– Я тут долго думала над тем, что произошло, – начала она. – Сначала хотела тебя отругать, затем просто поговорить, но теперь даже этого не хочу.
– Может тогда и не надо? – неуверенно произнес я.
– Нет, погоди. Ты парень уже взрослый, и решать тебе в любом случае придется все самому. Что делать с этой… Верой, – она замешкалась, произнося ее имя, словно то было каким-то ругательством, – ты разберешься сам. Просто знай, если захочешь моего совета, то я всегда готова тебе помочь.
Значит, речь не о том, чтобы я перестал встречаться с Верочкой. На душе у меня немного полегчало.
– Однако как мать, я все же беспокоюсь о тебе и о твоем здоровье, поэтому ты должен будешь сделать кое-что для меня. И для себя, кстати, тоже.
Выдержав непродолжительную паузу, она твердо произнесла:
– Тебе придется сходить в кожвендиспансер.
– Чего? – я был готов ко всему, но только не к этому.
– Пойми, я не знаю кто она такая, да и ты, скорее всего, тоже. А ведь нынче такие девки пошли! Оторвут и выбросят.
– Что значит «оторвут и выбросят»? И потом, какой еще КВД? Не ходил я туда и не пойду. Столкнешься с кем-нибудь знакомым, а потом по городу слухи поползут. Нет, спасибо, обойдусь как-нибудь без такой радости.
– Не беспокойся, я уже обо всем договорилась с тетей Любой. Она примет тебя пораньше с утра, когда там еще никого нет. Возьмет мазок, и свободен.
– Да не хочу я…
– Меня не волнует, хочешь ты или нет, Павел, я настаиваю.
Мать редко называла меня Павлом, все чаще Павликом или Павлушей, но когда я слышал «Павел», то знал, что это не предвещало ничего хорошего. В таких случаях лучше не спорить.
– Ну ладно, ладно.
Блин, и все-таки как стрёмно туда идти…
На следующее утро я потопал в больницу, которая находилась в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. Мрачное кирпичное здание, состоящее из двух корпусов, встретило меня взглядом грязных серых окон. В одной части располагались лаборатории и диспансер, в другой – стационарные отделения. Страшно было браться даже за ручки дверей, так как из книг я знал о бытовом сифилисе – учеба обязывала. Войдя внутрь, я ощутил болезненную атмосферу заведения: в нос бил неприятный больничный запах, который не спутаешь ни с чем другим, на кушетках возле стен, сидело несколько пациентов – бритоголовые подростки, которым от силы можно было дать лет шестнадцать, и пара девиц – одна сомнительного, другая весьма респектабельного вида. Парни хрипло гоготали, что-то обсуждая, а девушки сидели молча. Господи, куда я попал?
Поинтересовавшись, кто последний, я занял очередь на прием. Садиться на кушетку не хотелось, поэтому я скромно оперся на стену, покрытую бледно-зеленой эмалью. На стенде напротив висели любительские рисунки пораженных женских и мужских половых органов со страшными заголовками: «Гонорея (триппер)», «Сифилис» и «Генитальный герпес». Отведя взгляд, я задумался над тем, что же меня сюда привело. Неужели я и вправду подхватил какую-то гадость от Веры?
Тетя Люба была давней маминой подругой. Они познакомились еще в студенческие годы, и последние два курса в медицинском институте делили комнату по общежитию. С виду у них было много общего, но что касается характера…
Если мать любила говорить помягче и старалась решать проблемы мирным путем, то тетя Люба рубила с плеча и безжалостно резала правду-матку. Видимо, работа в КВД только укрепила в ней эту черту.
– Привет, Дон Жуан, – бросила она мне, когда я вошел в кабинет, и без всяких предисловий скомандовала. – Вынимай!
Я торопливо расстегнул ремень, и, приспустив джинсы, обнажил свое горе, которое у нормальных людей принято считать достоинством.
– Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу тебя здесь, – произнесла она, небрежно протерев нужное место салфеткой. – Чего же ты мамку тревожишь, а?! Не знаешь, что ли, какой на дворе век? Про безопасный секс, хоть краем уха, слышал? А еще на будущего врача учится. Позор!
С тетей Любой я предпочитал помалкивать – она не из тех, кто за словом в карман лезет. Даже когда она говорила обо мне, я старался быть глух и нем.
– У-у-у… молчит, как партизан, – усмехнулась мамина подруга.
Промокнув влажным тампоном все то же место, она достала тонкую стальную спицу с желобком на конце и погрузила его внутрь моего бедного органа. Я невольно напрягся, ощутив доселе незнакомое чувство проникновения в меня чего-то холодного, чужого и очень, очень неприятного.
– Я, конечно, понимаю, что вам парням вечно не терпится, но ведь с умом все надо делать, – более мягко заметила она, достав инструмент. – Хотя, чего я тебе все объясняю, вон какой дылда вырос, сам должен соображать.
Она взяла пробирку с жидкостью и опустила в него спицу. Взболтав пробирку, тетя Люба выставила ее на свет и пригляделась.
– Маловато будет, давай-ка мы еще разок, – порадовала она меня.
Я снова напрягся от неприятного ощущения.
– Теперь нормально.
– Теть Люб, – осторожно обратился я к ней, застегивая джинсы, – ведь я же не болен, это меня мать заставила пойти. А так, я здоров, и в подруге уверен на все сто.
– А вот это мы завтра узнаем. За анализами можешь не приходить, я все Марине передам.
На следующий день, мать позвонила с работы и оглушила меня новостью, которую я никак не ожидал услышать.
– Поздравляю, доигрался, оболтус ты эдакий, – ядовито произнесла она.
– Что такое?.. – пробормотал я в ответ.
– Мазок показал острый трихомониаз, сразу три креста. Вот что такое.
Так, трихомониаз, в простонародье – триппер, он же гонорея.
– Считай, что тебе сильно повезло. Эта гадость часто передается одновременно с гонореей, гарденеллезом и хламидиозом. У тебя пока ничего из этого не обнаружили.
– Спасибо за лекцию, мама, но я это и так уже знаю. На врача все-таки учусь, не забыла?
– Чем на мать огрызаться, ты бы лучше с подругой своей разобрался.
Ну, Вера, ну, стерва. Сначала с Толиком подставила, неделю с синяками ходил из-за ее длинного языка, теперь вот опять лечиться надо. Правда, совсем в другом месте. Как она могла так поступить со мной? Чтобы я еще раз с ней…
Меня передернуло. Я вспомнил жуткие картинки в коридоре кожвендиспансера и захотел поскорее бросить трубку, лишь бы не знать, что заболел.
– Я тебе достану антибиотики, проведем курс лечения. Дня за три должно все пройти, но все равно на ближайшие пару недель забудь о спиртном, даже пиве. А со своей Верой лучше распрощайся – заразила один раз, заразит и еще.
С удовольствием, мамуля, но где мне ее найти!? Вот Верочка, натворила дел и пропала – только ее и видели.
– Через неделю сходишь на повторное обследование. И это еще не все – анализы будешь сдавать целый месяц. Каждые пять дней.
Постоянным клиентам скидка? Я тяжело вздохнул.
– В следующий раз будешь думать головой, а не другим местом, – закончила свой монолог мать и повесила трубку.
Вера не появлялась. «Тинидазол» мне помог, и через неделю после посещения диспансера я был здоров как бык. По крайней мере так говорила мать, регулярно консультировавшаяся с тетей Любой по телефону. Однако анализы мне еще предстояло сдавать в ближайшие недели.
Отец на этот счет ехидно заметил: «Быстрое лечение не всегда идет на пользу». Самое страшное, что я понимал – болезнь меня на самом деле не испугала, и чем больше я думал о Вере, тем сильнее хотел снова увидеть ее. Мои чувства, конечно, резко переменились со времени нашей последней встречи. Я ругал себя за любые фантазии и не раз решал, что нужно забыть о ней, а если она вдруг объявится, послать куда подальше. Но хандра усиливалась – мысли о близости с Верой вытеснили все остальное. Наверное, правду говорят: «Частота – залог здоровья!».
Придя на очередную сдачу анализов к тете Любе, я заметил на ее столе стопку анкет, которые заполнялись пациентами добровольно и, видимо, для статистики. Подняв одну из них, я пробежался глазами по списку вопросов. Анонимность была соблюдена полностью – никаких имен, адресов или дат. Интересно, много ли местных завсегдатаев ее заполняет?
Дойдя до пункта «Знаете ли вы своего партнера?», я удивленно хмыкнул. Это был камень в мой огород.
Вера опять возникла из ниоткуда.
Был понедельник, и я возвращался с работы. Со времени нашей последней встречи прошло две недели. Через знакомых отца я устроился ночным сторожем в контору, занимающуюся продажей бытовой техники. Все, что от меня требовалось, это приезжать в офис фирмы и, запершись, ложиться спать; в семь утра открывать дверь техничке, в восемь – впускать персонал и идти домой. Отдежурив ночь, следующие две я мог спокойно отдыхать, потому что другие смены уже были отданы по большому блату зятю технички. Контора располагалась возле набережной, невдалеке от того места, где я провел необычный летний день с Верой. Впрочем, с этой девушкой все было необычным, если не сказать больше. Вот и сейчас я шел домой и думал о ней. Мои мысли укладывались в простое «вернись, я все прощу».
