В письмах Иры угадывалась взволнованность, жгучая зависть. Я представлял, как подруги заходят в студию и Мила, словно профессиональная столичная актриса, дает просветительные уроки провинциальным девушкам. Она и раньше не отличалась эмоциональностью, а теперь мастеровитой артистичностью, холодной, отмеренной отработкой движений, наверняка, повергла студийцев в уныние. Возможно кое-кто пытался ей подражать, перенимал ее движения, но Ира, я уверен, уже тогда, будучи совсем девчонкой, чувствовала, что самая совершенная техника проигрывает в сравнении с заразительным настроем, высоким устремлением духа.
Забегая вперед, скажу: блестящее движение вверх по лестнице жизни у Милы продолжалось до семнадцати лет, именно в этом переломном возрасте она неожиданно располнела и потеряла форму, с классического отделения ее перевели в народное, но после окончания училища не без помощи родственников все же взяли в театр, во вспомогательный состав — миманс.
Ира после окончания школы приехала в Москву, решила поступать в институт Театрального Искусства: с одной стороны хотела жить в интересной среде, о которой много слышала от подруги, с другой — серьезно изучать театр и заниматься в хореографической студии при каком-нибудь заводе. Во всяком случае так мне объяснила, позвонив из общежития института. О конечной цели — попасть в ансамбль — она умолчала.
Она поступала на театроведческий факультет, вполне прилично сдала экзамены, но не прошла по конкурсу. Мы встретились в сквере перед институтом. Рядом с ней сидела курносая толстушка Катя, тоже абитуриентка-неудачница. Обе были в неважном состоянии, со следами размазанной туши на щеках.
— Кое-кого приняли по знакомству, — сказала Катя. — Разных отпрысков известных людей… Им всегда будет зеленая улица, им не нужен начальный разбег, мамы с папами все сделают. Это ужасно несправедливо, ведь даже в древнем Риме сыновей патрициев отдавали служить простыми легионерами…
Я пытался приободрить девушек, но они нуждались в конкретной помощи, а чем я мог помочь? В театральных кругах у меня знакомых не было; я даже не мог их приютить — мы с женой и дочерью жили в коммунальной квартире.
— Ты сама откуда? — обратилась Катя к Ире. — Из Костромы? И что теперь будешь делать?
Ира растерянно пожала плечами — похоже, ощущала себя бездомной сиротой.
— Вот и я не знаю. Я, вроде тебя, волжанка. Из Куйбышева… Неплохо бы нам зацепиться в Москве, обрасти знакомыми, узнать что к чему и на будущий год поступать во всеоружии… Говорят, можно устроиться в фирму «Заря», получить общежитие… Ты как на это смотришь? Давай, сходим?!
«Слава богу, у Иры хотя бы появилась единомышленница», — подумал я, прощаясь с девушками.
Через две недели Ира позвонила:
— Дядя Леша! Мы устроились в «Зарю» исполнительницами поручений… живем в квартирном общежитии… в нем скопище тараканов, Катька с визгом их бьет тапком, а мне жалко… днем работаем у заказчиков, по вечерам Катька занимается в библиотеке, а я иногда встречаюсь с Милой, смотрю спектакли с ее участием, — дальше она горячо пересказывала все, что видела на сцене и искренне радовалась за подругу, но, конечно, с нотой зависти. — …Если у Милы и у меня свободный вечер, гуляем по Москве, — слышал я в трубку. — Или заходим к ее знакомым. Это молодые люди — музыканты, художники из театров. В их компании я чувствую себя не в своей тарелке. Они такие самоуверенные, раскрепощенные. Подтрунивают надо мной… Но когда начинаются танцы, сразу пристают… А мне это неприятно… И опять меня зовут Недотрогой…
Я представлял ее в этих компаниях. Бесхитростная, она говорила то, что думала, и от застенчивости и боязни показаться провинциалкой, держалась подчеркнуто независимо. Никто из молодых людей и не догадывался о ее душевной мягкости и чувствительности. Только когда устраивали танцы, все оценивали ее по достоинству. Она танцевала самозабвенно, отключившись от присутствующих, словно в забытьи; и в партнерах не нуждалась — танцевала для себя. После двух-трех танцев, раскрасневшаяся, с каплями пота на переносице, сильно возбуждалась и начинала делать костюмы из всего, что было под рукой: из занавесок, фартуков, полотенец — так поступала еще в Костроме; и всех заражала внутренняя сила ее танца, упругость и пластичность движений, искренность чувств… Наверняка, кто-нибудь из молодых людей, вызывался провожать ее, но она вежливо благодарила и отказывалась. Конечно, в восемнадцать лет она хотела любить и быть любимой, но представляла своего будущего избранника героем из тургеневских романов, а отношения с ним, как некий показательный образец чистоты и целомудрия. Без сомнения, засыпая в своей девичьей постели, она некоторое время мечтала о возлюбленном, но эта мечта быстро заслонялась другой — мечтой о театральной сцене.
Спустя несколько месяцев, в начале зимы, мы встретились снова и Ира подробно рассказала о своей «столичной жизни», мы сидели в кафе, пили кофе, она говорила, я слушал; она была для меня неприкаянной дочерью, заслуживающей лучшей участи, я для нее — участливым другом, советчиком. Вот перечень ее мытарств в моем пересказе.
В «Заре» она зарабатывала сто рублей в месяц, но поскольку обедала у заказчика, деньги у нее оставались, даже по пятнадцать-двадцать рублей в месяц умудрялась посылать матери. У Иры было три заказчика. По утрам она работала у одинокого старика: делала легкую уборку, ходила в магазин за покупками и готовила обед; днем нянчила детей супругов-бухгалтеров, кормила, одевала, выводила гулять двух малышей; по вечерам ухаживала за больной женщиной.
Старик, коренастый, с раскидистыми усами, встретил Иру настороженно, долго смотрел на нее исподлобья, говорил низким, глухим голосом; он выглядел изможденным, был небрит, в замызганной одежде; в комнатах лежал толстый слой пыли. Но уже на следующий день старик преобразился: побрился, надел жилетку с карманными часами на цепочке и потеплевшим голосом заявил, что является «представителем старой интеллигенции». Пока Ира наводила порядок в комнате, старик доверительно рассказывал ей свою жизнь, а потом, когда она занялась готовкой, дал несколько ценных советов по кулинарии. С каждым днем старик все сильнее привязывался к юной няне и вскоре стал относиться к ней заботливо и ласково, как к дочери.
— Ты славная девушка, — говорил. — У меня ведь никого нет, все тебе завещаю.
— Что вы, мне ничего не надо, — смущалась Ира. — Вы и так меня многому научили. Под вашим руководством я прошла хорошую школу домохозяйки. Научилась готовить. Девчонки в общежитии удивляются: «Ты что, говорят, кулинарный техникум закончила?».
Супруги были молодыми людьми: она высокая, стройная, с медовыми глазами, носила узкие платья, которые подчеркивали ее стройность, он — невысокий, с большим животом, на голове — коротко стриженные и седые, несмотря на возраст, волосы. Она была энергичной, властной женщиной, он — безвольным мужчиной, хотя имел твердый квадратный подбородок и стальной взгляд. У супругов Ира добросовестно занималась детьми: кормила, стирала и гладила белье, водила на мультфильмы, учила читать и писать по букварю; сверх этого часто готовила ужин и для взрослых членов семьи, но бухгалтерша пыталась выжать из няни максимум: подсовывала стирать и свое белье и мыть грязную посуду, которую накануне «не успели вымыть». Она постоянно присматривала за Ирой, привередничала, а однажды заявила: «Разве можно есть такой суп?».
— Я вообще не должна готовить вам супы, — покраснев, сказала Ира. — И стирать я должна только то, что на детях… Вам нужна домработница, а не няня.
Бухгалтерша попросту не знала перечень услуг приходящей няни, а когда ознакомилась с ним, стала относиться к Ире помягче.
Ее муж был завзятым балагуром со здоровым цинизмом; к Ире относился изысканно вежливо, только бахвалился:
— Сегодня мирово выспался, а ведь вчера сбрендил. У меня отличный сон и все такое. Я вообще не знаю, где какие органы… От всех болезней вылечивает любовь…
Слово «сбрендил» он употреблял поминутно. Что оно означало, никто не знал. Жена считала его «туповатым»; нередко он раздражал ее и у них возникали перебранки, переходящие в яростные скандалы.
— Дети собирайтесь! — кричала бухгалтерша и ее медовые глаза становились янтарными, с угрожающим блеском. — Поедем к бабушке. Пусть ваш отец один поживет! — она хватала попавшийся под руку предмет и швыряла на пол. Дети рикошетом вылетали из комнаты, а сотрясенные скандалом комнатные перегородки начинали дрожать.
В один из таких моментов явилась Ира и, не растерявшись, начала примирять супругов и неожиданно они стали смущенно улыбаться, переглядываться, потом и у него, и у нее прорвался смешок и, наконец, оба закатились смехом. Дети, робко озираясь, вернулись в комнату, а затихшие было перегородки, снова начали вибрировать, но уже по другой причине.
