— Ты должен отвечать на мои вопросы только правду, — строго обратился к нему аль-Габаляуи.
На лице Адхама читалась полная покорность.
— Кто рассказал тебе про книгу?
И из него выплеснулось все, как из лопнувшего сосуда:
— Идрис.
— Когда?
— Вчера утром.
— Как вы встретились?
— Он проскользнул в толпе новых арендаторов и дождался момента, чтобы остаться со мной наедине.
— Почему ты не выгнал его?
— Я не смог этого сделать, отец.
— Не называй меня отцом! — резко ответил аль-Габаляуи.
Адхам собрался с духом.
— Ты мне отец, несмотря на твой гнев и мою глупость.
— Это он склонил тебя?
Хотя вопрос был обращен не к ней, Умайма вмешалась:
— Да, господин.
— Молчи, насекомое! — бросил он и опять повернулся к Адхаму: — Отвечай!
— Он раскаивался, был опечален, хотел удостовериться в будущем своих детей.
— И ради него ты согласился?
— Нет. Я сказал, что не способен на такое.
— Что же заставило тебя изменить решение?
Адхам тяжело вздохнул и пробормотал:
— Шайтан!
Отец усмехнулся:
— Ты рассказывал жене о вашем разговоре?
Умайма разразилась плачем, аль-Габаляуи приказал ей замолкнуть, а Адхаму сделал знак отвечать.
— Да, — произнес Адхам.
— Что она сказала тебе?
Адхам молчал, глотая слюну.
— Отвечай, предатель! — закричал отец.
— Она хотела узнать, что написано в завещании. Она думала, это никому не навредит.
Отец посмотрел на него с презрением.
— Значит, ты предал того, кто возвысил тебя над достойными?
— Я не буду оправдывать себя. Милость твоя велика, — простонал Адхам.
— Ты снюхался с Идрисом, которого я прогнал из-за тебя?!
— Я не сговаривался с ним. Это было ошибкой. Только твоя милость спасет меня.
— Господин! — взмолилась Умайма.
— Молчать, насекомое! — не дал ей договорить аль-Габаляуи.
Он переводил мрачный взгляд с сына на невестку, пока не приказал страшным голосом:
— Вон из дома!
— Отец! — взмолился Адхам.
— Убирайтесь, пока вас не вышвырнули! — повторил он басом.
Ворота Большого Дома открылись, на этот раз, чтобы из них появились изгнанные Адхам и Умайма. Адхам вышел с узелком одежды, за ним следовала жена с наскоро собранными съестными припасами. Они выглядели униженными и отчаявшимися, из глаз текли слезы. Услышав, как захлопнулся засов, они громко разрыдались. Всхлипывая, Умайма проговорила:
— Лучше умереть!
— Первый раз в жизни ты права. Я бы тоже предпочел смерть, — дрожащим голосом ответил ей Адхам.
Не успели они отойти от ворот, как раздался пьяный злорадный смех. Они обернулись и увидели Идриса перед хижиной, которую тот сколотил из жестяных листов и досок. Его жена Наргис сидела и молча пряла. Идрис разрывался от хохота, обзывая их. От растерянности Адхам и Умайма, уставившиеся на него, остолбенели. Идрис танцевал, прищелкивая пальцами. Это стало раздражать Наргис, и она скрылась внутри хижины. Адхам взглянул на брата красными от гнева и слез глазами. Мгновенно он осознал все коварство Идриса, и ему открылась его подлая и низкая натура. Он понял также, что сам оказался наивен и глуп настолько, что теперь негодяй плясал от счастья. Вот он, Идрис, — воплощение зла! Кровь вскипела в жилах Адхама и ударила в голову. Он зачерпнул горсть земли и швырнул в Идриса, крикнув срывающимся от ненависти голосом:
— Подлец! Будь ты проклят! В скорпионе больше человеческого, чем в тебе.
Идрис отвечал ему, раскачивая головой налево-направо и поигрывая бровями. Адхам был вне себя от гнева:
— Что за низость! Такая подлость! Ничтожество, лгун, обманщик!
Идрис стал вилять бедрами, как танцовщица, а на губах играла злорадная усмешка. Не обращая внимания на Умайму, которая пыталась толчками заставить мужа идти дальше, Адхам кричал:
— Развратник! Грязная тварь!
Идрис не переставал трясти бедрами, медленно вращаясь по кругу. Гнев ослепил Адхама, он бросил узел на землю, оттолкнул жену, которая пыталась унять его, и набросился на Идриса. Адхам схватил его за горло и сдавил изо всех сил. Идрису будто все было нипочем, он продолжал кривляться и извиваться. Адхам, обезумев, обрушился на Идриса с побоями, но тот только подначивал его:
— Попалась пташка в кошкины лапы! — гнусавил он.
Вдруг Идрис замер, взревел и ударил Адхама в грудь. Тот отлетел, зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умайма подбежала к мужу с воплями, помогла подняться и принялась стряхивать с его одежды пыль, приговаривая:
— Не связывайся ты с этим животным! Будем держаться от него подальше.
Он молча подобрал свой узелок, Умайма взяла свой, и они пошли прочь к другому концу стены. Однако Адхам быстро устал, уронил узел и сказал, присев на него: «Давай передохнем немного!» Жена села напротив и опять заплакала. Громогласного же Идриса было слышно даже здесь. Он с вызовом посмотрел на Большой Дом и прокричал:
— Ты прогнал меня ради самого ничтожного из всех, кого породил. Видишь, чем он отплатил тебе?! Пришлось избавиться от него, как от отбросов. Что, получил за мое наказание?! Первый кнут зачинщику! Знай, что Идриса не сломить! Оставайся один со своими трусливыми бесплодными детьми! У тебя не будет внуков кроме тех, что копошатся в помоях и подбирают объедки, питаясь очистками. Потом любой из аль-Атуфа или Кафар аль-Загари будет провожать их пинками. Потом их кровь смешается со всяким сбродом. Ты же запрешься у себя в комнате, то и дело исправляя завещание в приступе гнева и отчаяния. На старости лет ты будешь страдать от одиночества, а когда за тобой придет смерть, тебя некому будет оплакивать.
Идрис повернулся в сторону Адхама и завопил как сумасшедший:
— А ты, ничтожество, как проживешь теперь один? Ты слабак, чтобы оставаться на плаву. Какой толк в этой пустыне от того, что ты умеешь читать и писать?! Ха-ха-ха…
Умайма все лила слезы, пока Адхам, не в силах этого вынести, не произнес строго:
— Хватит ныть!
— Как же мне не плакать, это моя вина, Адхам, — утираясь, ответила она.
— Я тоже виноват. Если бы не мое малодушие, ничего бы не произошло.
— Я одна виновата.
Рассердившись, он крикнул:
— Ты винишь себя только потому, что боишься, я стану тебя ругать.
Слезы ее тут же куда-то исчезли, и она опустила голову. Спустя некоторое время Умайма промолвила:
— Я не думала, что он так жесток.
— Я знал это, поэтому мне нет прощения.
— Как же я останусь здесь, беременная?! — спросила она с сомнением.
— Придется приспособиться к этой пустыне после Большого Дома. Слезами горю не поможешь. Нам не остается ничего, как поставить здесь хижину.
— Где?
Он посмотрел вокруг, задержал взгляд на лачуге Идриса и с тревогой сказал:
— Нельзя уходить далеко от Большого Дома. Либо обоснуемся поблизости от Идриса, либо сгинем в этой бескрайней пустыне.
Немного подумав, Умайма ответила, будто разделяя его мнение:
— Да. Останемся в поле его зрения. Может, сердце у него дрогнет.
— Горе мне! — вздохнул Адхам. — Если бы ты не разговаривала со мной, я бы подумал, что сплю и вижу кошмарный сон. Неужели его сердце очерствело для меня навеки? Я не буду задираться, как Идрис. Подумать только, я совсем другой, а он уготовил мне такую же судьбу.
— Есть ли где еще такой отец, как твой? — злобно проговорила Умайма.
Адхам бросил на нее острый взгляд:
— Когда же отсохнет твой язык?!
Она не успокаивалась:
— Богом клянусь, я не совершила никакого преступления, нет на мне греха! Если кому сказать, чем я поплатилась, спорю, от удивления у них глаза на лоб вылезут. Не видала я таких отцов!
— Потому что нет на свете человека, подобного ему. Эта гора и эта пустыня — свидетели. Такие, как он, теряют разум, если идешь им наперекор!
— С таким характером он всех разгонит.
— Мы были первыми, потому что мы совершили злой поступок.
— Это не так, — с обидой проговорила она.
— Не тебе судить!
Оба замолчали. В пустыне не было видно ни души, кроме редких прохожих у самого подножия. Яркое солнце посылало жгучие лучи с безоблачного неба, заливая своим светом бескрайние пески, в которых то здесь, то там поблескивали гладкие камни или осколки стекла. До горизонта простиралась пустыня. Виднелась только гора аль-Мукаттам, да с восточной стороны возвышалась огромная скала, застывшая словно голова человека, погребенного под песками. Рядом с Большим Домом стояла приземистая хижина Идриса, сколоченная на этом месте как вызов. Все вокруг вселяло отчаяние и страх.
— Ох и трудно нам тут придется! — тяжело вздохнула Умайма.
Адхам взглянул на Большой Дом:
