— Хорошо. Но ложь развращает и портит.
— Я знаю это. Я сведу ее к минимуму.
Свойственная Ричарду точность и даже его намерение в этот решающий момент держать дверь слегка приоткрытой для Венеры, Купидона и Безумия тронули ее, и она почувствовала к нему такую любовь, которую трудно сдерживать.
— Пола, насчет близнецов…
— Что насчет близнецов?
— Они настроены против меня?
— О, мой дорогой, нет. Они сохранили свою любовь к тебе, их ничто не коснулось. Я знаю это.
Образ близнецов вызвал у нее горячее предчувствие слез. Она закрыла глаза, отворачиваясь, и в первый раз подумала, а привлекательна ли я еще для него?
— Слава Богу за это. Когда мне можно будет?.. То есть мы что-нибудь решили?
Пола посмотрела на него вся в слезах.
— Ричард, спроси себя, спроси себя. Ты действительно хочешь этого?
— О, Пола, да. Да, да. Пожалуйста, дай мне руку.
Пола подвинулась к нему. Их руки соприкоснулись, их колени соприкоснулись. Они оба дрожали.
— О, Ричард, не здесь… кто-нибудь увидит.
— Нет, здесь.
Американцы, вернувшиеся с намерением бросить прощальный взгляд на Бронзино, быстро ретировались.
— Пола, я снова влюблен в тебя, ужасно влюблен.
— Я никогда не переставала быть влюбленной в тебя, ни на секунду.
— Слушай, Пола, ты не возражаешь, если мы сразу пойдем домой? Я хочу поцеловать тебя по-настоящему, я хочу…
Они вскочили. Ричард бросил быстрый взгляд на смотрителя и подошел к Бронзино. Он протянул жадные пальцы к холсту, лаская слегка соприкасающиеся уста Венеры и Купидона. Потом он схватил Полу за руку и потащил за собой. Они выбежали из галереи. Смотритель обернулся и начал взволнованно пересчитывать картины.
— Хотите чего-нибудь выпить?
— Спасибо. Немного шерри.
— Вам не мешает огонь? Не слишком жарко для вас?
— Нет, я люблю огонь. Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?
— Я чувствую себя гораздо лучше. Как Пирс?
— Пирс в прекрасной форме. Чтобы не забыть, он шлет вам приветы. Просил, чтобы я не забыла сказать — горячие.
— И я шлю ему привет. Садитесь. Как хорошо, что вы пришли.
Мэри Клоудир бросила пальто на пол и довольно неловко уселась, напряженно держа стакан с шерри перед собой, как будто она держала что-то необычное, револьвер, к примеру. Ее рука слегка дрожала, и несколько капель пролились на бело-голубые клетки ее платья и слегка увлажнили ее бедро. Она с любопытством оглядела комнату. Это была очень приличная комната, в которой было много — на вкус Мэри, слишком много — ярких безделушек. Они лежали повсюду, похожие больше на игрушки, чем на украшения. Она выглянула через напоенное солнцем окно и посмотрела на железные почтовые ящики и ярко выкрашенные двери маленьких аккуратных домов напротив, и ее сердце упало. Она подумала, как мало я знаю его.
— Прекрасные новости о Поле и Ричарде? — сказала она.
— Чудесные.
— Я очень рада, — сказала Мэри. — Они так счастливы, что стали похожи на веселых детей. — Она вздохнула. — Но вы не удивлены? Я не знала, что они думают об этом. Пола все таит в себе.
— Мм. Да. Как-то быстро… Как в кино. Жизнь бывает неожиданной.
Мэри смотрела на тяжело ступающего, как конь в стойле, Дьюкейна по другой стороне комнаты в пространстве за высоким креслом. Потом он оперся о спинку стула и посмотрел на нее. На нем был черный шелковый халат с красными паутинными звездочками, накинутый на темно-красную пижаму, по этому поводу он рассыпался перед ней в извинениях. Одежда придавала ему слегка экзотический, слегка испанский вид, он был похож на актера или танцора.
— Джон, что происходило там в пещере? Пирс не хочет ничего рассказывать. А мое воображение не устает работать. Я видела ужасные сны об этом. Вы были близки к смерти?
Дьюкейн сказал медленно:
— Трудно сказать, Мэри. Может быть. Пирс вел себя очень храбро и мужественно.
— Как и вы, я уверена. Можете ли рассказать все, как было, начиная с самого начала?
— Не сейчас, Мэри. Если вы не против. — Он добавил: — Я странным образом видел там ваше лицо в темноте. Я расскажу вам позже.
Его властный вид успокоил ее.
— Хорошо. Вы расскажете, когда захотите. Вы приняли решение, Джон?
— Какое решение?
— Вы говорили, что должны принять решение, касающееся судьбы одного человека.
— О, да, я сделал это.
— И это было верное решение?
— Да, я уладил это дело. Я уладил множество дел. Практически все!
— Хорошо.
— Вы не знаете, о чем вы говорите! — сказал Дьюкейн. — Извините. Я еще весь на нервах.
Мэри немного неуверенно улыбнулась. Потом она сказала неожиданно горько:
— Я ничего не знаю о вас.
— Вы знаете меня много лет.
— Нет. Мы замечали друг друга, как знакомые предметы ландшафта, как дома или железнодорожные станции, объекты, которые проезжаешь, путешествуя. Мы так мало сказали друг другу.
— Вы несправедливы. Мы общались друг с другом. Мы — похожи.
— Я не такая, как вы, — сказала она. — Нет, вы принадлежите к другой расе.
Она оглядела комнату со всеми ее безделушками, похожими на детские игрушки. За окном тяжелый солнечный вечер полнился далекими звуками.
Он казался удивленным, обескураженным.
— По-моему, это звучит не очень лестно.
Она смотрела на его худое лицо, узкий нос, волны сухих темных волос. Их речь казалась ей глухим, долгим и лишенным ритма барабанным боем. Она вздрогнула.
— Это неважно. Вы — другой. Мне нужно идти.
— Но вы только что пришли.
— Я приходила узнать, все ли с вами в порядке.
— Наверно, нужно признаться, что не все в порядке. И мне не очень приятно, что вы убегаете. Я надеялся, что вы пообедаете со мной.
— К сожалению, у меня встреча.
— Ладно, но не уходите сразу, Мэри. Выпейте еще шерри.
Он наполнил ее бокал. Черный шелк коснулся ее колена.
Зачем я сама загнала себя в эту абсурдную и ужасную ситуацию, думала Мэри Клоудир. Почему я — такая ужасная дура? Почему после всех этих лет я вдруг безумно влюбилась в своего старого друга Джона Дьюкейна, вопреки здравому смыслу, без всякой надежды?
Понимание, что она влюблена в Дьюкейна, пришло к Мэри нежданно на другой день после спасения из пещеры, но ей казалось, что на самом деле это произошло раньше. Как если бы она была под властью стихии, не осознавая этого, проблеск осознания мелькнул в ее душе в тот момент, когда она укрыла своим пальто мокрого, замерзшего обнаженного мужчину. На следующий день, когда Октавиен отвез Дьюкейна в Лондон, Мэри впала в чернейшую депрессию, она приняла ее за последствия пережитого ужаса. Она в жаркий полдень пропалывала сад. С яростным самоистязательным упорством она склонялась над клумбой, чувствуя, как ручейки пота стекают по щекам. Она интенсивно думала о Дьюкейне, но так, как могла бы думать и о другом человеке. Она выпрямилась и пошла отдохнуть в тени акации. Ее разгоряченное тело обмякло, и она легла. Расслабившись, она вдруг с галлюцинаторной ясностью увидела лицо Дьюкейна, это видение сопровождалось физическим содроганием, как будто ее ударило током. Она лежала совершенно неподвижно, собираясь с силами.
Осознание того факта, что ты любишь того человека, которым давно интересовался, — забавный процесс. Из чего состоит он? Каждое человеческое существо плавает в тусклом море суггестивной образности. Это — паутина давлений, потоков и идей, часто менее определенных, чем зрительные образы, они связывают наше мимолетящее настоящее с прошлым и будущим и образуют шар нашего сознания. Мы мыслим с помощью тела, с помощью его устремлений, его страхов, его призрачных блужданий. Сейчас все тело Мэри, распростертое под акацией, по-новому увидело Джона — всего, с головы до ног. Она почувствовала: он уехал — как будто огромная сила вырвала его из ее собственного тела. И она задрожала от ослепительной радости.
Но разве она не была влюблена в Вилли? Нет, она не была влюблена в Вилли. Она любила Вилли своим заботливым, беспокойным разумом и трепетными пальцами. Она не обожала его всем своим телом-мыслью, не жаждала его всем своим существом. А то, что она ощущала теперь, было безошибочным состоянием влюбленности, она думала, что уже никогда не испытает его. Более того, лежа неподвижно на земле, глядя на пятнистый солнечный свет, пробивающийся сквозь разрезные листья акаций, она почувствовала, что вообще никогда не испытывала такого. И она со стоном перевернулась лицом к земле.
Великая любовь неотделима от радости, но следующая мысль принесла ей боль. Она абсолютно не знала, что же делать с этим огромным чувством, которое так неожиданно открыла в себе. И не только потому, что Дьюкейн принадлежал Кейт. Он был совершенно недоступен для нее. Он был очень добр к ней, но это проистекало из того, что он просто был хорошим человеком, добрым ко всем. Его внимание к ней было профессиональным, действенным и очень кратким. Она слишком проста, чтобы обратить на себя его внимание. В общем, он привык к ней так же, как привыкают к хорошим слугам.
