Им, родимым, фантазии не занимать, думал дедушка, качая головой. Он спустился в сени, глянул по старой привычке через стеклянную дверь и снова подумал то же самое: Что за нелепость – ставить церковь прямо напротив двора, чтоб она затеняла тропинку к дому. Отсюда не было видно ничего, кроме фасада этой церкви. Он был наполовину залит солнцем, а за ним виднелся фасад коровника в Эвиндарстадире, также освещенный утренним солнцем с севера. Конечно, оно, родимое, уже взошло. Была четверть пятого.
Он вошел в кабинет и заглянул в глаза королю Дании, стоявшему на шаткой опоре на столе в рамке, вместе с Франклином Д. Рузвельтом в другой рамке, а потом юркнул в небольшую уборную в кухонном коридоре и принялся, как всегда, ждать струи. В то утро она на удивление долго не появлялась – а когда появилась, то была в самом прямом смысле слова «наполеоновской», ее так прозвали в честь самого Бонапарта, потому что императору Франции часто приходилось ждать под деревом, пока тело не отдаст свою жидкость, – и весь полк ждал у него за спиной. «Грызь в животе и сушь в пузыре всегда сопровождали власть имущих», – как-то сказал мне один врач. Рядовой мочится сверкающей дугой, похожей на триумфальную арку, в то время как командир корчится над вертикальной капелью. Стресс сильных мира сего.
Правитель прошел на кухню и взял из буфета стакан. Затем открыл кран с холодной водой, дал ей немного политься, как заведено у исландцев, а руки положил в карманы халата и, щурясь, принялся смотреть в северное окно. Хотя все вокруг было серым, солнце выглядывало из прорехи в облаках над Эсьей и светило горизонтальными лучами в лицо лысеющему человеку с темными бровями и ртом, словно отлитым из бетона. На мысу на той стороне по-ночному тихого Скерьяфьорда, спал народ в своем маленьком низеньком городочке. Он едва доходил до холма Скоулавердюхольт, который покуда стоял, не увенчанный церковью Хатльгрима[196].
На востоке виднелись горы Блауфьетль, а далеко за ними лежала терзаемая войной Европа, где его сын застрял в яме: в окопе, а может, в могиле (он уже больше года не получал от него вестей), и где его невестка, конечно же, уже встала, чтобы варить кашу в том милом доме в Любеке. А где-то сейчас маленькая Герра? Как она проведет этот исторический день? Дедушка никогда не терял веру и думал обо мне каждое утро, как он рассказывал позже. Зато мне было суждено забывать его на целые недели. Я даже представить себе не могла, что он станет президентом Исландии.
Но вот – он стоял на кухне в Бессастадире, многоопытный и грудоколесый человек в самом дорогом в стране халате, главвождь страны, которая еще не проснулась, но собралась использовать войну для своей выгоды. Могло ли это принести удачу? Не суждена ли нам за это расплата, пусть и запоздалая? Дедушка потянулся через тумбу, приоткрыл кухонное окно и почуял доносящуюся из-за него вонь исландской национальной наглости, которой только предстоит подрасти в грядущие годы и породить такие слова, как «нажиться на войне», «усиленная эксплуатация», «тресковая война» и «расширение сферы влияния».
Он сунул палец под струю, ощутил, что ледник уже влился в воду, но дедушка позволил ей течь дальше, в такт своим мыслям, будто аккомпанемент пианиста к сольному пению, которое сейчас стало громче: да, он, в течение трех лет бывший и. о. короля этого безмолвствующего народа, хотя бы честно пытался переубедить их, уговорить подождать, пока война не поутихнет, и люди снова не смогут разговаривать, как свои собственные господа и их слуги. Но его не стали слушать. В парламенте посмеялись над его предложением о национальном собрании. И вот те же самые люди будут избирать его президентом сегодня днем, на Полях Тинга, где исландцы в последний раз управляли собой сами 700 лет назад.
Дедушка Свейн был закален на званых обедах и привычен к коронованным особам (что было главной причиной, по которой его выбрали президентом Исландии: он единственный из всех исландцев умел сидеть за почетным столом, и у него были шорты, которые требовались в Букингемском дворце), и не уставал от почестей, и все же, если бы его вскрыли в это сумрачное летнее утро, в его внутренностях можно было бы обнаружить горделивый трепет: ведь сейчас он входил в холодную, как лавовое поле книгу – историю Исландии, и жал руку Ньялю из Бергторсхволя, Торгейру Годи Светлого озера и Снорри Стурлусону, если, конечно, тот не сидел, по обыкновению, в своем шатре, занимаясь там записыванием и списанием. Или как надо здороваться с древними исландцами? Вряд ли простым рукопожатием? Или рукописанием? «Нет, что за мухотень, наверно, я еще не проснулся», – подумал старик, усмехаясь, налил в стакан воды и закрыл кран. Затем вновь окинул взглядом свой спящий народ и увидел: сейчас солнце скрылось в нависшую над городом тучу. И больше в тот день, очевидно, не выглядывало. Так что этот просвет был обманчив. Или это ему подмигнул на удачу небесный президент, чьим коллегой он скоро станет.
Впрочем, дедушка не увлекался чтением знаков. Погода – это просто погода, и никакого человеческого смысла в ней нет. Как говорится: «А на что гневались боги…»[197]
Но позже, тем же днем, ему предстояло усомниться в объективности богов, управляющих погодой, когда он стоял на помосте на Скале Закона и переживал свой самый великий момент под проливным дождем. Потоки воды, нагоняемые южным ветром, были столь обширны, что даже самых суровых реалистов склонили к суеверию. В течение всей церемонии главе государства пришлось сидеть за своим столом на северном конце праздничного помоста, лицом к югу, и весь дождь и ветер летели ему за пазуху. Хотя у него был дождевик, а какое-то время он пользовался и зонтиком, как он потом рассказал нам, но водопад капель беспрестанно обрушивался на столешницу, а оттуда стекал прямо ему на колени. Но ему пришлось не подавать виду. Сидящий на носу корабля принимает вал на себя. Когда наконец объявили, что он на законных основаниях избран президентом нового государства, его брюки промокли насквозь. Первому президенту Исландии пришлось держать свою первую речь в мокрых кальсонах.
Но ведь это не было божие возмездие за его многократные прегрешения, своеобразный потоп? Ведь прошло уже пять лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Ловушка-Соловушка не приезжала в Исландию с самой довоенной поры. Но все это целомудренное житье, конечно же, не стирало старых грехов.
Свейн Бьёрнссон стоял в толстом синем халате и обозревал Рейкьявик. И как это часто бывает с пожилыми белыми мужчинами, вокруг него был флер праздности: не было заметно, чтоб этот тихоня когда-нибудь обливался потом на работе или добился в жизни чего-нибудь, заслуживающего почестей, тем более – того, чтобы стать президентом Исландии. Президентом Исландии? Да, а что на самом деле значит этот титул? – спрашивал он себя и тотчас увидел темную, пылающую молнию у ног Всевластного, возвышавшегося у самой сердцевины жизни, и пальцы его ног отражались в этой блестящей ясности. Но он не получил ответа. Молния-понимание вспыхнула едва он задался вопросом, и погасла, едва вопрос прозвучал. Но это оставило после себя ощущение: вот он стоит – старец в стране пылающего огня, осторожный адепт привычки, поставленный над молодой нетерпеливой нацией, народом, который ждет не дождется, когда можно будет бить себя в грудь на площадях всего мира, жиреть на доходах от войны и деньгах из плана Маршалла, поглощать неисчерпаемости западных морей и вычерпывать всю селедку, которую только дадут океанские воды. Дедушка допил стакан, и очистившись изнутри грунтовой водой Исландии, он пообещал быть поосторожнее с этим фонтанирующим народом, являть ему одну лишь умеренность и смирение – стать примерным президентом.
Это было именно то, что нужно.
«Если они, окаянные, вообще меня выберут», – добавил он по пути из кухни. Социалисты не занесут его в список, а от этих членов «Партии независимости» можно ожидать всего. Предводителей последних, вместе с Херманном из «Партии прогресса», дедушка никогда не устраивал в качестве «вождя народа». Десятилетиями они сидели в своей министерской резиденции – эдакие домашние тираны, – и гнули свою линию, а тут вдруг в стране появилась другая власть. Которая, к тому же, сама назначила свое правительство, без них, а еще тянула резину в вопросе о разводе. «Независимцы» в те времена были поистине так же непредсказуемы, как сейчас. В какой-то момент они представляли ответственные гражданские силы. Это пока у них была власть. А когда они ее упустили, они превратились в орущих анархистов, не уважающих даже главу исландского государства, не говоря уж о короле или конституции.
Дедушка отставил стакан и вышел из кухни, но по пути ему попалась на глаза тарелка, которая одиноко стояла на скамье, белая и чистая, с голубой каемкой. Как нелепо, как нелепо, подумал он, идя в коридор. В начале эпохи главы государства он заказал в Лондоне сервиз на 70 персон со знаком правителя: буквой «П» и раздвоенным исландским флагом. Такой же знак красовался на таком же количестве ножей, ложек и вилок, которые все были серебряные.
