После работы я поехал домой и сразу же включил компьютер. От Мормона никаких сообщений. А вообще вся Вена в основном обменивалась информацией о бале, вернее, о демонстрациях перед театром. Кто-то призывал принять в них участие, кто-то отговаривал из тех соображений, что Общество помощи иностранцам будет лишь злоупотреблять правом на демонстрации в своих узких целях.
Ровно в семь я под именем Мормона 2 напечатал: «Будьте внимательны». Где-то через полчаса я вышел на кухню сделать себе бутерброд. Вернувшись, я нашел несколько новых сообщений от Мормона. Текст везде был один и тот же: «Мормон огнем и мечом сражается за Тысячелетнее Царство. Мормон 2 ждет под миндальным деревом». И хотя я тут же догадался, что это значит, поначалу я отказывался понимать сообщение. Я не был к этому готов, такое мы даже не обсуждали. Я попытался выяснить, не является ли послание акростихом. Нет, это было однозначным призывом бежать на Мальорку, в дом, который мы когда-то сняли для Файльбёка. Я стер все файлы. Выключил даже операционную систему. Потом вытащил синюю дорожную сумку, побросал туда какие-то шмотки и вытащил конверт из распределительной коробки в стене. Я был казначеем Непримиримых. В конверте было четыреста тысяч шиллингов пятитысячными купюрами. Пачка не выглядела слишком пухлой. Восемьдесят бумажек вполне умещались в кармане пиджака. Я поехал в аэропорт. Моя машина, пожалуй, и сейчас там стоит. А может, ее успели отбуксировать.
В Барселону был только один рейс. Я хотел сразу купить билет, но передумал – это могло броситься в глаза. Я решил вылететь во Франкфурт. Оттуда можно было лететь куда угодно. Я выбрал Лондон. И в одиннадцать вечера уже сидел в самолете. Из Лондона я ночным поездом отправился в Париж, а оттуда поехал в Барселону. Мой паспорт ни разу толком не проверили. В Барселоне я нашел портовый кабачок с телевизором и посмотрел вашу программу с балом в Опере. Потом вы показали моих погибших товарищей и еще не опознанного Нижайшего. Вы его видели? Других оттащили. Они лежали на траве и дорожке. А Нижайший уперся головой в решетку шахты, зажав в руках баллон, чтобы тот не откатился в сторону. Он точно знал, что делал. Уж он-то знал.
На следующий день после акции, то есть когда я сидел в портовом кабачке, Нижайший был идентифицирован как Стивен Хафф из Аризоны. Эта мразь Ляйтнер помалкивает о том, что ему известно. Добейте Ляйтнера и Резо Дорфа! Расскажите миру, что это за сволочи! И пусть все узнают, каким был на самом деле Нижайший.
Что дальше? А дальше, собственно говоря, все и кончилось. Рано утром я на пароме доплыл до Пальма-де-Мальорка, а оттуда на автобусе доехал до Сантаньи. Последние километры проделал пешком. Местность я знаю, поскольку в позапрошлом году провел здесь несколько дней. Осенью, как уже говорилось, тут побывал и Нижайший. Он обеспечил мне запасную позицию на случай бегства, о чем я и не догадывался. Без него я не смог бы сейчас держать вас за горло. Я обязан ему всем. Больше мне нечего сказать. Вырубайте свой проклятый кассетник.
Нет, куда уж мне. Как же я могу продолжить дело? Нижайший – бог в сравнении со мной. Конечно, и он совершал ошибки. Но я о них не знаю. Ну, может быть, поджог на Гюртеле. Он сам потом признал эту акцию мелкотравчатой.
Да еще Файльбёк свинью подложил. Вначале мы хорошо понимали друг друга. Наверняка тогда нас продал он. А кто же еще? Нижайшему не пришлось бы бежать за границу, и все получилось бы иначе. В сущности, это Файльбёк угробил все дело.
Вина? Виновен? Полная чушь. Этот ярлык не для Нижайшего. Он по ту сторону всякой виновности. История не знает такой категории. Я никогда не утверждал, что… мы достигли успеха. Прокрутите для себя еще раз. Мои товарищи погибли, Резо Дорф – начальник венской полиции, я еще не тронулся, чтобы выдавать это за успех. А что Ляйтнер? На пенсии? Резо Дорф прищучил его, иначе бы это было невозможно. Не для того Ляйтнер сотрудничал с Нижайшим, чтобы уйти на пенсию. Нет, это не успех. Это катастрофа.
У меня это в голове не укладывается. Я вообще уже ничего не понимал, что происходит. Я был убежден, что Нижайший знает путь. А может, он и не знал. А только хотел найти. Во всяком случае, мне казалось, он знает, куда идти.
Он мог бы спастись. Он мог бы одолеть все. Он не был трусом. Только он и был по-настоящему непримиримым. Он знал, как снова взяться за дело. Пожалуй, так. Я не знаю. Или и он не знал? Возможно, вы правы. Возможно, он тоже не знал, что делать дальше. Но почему он спас меня? Зачем одному мне дал выжить после катастрофы? Ведь он любил меня. А теперь точка. Выключайте.
Клаудиа Рёлер, домохозяйка
Пленка 3
В вестибюле театра стояли полицейские, они то и дело запрашивали обстановку по рациям. Тот, что дежурил у двери, через которую мы собирались выйти, спросил, куда мы хотим попасть. Услышав, что нам надо в отель «Империал», он попросил немного подождать – пока не очистят улицу. Он открыл дверь и выглянул. На улице было светло, как днем. Кругом беспрестанно вспыхивали «мигалки». Над домами кружил вертолет. За стальным решетчатым заграждением, перекрывавшим выход с Кертнерштрассе на Карлсплац, кипел настоящий бой. Мы слышали крики, но слов разобрать было невозможно. Мы только видели скопище полицейских и несколько водометов, которые поворачивали свои стволы, точно пушки на танках. На Рингштрассе местами горел асфальт. Повсюду в крайнем возбуждении носились люди. Полицейский закрыл дверь и встал к ней спиной. Он сказал, что началась стрельба. Придется переждать. Когда его рация вдруг замолчала, он вызвал двух человек, чтобы обеспечить нам сопровождение. Они прибыли необычайно быстро. Я подумала, не лучше ли нам захватить с собой отца. Герберт спросил, какова здесь может быть обстановка через два часа.
– Через два часа все уляжется. Мы держим ситуацию под контролем, – ответил полицейский.
Мы с Гербертом решили, что сейчас отца лучше уберечь от этой вакханалии. Гости бала не знали, что творится снаружи. Сопровождающие нас полицейские советовали не медлить. Несмотря на очаги загорания и множество обломков, по Рингштрассе вполне можно было пройти. По обе стороны стояли вереницы полицейских машин. И мы двинулись по мостовой, перешагивая через камни, бутылки, железные палки, доски и вырванные дорожные знаки. У Шварценбергплац Рингштрассе была блокирована полицией. Перед кордоном горела какая-то машина. Несколько человек, в том числе и носильщик из нашего отеля, заливали пламя пеной из огнетушителей.
Герберт был в приподнятом настроении.
– Если бы они дали машине сгореть, им пришлось бы меньше возиться с мусором, – шутил он.
Когда полицейские благополучно довели нас до отеля, Герберт обнял и поцеловал меня.
– Я думал, это будет скучный бал, – сказал он. – К тому же Вена встретила нас таким уличным фейерверком.
Администратор не слышал, как мы вошли. Он уставился в экран маленького телевизора, на котором в качестве заставки возник транспарант с надписью: «Отменить грабительскую квартплату». Потом показали молодых людей с повязками на нижней части лица. У некоторых лица вообще были закрыты черными масками с помпонами и прорезями для глаз. Администратор беспрестанно качал головой. Герберту пришлось дважды пожелать ему «доброй ночи».
– Ну разве это не ужас? – всплеснул руками администратор.
– А что предложили бы вы?
– Я уж лучше промолчу.
– Нет, все-таки? – настаивал Герберт.
И знаете, что ответил сей добропорядочный гражданин?
– Травить газом.
– Лучше пришлите нам в номер бутылку шампанского.
– Будет сделано, господин, – тут же подтянувшись, сказал администратор. – Бутылку шампанского в номер пятьсот четыре.
Проследовав через анфиладу комнат, Герберт первым делом включил телевизор. Репортер сообщал, что полиция овладела ситуацией. Пока нет никаких данных о раненых и тем более убитых. А количество пострадавших могло быть значительным. У Службы спасения и Красного Креста покуда дел хватает. Никогда еще демонстрации не переходили в такое побоище.
– А как же тысяча девятьсот двадцать седьмой год? – сказал Герберт.
– А что тогда было? – спросила я.
– Поджог Дворца правосудия. Полицейские расстреляли сотни рабочих.
Мне стало стыдно: уроженке Вены напоминает об этом коренной берлинец. Принесли шампанское. Герберт достал бокалы. Репортер сказал: «Через час мы снова познакомим вас с мнением начальника венской полиции. А теперь вернемся на бал».
Мы увидели заполненный танцующими парами партер и услышали инструментальную версию «Леди Мадонны». На переднем плане оказался господин с перекошенным ртом и широкой лентой, пересекавшей грудь. Он танцевал с супругой бундесканцлера. Комментатор сказал: «После стольких малоприятных сцен мы снова в блистательном мире Оперы. Давайте посмотрим на ложу немецкого фабриканта, короля напитков, которого причисляют к давним завсегдатаям этого бала балов».
