Я принялся незаметно щипать себя за ногу, но все происходящее никуда не пропадало и было абсолютно реальным. Вот так малышка… Что ее к нам-то занесло? А посол между тем продолжал:
– К нашему огромному сожалению, зять господина Кирика, наш сотрудник и дипломат, отец Дори, погиб в той страшной автокатастрофе. Погибла и любимая дочь господина Кирика. Господин Вербицкий совершил подвиг, достойный самурая. И поэтому правительство моей страны поручило мне в знак благодарности за проявленный вами героизм вручить вам этот бесценный самурайский меч работы одного из самых известных японских мастеров девятнадцатого века.
Я только и делал, что моргал и пожимал плечами, и вообще, со стороны, наверное, выглядел жутко застенчивым. Тем временем посол вышел из-за своего стола-президиума, подошел ко мне. Какой-то человек из зала поднес ему длинный и узкий черный бархатный футляр. Посол открыл его и извлек красивую блестящую штуковину, вид которой внушал уважение. Это и был тот самый меч, ради которого меня позвали сюда. Было ли мне приятно в тот момент, когда посол с почтением протянул мне его рукояткой вперед? Конечно, было! И, честно говоря, было очень приятно оттого, что в тот момент, когда я вытаскивал эту Дори из перевернутой машины, я совсем не думал о каком-то там антикварном самурайском мече, о реальной ценности которого я тогда даже не догадывался. После того, как я на себе испытал действие оружия, пусть и огнестрельного, я с отвращением стал относиться к любому предмету, способному отнять человеческую жизнь. Нет в оружии никакой эстетики, какими бы красивыми золотыми нашлепками и чеканкой его ни украшали. Все равно это предмет, который несет смерть. После Склифа я вдруг стал до конца понимать, отчего женщины, в подавляющем большинстве своем, относятся к оружию как минимум равнодушно. Женщина дает жизнь. Оружие ее забирает. Вот о чем думал я, принимая из рук посла эту острую вещицу.
– Спасибо, спасибо, господин посол, спасибо, дамы и господа. Но где же малышка Дори? Я так хотел бы взглянуть на нее. У меня самого двое детей, и я не мог поступить иначе.
Посол кивнул и сказал переводчику несколько слов. Тот объяснил:
– Сейчас будет говорить господин Кирика, дедушка Дори.
Второй старик встал. Зачем-то погладил рукой свое горло, так, словно ему что-то мешало говорить, и на хорошем английском языке сказал следующее:
– Дорогой мистер, вы спасли не просто мою внучку, вы спасли единственную прямую наследницу всего моего состояния, огромной промышленной империи. Девочка уже в Японии. Она долечивается после перенесенного шока и проходит психологическую реабилитацию. У меня нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарен. Я навел о вас справки и понял, как мне следует отблагодарить спасителя моей любимой Дори. Примите от меня вот это, в знак моей бесконечной признательности и моего безграничного уважения.
Арииши Кирика протянул мне простой продолговатый белый конверт. Я вопросительно взглянул на него: открывать здесь или нет? Он кивнул…
В конверте лежало свидетельство о том, что в Banc de Geneva на мое имя открыт счет на… Ну ни хрена себе, а! На сколько?! НА ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ ЕВРО!!! Евро! Десять! Миллионов! И кредитка. Чтобы пользоваться счетом. Ага…
Зря меня поставили на этот трамплинчик, потому что я с него упал. Потерял сознание. Но до пола долететь мне не дали. Несколько рук подхватили меня, и спустя мгновение я лежал на кушетке в небольшой комнате. Рядом сидел переводчик с озабоченным лицом и пузырьком нашатырного спирта, от которого я только что и очнулся, а в руке моей был зажат тот самый белый продолговатый конверт.
– Я жив?
– Вполне, господин Вербицкий. У нас все было готово именно для такого случая. Как видите, есть даже нашатырь.
– Я вам очень признателен. А где же все остальные?
– Они ждут вас и волнуются. Вы выйдете к ним? Господин Кирика хотел сказать вам несколько слов и…
– Вы знаете, нет. Я никуда не пойду. Вернее, я не хочу никуда выходить. А если господин Кирика хочет сказать мне что-нибудь, то пусть он лучше сделает это здесь. Наедине. Я еще не вполне хорошо себя чувствую.
– Да, разумеется. Сейчас я позову господина Кирика.
Через минуту вошел дедушка Дори. Он сел на предложенный переводчиком стул и жестом попросил его выйти.
– Ну, вот мы и одни, Марк. Ведь вы позволите старому человеку, хотя бы и японцу, называть вас по имени?
– Разумеется, мистер Кирика. Я вообще решительный враг всяческих излишних формальностей в общении.
– Вот и прекрасно. Я еще раз хочу сказать вам слова признательности и самой искренней благодарности. В ваших руках лишь малая часть того, что я могу сделать для вас. Я, как уже говорил ранее, там, на приеме, навел о вас справки и узнал, что вы человек небогатый. Ведь я прав?
– Увы…
– Также я знаю, что вы пытались заработать состояние не вполне легальными способами, не так ли?
– Я не понимаю…
– Вы работали в качестве Байера?
– Да.
– Видите, как широко расходятся круги на спокойной воде, Марк.
– Вы имеете в виду только мою деятельность на этом поприще?
– О, да! Ведь даже мои возможности ограниченны. Я не могу знать о вас все. Я решил немного помочь вам. И дать то, что вы заслужили. Вернее, как я уже сказал, – это лишь ничтожная часть моего дара. Я стар, Дори мала, родственники с нетерпением ждут возможности принять над ней опекунство. Но я еще проживу десяток лет. И за это время я бы хотел еще не один раз увидеть вас у себя в гостях. Приезжайте в Японию и оставайтесь там столько, сколько пожелаете. Мой дом – ваш дом. Жду вас, Марк. Привет вам от Дори.
Старик поклонился, мы пожали руки, и он вышел. Вновь вернулся переводчик:
– Господин Вербицкий не надумал выйти к гостям?
– Нет. Дайте мне возможность насладиться моим новым качеством наедине. Выведите меня через черный ход, прошу вас.
– Как вам будет угодно.
Оказавшись на улице, я дошел до отделения «Альфа-банка», зашел внутрь, воткнул кредитку в прорезь банкомата и запросил 10 000 долларов. Пачка сотенных купюр немедленно вылезла прямо мне в руки.
Поперло…
Я бросил торговать тортиками. Вернее, я вообще бросил чем-либо торговать и сделался рантье. Купил новую огромную квартиру и переехал в нее вместе со Светой и маленькой Мартой. Не в силах до конца расстаться с Лерой, вдруг ставшей такой пронзительно родной и милой, я приобрел новое жилье, вновь совсем рядом с прежним, и каждый день, – утром и вечером, проводил в гостях у своей прежней семьи по нескольку часов. Лера перестала скандалить и превратилась в прежнюю милую Леру, такую, какой она была до нашей женитьбы. Ева и Марта познакомились и подружились, и для меня, как отца, не было более умилительного зрелища, чем видеть, как они играют вместе на огромном ковре в детской комнате. Мои милые, бесконечно любимые девочки. Лера и Света холодно здоровались, если встречались на улице, – это был максимум того, на что они были способны по части общения друг с другом, но ничего тут не сделаешь… У одной из них были вполне законные претензии и неприязнь к той, которая, если называть вещи своими именами, просто взяла да и увела чужого мужа. До конца у нее этого сделать не получилось, и у нее также возникли претензии к той, от которой я так до конца и не ушел. Да и признаться, не могу уйти. Дело в том, что наш брак – церковный, а там разводы не приветствуются, да и неловко как-то перед сами-знаете-кем.
Как-то мы сидели с Минаевым в «Шанти», и, выслушав рассказ об отношениях моих женщин, он сказал:
– А знаешь, Марчелло, я думаю, они подружатся в том случае, если ты уйдешь к кому-нибудь еще, ха-ха!
– Нет, Серега. Хватит с меня этих уходов-приходов. У меня дети, планы. Я счастливый человек.
– Ты говоришь неправду. Ты несчастливый человек, друг мой. И твои глаза говорят об этом. Ты думал, что счастье – это когда у тебя много денег? Я тоже так думал когда-то. Но это не так.
– А в чем тогда счастье, по-твоему?
– В том, когда ты можешь во всем поставить точку. Сам. И это доставит тебе удовольствие.
– Ты говоришь о смерти, что ли?
– Да нет же! У тебя есть неоконченные дела? Такие, для завершения которых может понадобиться целая жизнь? Вот у меня они есть. Я писатель, и я надеюсь, что еще долгое время я буду ставить точки в конце своих книг.
– Ну, я не знаю… Вывести детей в люди…
– Не то. Все это не то. У тебя есть что-то, что ты не закончил в этой жизни, понимаешь? Ты не знаешь, что это?
– Нет, Серега. Не знаю. Во всяком случае, вот так, сразу, я этого не могу определить.
– Жаль. Чем быстрее сможешь понять, что это, тем быстрее почувствуешь себя счастливым. Найди цель. Найди тему. Раскрой ее полностью и поставь в конце точку.
Этот разговор не забылся. Слова писателя запали мне в душу, и часто я размышлял о том, где именно мне нужно поставить точку. Теперь, после того, как тема денег была мною раскрыта окончательно и перестала меня заботить и волновать, я начал ощущать внутри странную пустоту. Это не сильно меня беспокоило, но и жить с этим было как-то немного неприятно. Словно бы ты огромный корабль, водоизмещением в сто тысяч тонн, уверенно режешь носом волны, чувствуешь себя всего полностью, от верхней палубы до гребных винтов, и понимаешь, что ниже ватерлинии какой-то паразит взял да и просверлил крошечное отверстие в стальном корпусе. Так, пустяк! Всего-то в иголку толщиной, не более. Но со временем через это отверстие внутрь попадет столько воды, что придется пойти ко дну, и не факт, что под килем окажется мель, а не Марианская впадина, откуда никто уже не достанет.
