Ему, должно быть, уже около сорока, подсчитала она, и выглядит он лучше, поправился, что ли? Размышляя на этот счет, она допила свой стакан. Затем, заметив, что в бутылке осталось кое-что, налила еще. Вино явно было теплое, пожалуй, даже сверхсhambré[7], как выразился бы Адам Принс, но оно успокоило ее и даже придало ей известную смелость. Вряд ли сознавая, что она делает, а также мало отличая действительность от вымысла, она вставила в пишущую машинку лист бумаги и принялась сочинять письмо.
«Дорогой Грэм! — писала она. — Только что видела тебя в телевизионной передаче. Подумать только, как это средство массовой информации умеет сводить людей, которые расстались давным-давно! Я живу (временно) в доме, принадлежащем моей матери, поэтому если вы, — она остановилась, забыв, как зовут его жену, — окажетесь в наших краях, милости прошу». Под словом «вы» можно подразумевать и жену, и любое число детей, думала она, представляя себе, как в один прекрасный день к ее дому подъезжает большая семейная машина, а в ней Грэм Петтифер и вся его семья. Она не написала, понравилась ли ей дискуссия, сообразила она, но хватит и того, что его она узнала.
Уже поздно вечером в постели она вспомнила, что его жену зовут Клодия, — теперь она, если представится случай, не попадет впросак. Если представится.
Понедельник был всегда хлопотливым днем в больнице, совсем новом помещении рядом с общинным Залом собраний. «Они» — пациенты — далеко не все были накануне в церкви, но зато искупили свою вину обязательным присутствием в этом месте, куда они приходили не столько ради поклонения, хотя кое для кого и это было существенно, сколько за советом и утешением. Пожаловаться ректору можно, но ведь рецепта-то он не выпишет. В церковной службе не было ничего подобного тому торжественному моменту, когда выходишь из больницы, сжимая в руке священный клочок бумаги.
Мартин Шрабсоул, нагнув голову, словно в ожидании удара, быстрым шагом прошел через приемную. Он не желал знать заранее, кто его ждет, предпочитая быть застигнутым врасплох, но тем не менее заметил двух пациенток, которых ему не особенно хотелось видеть: сестру священника и старую мисс Ликериш, считавшуюся в поселке чудаковатой. Разумеется, они могли ждать и доктора Геллибранда, но Мартин не слышал, приехал ли он, а поэтому, похоже, их обеих суждено принять ему.
Он вошел в кабинет, сел и настроился на прием пациентов — весь внимание и утешение. История болезни мисс Ликериш лежала на самом верху стопки; значит, она войдет первой. Он нажал кнопку, и она вошла.
— Доброе утро, мисс Ликериш! — обратился он к маленькой сгорбленной женщине в вязаной шапочке и старом, дурно пахнущем пальто из твида.
— Доброе утро, доктор… — Казалось, будто она сомневается в его праве на это звание, но, хотя ему было немногим больше тридцати, он имел не меньшую квалификацию, чем доктор Геллибранд, и был гораздо больше осведомлен о передовых методах лечения и новейших медикаментах.
— Как поживаете? — спросил он больше из любопытства, чем из участия, ибо, хотя ей наверняка за восемьдесят, вместе с тем в ней было что-то такое, что резко отличало ее от лежавших на аккуратных рядах кроватей кротких старых людей в той больнице, где у него возник интерес к гериатрии. Правда, ни для кого не было тайной, что деревенские жители очень отличаются от городских. Эти яркие глаза-бусинки были полны такой жизненной энергии, что вопрос, как она поживает, казался вполне уместным.
— Ничего, кабы не блохи, — ответила она. — Не дают спать. Мне требуется снотворное.
— Что ж, посмотрим, чем мы сумеем вам помочь, — оживленно откликнулся он. Какой смысл объяснять ей, что он не может давать снотворное любому, кто пожелает? Какой толк объяснять, что если держишь в доме ежей, то обязательно заведутся блохи? По правде говоря, он никак не ожидал, что с подобной проблемой ему придется столкнуться в понедельник утром, когда пациенты более склонны придумывать себе страдания от болезней, о которых начитались в воскресных газетах, но Мартин был готов принять вызов.
— Давайте сначала избавимся от блох, ладно? — предложил он. Патронажная сестра, участковый фельдшер, представитель общественности, кто-нибудь из любителей творить добрые дела, даже его собственная жена Эвис — их всех можно позвать на помощь, да и записка о разрешении на покупку соответствующего инсектицида в порошке — вот и все, что требуется.
— Следующий, пожалуйста, — пригласил он, довольный в душе тем, что так легко отделался от мисс Ликериш.
Очередные три пациента были самыми обычными и сравнительно приятными: юноша с лицом в угрях, молодая замужняя женщина, интересующаяся предупреждением беременности, и пожилой мужчина, которому следовало измерить кровяное давление. Четвертой в кабинет вошла, виновато улыбаясь, словно заранее знала, что попусту занимает его время, сестра священника Дафна.
— Доброе утро, мисс Дэгнелл, — постарался как можно веселее улыбнуться он, — как вам живется-можется? — Глупо выдавать такие пошлые фразы, тут же укорил он себя. — Садитесь, побеседуем, — продолжал он. Доктору не меньше, чем пациентке, требовалось расслабиться, хотя он помнил, что в приемной его ждет еще немало народу.
Дафна, по правде говоря, сама не знала, что с ней. Она пребывала в угнетенном состоянии, или «в депрессии», ей хотелось уехать из поселка, убежать от сырой весны Уэст-Оксфордшира, пожить в побеленном известкой домике на берегу Эгейского моря.
— У них там такие же дома, как у нас? — спросил Мартин, оттягивая время. Почему, черт побери, она не обратилась к доктору Геллибранду? Она ведь, наверное, была его пациенткой задолго до того, как он, Мартин, начал здесь свою практику. Он не мог знать, что Дафна намеренно пришла к нему, потому что заранее знала, что скажет ей доктор Геллибранд. («Мы все немного не в себе, зима была долгой, поэтому вполне естественно, что вы плохо себя чувствуете. Идите и купите себе новую шляпку, дорогуша», — его панацея от всех женских недомоганий, хотя женщины уже много лет не носят шляп. Такой старомодный совет и никаких таблеток.) От Мартина Шрабсоула она ожидала большего.
— Я не могу оставить брата, вот в чем беда, — сказала она.
— Вам не нравится ваш дом? — Если так, то это забавно, потому что красивый старый дом из серого камня был единственным домом в поселке, на который они с женой заглядывались. «Вот дом, в котором я хотела бы жить», — говорила Эвис.
— Он такой большой и нескладный, — мрачно ответила Дафна. — Вы себе не представляете, как трудно его натопить.
Эвис заметила, что в ректорском доме нет даже радиаторов, которые включались бы на ночь, вспомнил Мартин, а всего лишь несколько керосиновых обогревателей, причем довольно маломощных. Интересно, имеют ли они право на дополнительные средства для отопления? Вероятно, нет, потому что ни Том, ни Дафна еще не достигли пенсионного возраста. Достаточно ли теплые платья носит мисс Дэгнелл? Не в слишком ли легкой она блузке для такого прохладного весеннего дня?
— Я бы рекомендовал вам носить шерстяное белье, — улыбнулся он, надеясь вывести ее из мрачного состояния!
— Не напоминайте мне про шерсть, — откликнулась она. — Мой брат, как вам известно, увлекается местной историей и недавно обнаружил, что в восьмидесятых годах семнадцатого столетия людей было приказано класть в гроб обязательно обряженными в шерсть.
— Вы всегда жили вместе с братом? — поинтересовался Мартин.
— О нет, только после смерти его жены, хотя с тех пор прошло уже немало лет. Я взялась вести его хозяйство — это было единственное, самое малое, по мнению наших знакомых, чем я могла ему помочь.
— А чем вы занимались до этого?
— Я работала, не бог весть кем разумеется, была на побегушках в туристическом агентстве. И снимала квартиру вместе с приятельницей.
Вполне возможно, лесбийские наклонности, рассуждал Мартин, мысля общепринятыми современными понятиями. Если она раньше снимала квартиру на паях с приятельницей, то подобная мысль имеет право на существование. Однако сейчас Дафна уже в преклонных летах. Он бросил взгляд на ее обветренное лицо и неряшливую гриву седых волос. Ей, наверное, могла бы помочь новая прическа — Мартин был куда более современным, нежели доктор Геллибранд с его новой шляпкой, — но предложить этого не осмелился.
— Давайте-ка померяем ваше давление, — сказал он, прибегая к более традиционному методу лечения. Рука у нее была худой, кожа сухая, то ли от избытка греческого солнца, то ли от приближения старости. — Неплохо бы чуть-чуть прибавить в весе, — посоветовал он. — Как у вас с аппетитом?
Когда Дафна выходила из кабинета, держа в руке клочок бумаги — рецепт на какое-то лекарство, ей, по крайней мере, казалось, что визит к «новому доктору», как называли Мартина в поселке, оправдал себя. Доктор выслушал ее, был полон участия, и она уже чувствовала себя лучше. Куда лучше, чем если бы пошла к доктору Геллибранду — тот даже не удосужился бы измерить у нее давление.
