— Ты беспокоишься о себе, а не об Идрисе.
Она качнула головой, будто сняла с себя маску, и сказала:
— Мое право заботиться о самой себе и о том, кого ношу в своем чреве.
Чего добивается жена? И как темно за окном! Тьма поглотила даже великий аль-Мукаттам. Он молчал. Тогда она спросила:
— А ты не помнишь, ты бывал в этой комнатке?
Прервав свое недолгое молчание, он ответил:
— Никогда. Мальчишкой меня манило туда войти, но отец запрещал. Мать и приближаться не позволяла.
— Если бы ты захотел туда войти, то несомненно…
Он рассказал ей все только для того, чтобы она отговорила его, а не толкала на преступление. Ему было необходимо, чтобы кто-то утвердил его в правильности избранного решения. Вместо этого он оказался в положении человека, кричащего во тьме «караул», на зов которого вышел бандит.
— А стол с серебряной шкатулкой тебе известен? — донимала его Умайма.
— О нем знают все, кто был у отца в покоях. Зачем ты спрашиваешь?
Встав со своего места, она подошла к Адхаму вплотную и стала искушать его:
— Клянись, что не хочешь знать, что в бумагах!
— Конечно, не хочу. С чего бы? — занервничал он.
— Неужели твоя воля сильнее желания узнать собственное будущее?
— Имеешь в виду твое будущее?
— Мое и твое, а также Идриса, о котором ты так сокрушаешься, забыв его выходки!
Жена говорила то же, что и его внутренний голос. И это злило Адхама. Он посмотрел в окно, будто надеясь сбежать, и сказал:
— Против воли отца не пойду!
Умайма вопросительно вздернула подведенные брови:
— А почему он прячет документ?
— Это его дело. Что-то ты сегодня задаешь много вопросов.
Она произнесла, будто обращаясь к самой себе:
— Будущее! Узнаем свою судьбу и сделаем благое дело для несчастного Идриса. И это всего лишь заглянув в бумажку. Никто и не узнает. Клянусь, ни друг, ни враг не смогут обвинить нас в том, что у нас были дурные намерения по отношению к отцу.
Адхам залюбовался самой яркой из звезд на небосклоне. Не обращая внимания на ее слова, он сказал:
— Как прекрасно небо! Если б не такая влажность сегодня, я разглядывал бы его сквозь ветви деревьев в саду.
— Не сомневаюсь, он выделил кого-то в завещании.
— Его расположение ко мне до сих пор приносило одни лишь проблемы.
— Умей я читать, пошла бы и открыла серебряный сундучок! — вздохнула жена.
Адхам желал именно этого. Он еще больше возненавидел себя и ее, но почувствовал, что капкан захлопнулся и дело уже решено. Он наклонился к ней, нахмурившись. В дрожащем от сквозняка свете лампы его лицо казалось мрачнее тучи.
— Будь я проклят, что поделился с тобой! — сказал он.
— Я не хочу навредить. Я люблю твоего отца так же, как и ты.
— Давай прекратим этот утомительный разговор! Уже поздно.
— Я чувствую, что не успокоюсь, пока это пустяковое дело не будет сделано.
— Боже! Верни ей разум! — выдохнул Адхам.
Она уставилась на него, готовая действовать, и спросила:
— Разве ты уже не пошел против отцовской воли, встретившись с Идрисом в доме?
От изумления его зрачки расширились.
— Он возник передо мной. Мне ничего не оставалось, как принять его.
— А ты сообщил отцу о его посещении?
— Ты невыносима сегодня, Умайма!
Она торжествующе продолжила:
— Если ты смог пойти против него, причиняя вред себе, почему не можешь сделать то же самое ради пользы себе и брату?
Если бы он захотел, этому разговору был бы положен конец. Но Адхам уже падал в пропасть. Ведь если бы часть его души не искала ее поддержки, он не позволил бы ей рассуждать. Он спросил, изображая гнев:
— Что ты имеешь в виду?
— Чтобы ты не спал до зари, а ждал, когда представится возможность.
— Я думал, беременность лишила тебя только чувственности, а она к тому же лишила тебя и разума, — отозвался он с отвращением.
— Ты согласен с тем, что я говорю, клянусь зарождающейся у меня под сердцем новой душой! Но ты боишься. Разве пристала тебе трусость?
Лицо его помрачнело, он снова напрягся, отгоняя то, что принесло бы мгновенное облегчение:
— Мы будем вспоминать эту ночь как ночь нашей первой ссоры.
С удивительной мягкостью она ответила:
— Адхам, давай серьезно подумаем об этом деле!
— Добром это не кончится.
— Это просто слова, но сам посмотришь…
Он увидел адское пламя, к которому стремительно приближался, и подумал про себя: «Если полыхнет, слезы не помогут потушить этот пожар». Адхам повернулся к окну и представил, как должны быть счастливы жители той яркой звезды лишь потому, что они далеки от этого дома. Слабым голосом он произнес:
— Никто не любит отца так сильно, как я.
— Ты же не сделаешь ему ничего плохого.
— Умайма! Иди спать!
— Из-за тебя я глаз сомкнуть не могу.
— Я надеялся услышать от тебя разумный совет.
— Ты его услышал.
— Я что, стремительно приближаю свою погибель?! — почти шепотом спросил он самого себя.
Она погладила его по руке, которую он положил на подлокотник дивана, и с упреком сказала:
— Какой ты бессердечный! У нас с тобой одна судьба.
Сдавшись, он произнес, как человек, уже принявший решение:
— Даже эта звезда не ведает, что со мной теперь будет!
— Об этом ты прочитаешь в документе! — воспрянула Умайма.
Он перевел взгляд на недремлющие звезды, чей мирный свет иногда застилали находящие на них тучи. Ему казалось, им известно о том, что он задумал. «Как красиво небо!» — прошептал он и услышал голос Умаймы, которая, заигрывая, сказала:
— Ты научил меня любить сад, так позволь мне отблагодарить тебя!
На рассвете отец вышел из своей комнаты и направился в сад. Адхам наблюдал за ним из самого дальнего угла зала. Умайма стояла в темноте позади, вцепившись в плечо мужа. Они прислушивались к тяжелой поступи отца, но не могли определить, в какую именно сторону он идет. Прогуливаться в этот час без фонаря и сопровождающего было привычкой аль-Габаляуи. Шум шагов смолк. Адхам обернулся и тихо спросил Умайму:
— Может, лучше вернуться?
Она подтолкнула его вперед, прошептав на ухо:
— Будь я проклята, если желаю зла хоть одной душе!
Сжав в кармане свечку, в мучительном волнении Адхам сделал несколько осторожных шагов. Он двигался на ощупь вдоль стены. Рука наткнулась на дверную ручку.
— Я останусь здесь и буду сторожить. Иди спокойно, — прошептала Умайма.
Он протянул руку, толкнул дверь, та поддалась, и он убрал руку. Неуверенно Адхам ступил внутрь и почувствовал, как в нос ударил резкий запах мускуса. Он прикрыл за собой дверь и застыл, всматриваясь в темноту, чтобы разглядеть, где окна, выходящие на пустыню. Из них едва брезжил свет. Адхам понимал, что преступление — если это было преступлением — уже свершилось, когда он вторгся в отцовские покои, и теперь ему не оставалось ничего, кроме как довершить начатое. Он пошел вдоль левой стены, спотыкаясь о стулья, миновал дверь в кладовку, дошел до конца и, оказавшись рядом со столом, выдвинул ящик, сунул в него руку и нащупал сундучок. Адхаму потребовалось время, чтобы перевести дух. Передохнув, он вернулся к двери в кладовку, отыскал скважину, вставил в нее ключ и повернул. Дверь открылась, и он проскользнул внутрь, куда до него никто, кроме отца, не смел войти. Прикрыв дверь, он достал свечу, зажег ее и увидел, что кладовка представляет собой квадратное помещение с высоким потолком. На полу небольшой ковер, по правой стороне изящный столик, на котором лежит огромная книга в переплете, прикрепленная к стене толстой цепочкой. Чтобы прогнать страх, пробежавший по всему телу и дрожащей руке со свечой, Адхам болезненно сглотнул слюну — от духоты сдавило горло. Он подошел к столику, чтобы рассмотреть украшенный золотым тиснением переплет, протянул руку и открыл книгу. Не в силах сосредоточиться, он попытался успокоиться. «Во имя Всевышнего…» — пробежал он написанное в книге персидским шрифтом.
Вдруг послышалось, как распахнулась дверь. От напряжения голова Адхама инстинктивно повернулась на шум, как будто кто-то дернул ее за веревочку. В мерцании свечи он увидел, что выход своей могучей фигурой преградил отец, который смотрел на него холодными, злыми глазами. Замерев и онемев, Адхам уставился на него. Он был не в состоянии даже думать.
— Выходи! — приказал аль-Габаляуи.
Адхам не мог сдвинуться с места. Он застыл как камень, с той лишь разницей, что камень не мог испытывать такого отчаяния.
— Выходи!!! — повторил отец.
Адхам еле очнулся от оцепенения. Отец дал ему пройти. Выйдя из кладовки со все еще горящей в руке свечой, он увидел посреди комнаты Умайму. Слезы одна за другой катились по ее щекам. Отец указал ему, чтобы он встал рядом с женой. Адхам повиновался.
