Чтобы поднять эту крышку, я воспользовался маленькой изогнутой вилкой. Заглянув внутрь, я ничего не увидел, но ощутил запах подземки и уловил отдаленное громыхание поездов, мчавшихся по подземным туннелям. Шахта уходила вниз под небольшим углом и достигала свода над запасным путем.
Наступил черед виниловой трубы. Монтаж ее занял неделю, причем один из дней целиком ушел на приклеивание ее верхней части к стенкам шахты под крышкой. На этой стадии мы могли уже приступить к изъятию золота, но сдерживались. Мы занялись подготовкой к перевозке и расчетами времени, поскольку хотели, чтобы все прошло без сучка без задоринки.
С того момента, как шахта оказалась на своем месте, идеально замаскированная и готовая принять золотые слитки, я испытывал головокружение. Хоть мы и не собирались забирать золото все подчистую, запас слитков в клети 47 тянул по текущим ценам почти на три миллиарда долларов.
Сразу же после того, как было завершено сооружение шахты, мною овладело настроение, которое перекинуло мост над проливом между счастьем и горем. Сначала я думал, что неожиданные мои чувства, полные оптимизма и радости, могли возникнуть в связи с переходом через полувековую отметку. Но никто никогда не говорил мне: «Когда мне миновало пятьдесят, я проснулся и обнаружил, что невероятно счастлив». Конечно же, причиной здесь была не хронология. То счастье, что меня охватило, совершенно превосходило чувство мести и с легкостью затмевало любую мысль о деньгах. О деньгах я теперь не беспокоился.
Должен признаться, что перспектива скрыться с несколькими миллиардами долларов действительно вызывала некоторый, по крайней мере, восторг, но не больший, чем, скажем, возвращение на базу после боевого вылета. Возможно, в этом-то и было все дело. Я снова был молод, словно на море или в воздухе, был взбудоражен возможностью все потерять или все обрести – и мог довольствоваться только риском, ибо в свете риска каждая земная краска улавливает отсвет небесного пламени. Раны, нанесенные мне разводом, исчезли, и я перестал рассматривать женщин как часть системы канатов и шкивов, связанных с Констанцией, – они возродились в моих глазах вместе со всей своей многогранной красотой и со всем достоинством, которые я так хорошо понимал прежде. Спустя годы, в течение которых во мне угасала память о любви, я снова влюбился. И, как обычно, снова не подумав о последствиях.
Через два дня после того, как мы завершили прокладку шахты, на экскурсию в золотохранилище явилась группа мексиканских банкиров и чиновников из казначейства. В прежние времена я принял бы их наверху и угостил ланчем в маленьком обеденном зале. Я провел бы их по разным подразделениям и спустился бы с ними в хранилище. Теперь этим занимался Пайнхэнд, жирный выпускничок частной школы.
Когда они проходили мимо моей клети, я едва удостоил их взглядом, но потом уловил запах духов, и голова моя так и взметнулась. Подняв глаза, я сразу же увидел женщину в профиль. Ей было не больше двадцати шести или двадцати семи, и была она примерно на полфута выше меня, с идеально прямой спиной и самой царственной осанкой, какую я когда-либо видел. Ее длинные черные волосы были сзади перехвачены лентой и при ходьбе вздрагивали в таком контрапункте, который заставил меня затаить дыхание. Я не могу описать ни ее лица, ни ее глаз, ни плескавшейся в них радости, ни изящества ее ладоней, ни красоты ее походки. Я догадался, что, будучи легкоранимой, она тем не менее полна была решимости увидеть все, что возможно увидеть, и почувствовал, что ей хочется, чтобы кто-то был с нею рядом. Она едва ли смогла бы стоять спокойно: хотя вышагивала она с природным достоинством, было ясно, что ее тянет танцевать.
Я встал и прижался к проволочной сетке. Услышав мои шаги, она обернулась. Обычно такие женщины избегают мужчин в синих рабочих халатах – занимающихся подсчетом и штабелировкой, обитающих в однокомнатных меблированных квартирках, – но я был настолько полон внезапной любви к ней, настолько уверен в себе, настолько вознесен над тем, чем некогда был, что, когда глядел ей в лицо через сетку, она не в силах была отвернуться.
На мгновение мне подумалось, что я, возможно, и есть тот мужчина, который ей нужен. Я волшебным образом смел все классовые баррикады, и для этого мне хватило взгляда в будущее, памяти о прошлом и, смею сказать, силы чувства.
Ее коллеги тоже обернулись и застыли в недоумении. Я увидел гнев на лице одного из них – тот, казалось, вот-вот решит, что заставить ее глаза полыхать и не отрываться от моих я мог, лишь нанеся ей оскорбление, – и, будучи латиноамериканцем, вот-вот бросится на ее защиту.
Я улыбнулся и произнес: «Добрый день, сеньора» – с тем акцентом, которому научился у Зорро. Я был до того самоуверен, что даже свой синий халат воспринимал как плащ мушкетера.
Ее надо было видеть. Она улыбнулась, и глаза ее озарились еще более дивным светом. Я был отделен от нее стальной сеткой, но чувствовал ее в своих объятиях. Она стояла на месте так долго и улыбалась так прекрасно! А потом она отвернулась.
Я мог бы добиться ее любви вечером того же дня. Собственно, мог бы склонить ее и днем, не дожидаясь вечера; однако, будучи пятидесяти лет от роду, я подумал о ее отце и матери и увидел это с их точки зрения: какой же это ужас, что их великолепная, сногсшибательная, весь мир повергающая к своим стопам дочь сбежала с грабителем банков. И я не стал ее разыскивать, но и не сделался менее счастливым. Счастье было пламенем, вспыхнувшим во мне, и я, хоть и не мог объяснить его природы, надеялся, что оно останется со мною навечно.
Поскольку золото очень много весит и сильно бросается в глаза, мы огромное внимание уделили средствам перевозки. Настоятельно требовалось, чтобы, как только золотые слитки окажутся у нас в руках, мы могли переправить их в безопасное место.
Мы купили аэроплан, но, естественно, перед этим купили и молочную ферму в Нью-Джерси. Возможно, звучит экстравагантно, но это отнюдь не было чудачеством. Земля представляла собой вытянутый прямоугольник площадью в восемьдесят акров и лишь недолгое время обрабатывалась демобилизованным солдатом, нисколько не разбиравшимся в почвах. К несчастью для него, его коровы давали молоко с луковым привкусом, что вынуждало горе-фермера поставлять его по бросовым ценам на химический завод, где оно использовалось при производстве красок.
Медленно катясь по наклонной, бывший солдат забивал свое стадо на мясо. Когда у него оставалось всего-то несколько голов скота, он попытался сжечь свой коровник во время грозы, но дождь оказался чересчур сильным и погасил огонь, позволив дознавателю заключить, что причиной пожара была не молния. Страховая компания ничего горе-фермеру не выплатила, и он остался с обугленным коровником, тремя подозрительными коровами, дававшими луковое молоко, и восьмьюдесятью акрами земли, давно уже охваченной достойным кисти Ван Гога буйством одуванчиков.
Он запрашивал семь тысяч двести долларов, и мы сошлись на шести тысячах, потому что его бесполезный прямоугольник, заросший одуванчиками, мог послужить аэродромом. Вычистив коровник, заново его выкрасив и поставив изгородь, мы укрепили вывеску, которая гласила: МУЗЕЙ АВИАЦИИ РАМАПО.
Я заказал визитки и открыл счет в банке на имя Вернера Гуэрни, полковника ВВС США в отставке, а Смеджебаккен стал зваться Поль Колиньи Сан-Морис де Лонпуан, атташе ВВС Французской Экваториальной Африки. То, что он не знал ни слова по-французски и не мог произнести своих собственных имен, не имело никакого значения. Аэроплан мы купили в Аризоне. Когда бы мы ни сталкивались с типами из ВВС по делам, связанным с самолетом и музеем (который мы отказывались открывать для публики), меня как полковника Гуэрни воспринимали на ура, ибо за годы, проведенные мною в качестве летчика-истребителя, я приобрел аутентичные замашки воздушного волка. Никого из тех, кто меня знал, я ни разу не встретил, возможно, потому, что большинство из них к тому времени уже умерли.
Доведя остаток моих финансовых запасов едва ли не до той точки, где дух мой готов был освободиться от тела, мы купили списанный С-54, который прошел через Вторую мировую войну и через Корейскую, но незадолго до окончания последней был подвергнут капитальному ремонту в предвкушении еще многих лет сражений. У него было четыре двигателя «Пратт и Уитни Р2000-11», и он мог переносить полторы тонны груза на тысячу шестьсот километров без дозаправки. Это очень легко переводилось в 1111 золотых брусков, которые сегодня стоили бы около 325 миллионов долларов.
Мы наладили взлетно-посадочные полосы в двух направлениях от своего Музея авиации, потому что собирались переправить два груза в двух различных направлениях: один – для Смеджебаккена, другой – для меня. Мы могли бы взять и больше, но не хотели жадничать. И я мог изъять 2222 слитка из середины штабеля, оставив то, что с виду представлялось совершенно нетронутой структурой. Единственная возможность определить, что она пустотелая, состояла в том, чтобы взглянуть на нее сверху, но, поскольку куб поднимался чуть ли не до потолка хранилища, это было довольно проблематично. Следовательно, дабы осознать, что сердцевина пуста, надо было перебрать и заново уложить весь штабель. Это делали каждые пять-десять лет, а я перед своим исчезновением как раз закончил это задание.
