— Творческие амбиции?
— Это выражение я позаимствовал у Дэвида Вулфа. Он применяет его в отношении режиссеров. Те, у кого они есть, делают прекрасные картины. Те, у кого они отсутствуют, выпускают поделки. В общем, они предпочли меня, потому что я готов, чтобы меня судили в их системе ценностей.
— Понимаю, — задумчиво произнес Шеффилд. — В будущем я не повторю этой ошибки.
— Не сомневаюсь, — ответил я.
Вдруг во мне проснулось подозрение. Все идет чересчур легко. Он слишком спокоен. Но он — боец. А бойцы так легко не сдаются.
Кроме того, весь его подход был несовместим с его стилем. Прежде он обращался к бизнесменам относительно финансов, а на этот раз обратился прямо к людям кино.
Ответ возможен только один. Одно прошествие в Англии начинало обретать смысл.
Я вышел тогда из зала вместе с нашим британским представителем. Мы только что посмотрели пробу Дженни Дентон.
Когда мы вошли в его кабинет, зазвонил телефон. Подняв трубку, он коротко переговорил с кем-то, а потом положил ее и взглянул на меня.
— Звонили из кинотеатров Энгеля. Умоляли дать им материал. Они потеряли свою студию во время первого авианалета. В отличие от остальных компаний, они еще никогда не закупали американские фильмы.
— Ну и что они собираются делать? — спросил я, продолжая думать о пробе.
Впервые после смерти Рины я почувствовал тот особый подъем, который дают только съемки. Ответ я слушал рассеянно:
— Не знаю. У них четыреста кинотеатров, и если они не получат ленты в течение полугода, половину из них придется закрыть.
— Очень жаль, — констатировал я.
Меня это не волновало. Энгель, как и Корда, приехал в Англию из Центральной Европы. Но если Корда сделал ставку на производство, то Энгель занялся кинотеатрами. Он занялся съемками только для того, чтобы обеспечить себе поставки фильмов, и у меня не было причин оплакивать его. Я слышал, что его вложения в Штатах превышали двадцать миллионов долларов.
И вспомнил об этом разговоре только сейчас. Все части головоломки сложились. Захват моей компании стал бы для Энгеля идеальным выходом. И это было как раз в духе его убогого менталитета. Я взглянул на Шеффилда и небрежно спросил:
— А что Энгель планирует делать со своими акциями?
— Не знаю. — Тут он уставился на меня. — Ничего удивительного. Теперь я понимаю, почему у нас ничего не получилось. Вы все знали.
Я не ответил. От меня не ускользнуло изумление Мака, но я сделал вид, что ничего не заметил.
— А я уж было поверил в ту басню, которую вы рассказали мне о солидарности людей кино, — сказал Шеффилд.
Я улыбнулся.
— Ну а теперь, когда дело не выгорело, я надеюсь, что Энгелю не останется ничего, кроме как закрыть свои кинотеатры. Ему неоткуда брать фильмы.
Шеффилд молчал, настороженно глядя на меня.
— Ну хорошо, Джонас, — сказал он. — Что у вас на уме?
— Может, мистер Энгель захочет купить наше британское отделение проката? Это обеспечит ему доступ к нашим фильмам, и ему не придется закрывать кинотеатры.
— Сколько это будет стоить? — спросил Шеффилд.
— А сколько у него акций?
— Около шестисот тысяч.
— Вот столько это и будет стоить, — сказал я.
— Но это пять миллионов долларов! Британское отделение приносит только триста тысяч в год. При таких темпах оно окупится только через двадцать лет.
— Это как посмотреть. Закрытие двухсот кинотеатров означает потерю более миллиона фунтов в год.
Мгновение он смотрел на меня, потом встал.
— Могу я позвонить отсюда в Лондон? Возможно, я еще успею застать мистера Энгеля в офисе.
— Пожалуйста, — ответил я. Шеффилд отправился звонить, а я взглянул на часы.
Было девять утра, и я понял, что он — мой. Потому что никто, даже Джордж Энгель, не уходит из офиса в два часа дня. Тем более в старой доброй Англии, где все офисы открыты до шести и клерки сидят за старомодными конторками на высоких табуретах. Скорее всего, Энгель сейчас сидит у телефона и ждет звонка Шеффилда.
К полудню все было улажено. Мистер Энгель со своими поверенными будет в Нью-Йорке на следующей неделе и подпишет соглашение. Одно мне не нравилось: придется задержаться в Нью-Йорке. Я взялся за телефон.
— Кому ты звонишь? — спросил Мак.
— Дэвиду Вулфу. Пусть присутствует при подписании бумаг.
— Оставь телефон в покое. Он в Нью-Йорке. Я привез его с собой.
— Ясно, — сказал я и подошел к окну.
Утро в Нью-Йорке. Поток автомобилей на Парк-авеню. Меня уже тянуло поскорее уехать. Я обернулся к Макалистеру.
— Ну, так вызывай его сюда. Я вот-вот начну большой фильм. И я хочу знать, что уже сделано.
— Дэвид привез Боннера. Он обсудит с тобой вопросы производства.
Я изумился. Они все предусмотрели. Едва успел я сесть в кресло, как раздался звонок в дверь. Вошли Форрестер и Морриси.
— Мне казалось, что утром ты должен был уехать в Калифорнию, Морриси, — холодно сказал я. — Черт возьми, как мы собираемся запустить новую производственную линию?
— Не знаю, запустим ли, — быстро ответил он.
— Что за ерунда! — крикнул я. — Ты же говорил, что мы справимся! Ты был там, когда мы подписывали контракт.
— Успокойся, Джонас, — негромко сказал Форрестер. — У нас проблема.
— Какая?
— Армия США только что заказала пять КА-200. Они хотят получить первые уже в июне. Но мы не можем производить Б-17 на том же конвейере. Ты должен определить приоритеты.
— Решай ты, — сказал я. — Ты — президент компании.
— А ты владелец этой чертовой компании! — крикнул он. — Какой контракт ты обеспечишь?
— Оба.
— Тогда нам срочно нужно ввести в действие канадский завод. Если собирать Б-17 там, то с производством деталей мы справимся.
— Ну, так вводи.
— Ладно. Дай мне в директоры Амоса Уинтропа.
— Я уже сказал: Уинтропа не будет.
— Не будет Уинтропа, значит не будет и канадского завода. Я не собираюсь посылать людей на тот свет в самолетах, собранных профанами, только из-за твоего чертова упрямства.
— Все еще чувствуешь себя героическим пилотом? Какая тебе разница, кто их будет собирать? Не ты ведь будешь на них летать.
Он подошел к моему креслу и остановился, сжав кулаки.
— Пока ты развлекался в Лондоне, трахая всех подряд, я был на летном поле и видел, как те бедняги, которые пытались уберечь наши задницы от немецких бомб, вылезали из самолетов разбитыми и измотанными. Тогда я дал себе слово, что если нам повезет получить этот контракт, я буду лично следить за тем, чтобы каждый самолет был таким, чтобы я сам не побоялся поднять его в воздух.
— Слушайте, слушайте! — насмешливо сказал я.
— С каких это пор ты согласен ставить свое имя на продукции второго сорта? Когда речь зашла о достаточно крупных деньгах?
Он был прав. Однажды отец сказал то же самое, правда, другими словами. Тогда управляющий нашего завода предложил подмешать бракованную взрывчатку к крупному заказу, чтобы компенсировать потери. Отец сказал: «А кто компенсирует потерянную репутацию?»
— Ладно, Роджер. Путь будет Уинтроп.
Он испытующе посмотрел на меня и сказал уже спокойнее:
— Тебе придется найти его. Морриси я отправлю в Канаду запускать производство, а сам еду в Калифорнию.
— А где он?
— Не знаю, — ответил Форрестер. — Недавно был в Нью-Йорке, но сегодня утром выяснилось, что никто не знает, где он. Похоже, куда-то пропал.
Я сидел в углу своего лимузина, уже жалея о том, что решил съездить в Куинс. Было здесь что-то, что действовало на меня угнетающе. Пока Робер умело лавировал в потоке транспорта, я смотрел в окно и злился на Монику за то, что она поселилась здесь.
Машина остановилась, и, выглянув в окно, я узнал квартал. Зимой он выглядел еще тоскливее, чем летом, когда его оживляла зелень.
— Подожди здесь, — сказал я Роберу.
Поднявшись по ступенькам, я позвонил. Дул холодный ветер, и я запахнул свое легкое пальто.
Дверь открыла маленькая девочка.
— Джоан? — неуверенно спросил я.
Она молча кивнула.
Гладя на нее, я подумал, что дети всегда напоминают нам о том, как летит время. Когда я видел ее в прошлый раз, она была совсем крошкой.
— Я — Джонас Корд. Твоя мама дома?
— Входите, — сказала она звонким голосом, и я прошел за ней в гостиную. — Посидите. Мама одевается. Она сказала, что скоро выйдет.
Я сел, и Джоан устроилась напротив. Она серьезно смотрела на меня большими глазами и молчала. Я почувствовал себя неловко и закурил. Заметив, что я ищу, куда положить спичку, Джоан указала на столик справа от меня.
— Она вон там.
— Спасибо.
— Не за что, — вежливо ответила она.
Она снова замолчала, продолжая изучать мое лицо. После недолгого молчания я спросил:
