Этот разговор не забылся. Слова писателя запали мне в душу, и часто я размышлял о том, где именно мне нужно поставить точку. Теперь, после того, как тема денег была мною раскрыта окончательно и перестала меня заботить и волновать, я начал ощущать внутри странную пустоту. Это не сильно меня беспокоило, но и жить с этим было как-то немного неприятно. Словно бы ты огромный корабль, водоизмещением в сто тысяч тонн, уверенно режешь носом волны, чувствуешь себя всего полностью, от верхней палубы до гребных винтов, и понимаешь, что ниже ватерлинии какой-то паразит взял да и просверлил крошечное отверстие в стальном корпусе. Так, пустяк! Всего-то в иголку толщиной, не более. Но со временем через это отверстие внутрь попадет столько воды, что придется пойти ко дну, и не факт, что под килем окажется мель, а не Марианская впадина, откуда никто уже не достанет.
Света упрямо продолжала ходить на работу, утверждая, что сойдет с ума, если будет вынуждена целыми днями сидеть дома. Я пробовал возражать, но потом махнул рукой. Ощущение того, что вода продолжает сочиться внутрь корабля, не оставляло меня, и я начал подумывать о том, что неплохо было бы придумать себе какое-то общественно полезное занятие. До июля 2006 года я так ничего и не придумал, а в июле у Светы на работе начинался отпуск. Посоветовавшись, мы решили ехать в Португалию. Атлантический океан, мягкий климат. И была, разумеется, еще одна причина. Клаудия. Да, именно Клаудия. Я так и не смог ее забыть и, разумеется, не забыл ни мыса Сен-Висент, ни поселка Мартиналл. В середине июля мы приехали в Албуфейру – португальский курортный городок, который вновь надоел мне спустя несколько часов. На следующий день, рано утром, мы загрузились в прокатный автомобиль и поехали в Сагреш. Крохотный городок из белых зданий под оранжевой черепицей, ютящийся на мысе Сен-Висент. Не доехав двух-трех километров, я увидел придорожный указатель: «MARTINHALL 5 stars villas & beach resort» и, чуть дальше, еще один: «Martinhall restaurant». Сердце заколотилось бешеной белкой, и я, как зачарованный, свернул с шоссе. По узкой, но с отличным покрытием дороге мы проехали на небольшую площадку перед рестораном, а немногим ранее проскочили съезд в тот самый поселок миллионеров. Где-то в одной из этих вилл должна жить Клаудия. Сделаю-ка я ей сюрприз. Надеюсь, что в обморок она не упадет, хе-хе-хе.
Я усадил Свету с малышкой за стол, сел сам. Сидел как на иголках, пока несли заказ. Мое волнение, естественно, заметили:
– Марк, ты что-то потерял?
– Нет. С чего ты взяла?
– Ты сам не свой. Бледный какой-то… Что случилось?
– Ты знаешь, я пару дней провел без правильных физических нагрузок и чувствую себя, как бы тебе сказать, не вполне в тонусе, что ли… Мне, пожалуй, надо пробежаться немного по берегу. Есть я все равно как-то не очень хочу… Я сбегаю туда-обратно, а вы тут без меня покушайте, а потом идите полежите на шезлонгах, не возражаешь?
– Возражаю. Посиди с нами.
– Хорошо. Но пробежаться мне все-таки придется.
– Я не против, что ты! Только после обеда.
– Угу.
Этот обед тянулся бесконечно долго. Дочка капризничала, Света шипела на нее. Я проглотил еду, не ощущая вкуса, за две-три минуты и сидел, в нетерпении ломая пальцы.
Вот так, сам того не ведая, близкий человек может вызвать неприязнь, перерастающую в ненависть. Вспышка, конечно, будет коротка, она погаснет, но ничто не проходит бесследно, и множество таких вспышек в конце концов превратятся в постоянно полыхающий факел.
От нечего делать я попросил у официанта карандаш и листок бумаги. За пару минут набросал стихи.
– Света, хочешь, я тебе почитаю стихи?
– Милый, дай я сперва накормлю эту хулиганку, потом мы ляжем под зонтиком, на пляже, и ты мне почитаешь, хорошо?
– Мммм…
– Нет, ну, правда, не обижайся.
– Дерьмо-вопрос.
– Фи.
– Не говори мне «фи».
– Хорошо, а ты не ругайся при ребенке.
– Ты гадкая ханжа, дорогая. Я все же пойду пробегусь, ладно? Вообще-то, какого хрена я должен спрашивать у тебя разрешения? Почему я должен зависеть от твоего эгоизма, тогда как у меня своего хватает?
– Все. Я молчу. Делай что хочешь, только не заводись.
– Хм… Я думаю, мы с тобой будем жить вместе очень долго. Знаешь, по какой причине?
– Скажи.
– Один из нас всегда останавливается первым. Это очень важно: первым остановиться, понимаешь? Правда, чаще всего это именно ты… Я начинаю скандал и не думаю о последствиях, все равно их не будет. Верно? Что ты так загадочно и мило улыбаешься? Прекрати, а то я перевозбужусь и напугаю всех своей фатальной эрекцией.
– Марк, ты несешь всякий бред, прекрати, пожалуйста. Иди на свою пробежку и возвращайся поскорей.
– Это ровно то, чего я хотел услышать от тебя с самого начала. Адьос!
– Адьос, мучачо.
Я спустился по ступеням на горячий пляжный песок. Держа кроссовки в руках, по раскаленным камням допрыгал до начала асфальта, переобулся. Включил плеер и, используя в качестве адреналинового допинга душевный вокал Кипелова, его балладу с последнего альбома «Реки времен», рванул на встречу с прошлым.
Через пару километров достиг Мартиналла. Въезд преграждали кованые ворота в викторианском стиле, который не очень то смотрелся на фоне естественной приокеанской красоты, но сами по себе ворота были весьма изящными. Рядом была калитка с кнопкой интеркома, но звонить в него мне не было нужды: прямо за калиткой прогуливался сторож в униформе, состоящей из пробкового шлема, шорт и белой рубахи с коротким рукавом и погончиками. Я жестом показал, что у меня есть к нему вопрос, и он медленно подошел, остановившись в метре от калитки. Внимательно посмотрел на меня. Спросил что-то по-португальски. Я предложил перейти на английский. Тот кивнул:
– Я могу вам помочь?
– Я хотел задать вам вопрос относительно одной девушки, своей давней знакомой, которая должна жить здесь. Она собиралась купить здесь дом несколько лет назад.
– У нас здесь сорок домов, и во многих из них живут красивые девушки. О ком конкретно хотел спросить сеньор?
– Я разыскиваю девушку по имени Клаудия. Высокую, темноволосую, очень красивую испанку.
Лицо охранника помрачнело и сделалось каким-то несчастным. Он посмотрел на меня со смешанным выражением испуга и любопытства. Затем на его лице вдруг появилось неожиданное и вроде бы неуместное в этой ситуации выражение сострадания, и он сказал:
– Эта девушка умерла.
Я почувствовал, как меня начинает подташнивать: верный знак скачка артериального давления. Схватился рукой за витые прутья калитки:
– Как умерла? Когда? Отчего?
– Я не уверен, что могу говорить об этом. Прошу понять меня правильно.
– Вот пятьдесят евро. Это поможет вашему красноречию. Прошу же вас, продолжайте!
– Спасибо, сеньор так добр… Эту девушку и ее маленького сына убили. Прямо здесь, в доме. Посреди белого дня. С тех пор у нас здесь вооруженная охрана, сеньор. Еле-еле удалось замять скандал, и хозяева заплатили кучу денег, чтобы избежать широкой огласки.
– Кто это сделал?
– Никто не знает этого. Их просто нашли дома со связанными руками. У каждого в затылке было пулевое отверстие. Малыша совсем изуродовали. Бедняга. Только начал жить. Я сам все это видел. До сих пор вспоминаю с дрожью в ногах. Потом приехала полиция, и в дом перестали пускать. А кем вы были для нее? Я спрашиваю вас потому, что часто разговаривал с ней. Помогал кое-что доделать в доме. Ничего особенного, так, просто вбил пару гвоздей. Мальчишка у нее был очень смышленый. Вот отца ему недоставало, так он меня папой называл, представляете! А Клаудия как-то сказала, что его отец очень далеко, в России. Русский, представляете!
В глазах у меня почернело, я обливался холодным потом и держался за калитку уже обеими руками.
– Сеньор, что с вами? Вам плохо?
– Нет. Просто жара, наверное… Так вы говорите, отец мальчика был русским?
– Она так говорила.
– А сколько было лет мальчику?
– Их убили около года назад, значит, где-то около полутора лет, может, чуть меньше. Чудесный был парень. Красавец. Очень жаль его…
– Неужели так ничего и не известно о тех, кто мог это сделать?
– Я слышал кое-что, так, какую-то ерунду.
– Очень прошу вас, скажите мне, что вы слышали?
– Якобы полиция обратила внимание на нарисованную на стене свастику.
– На что?
– Свастика. Наци. Ну, фашисты, понимаете? И вроде бы как возникла версия о том, что преступление совершили какие-то ублюдки-неофашисты, какая-то банда приезжих, но никого так и не нашли. Может быть, просто так, для отвода глаз нарисовали, да мало ли…
– Спасибо.
– Не за что, сеньор. Вы близко знали эту девушку?
– К сожалению, не совсем близко. Я не успел познать ее. У меня последний вопрос: вы не помните имя ребенка?
– Она говорила, что назвала его в честь его отца. Мальчика звали Марком. Да, точно. Марк.
И тут я заплакал. Как никогда раньше. Я плакал, закрыв лицо руками, и мои здоровенные, накачанные руки тряслись в такт рыданиям. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Не в силах вымолвить ни слова, я повернулся и зашагал прочь от кованых ворот. Шел, и слезы душили меня. Забрался на какую-то прибрежную скалу: внизу лежал бесконечный и великий океан, и где-то, далеко-далеко, его волны омывали сейчас берега Аргентины. Понемногу я успокоился, и ветер высушил мои слезы. Значит, у меня был сын? И я ничего об этом не знал! Я мечтал о сыне всю свою взрослую жизнь. Но кто-то убил его, выстрелив в маленькую головенку. У кого могла подняться рука, чтобы сделать такое? У кого? Я усмехнулся и еще раз посмотрел в сторону Аргентины. Думаю, что ответ можно найти там.
