Но кучер, преобразившийся в официанта, загородил ему проход широким подносом, на котором красовались бутылка и два стакана. Тщательно прикрыв за собой дверь, он подошел к столу и поставил на него принесенное со словами:
— Здесь вам будет хорошо, не правда ли, сударь?
Он придвинул к столу ветхое кресло, так, чтобы оно находилось напротив стула для Жермена, и вышел.
Молодой человек понял, что ему придется пить в компании либо этого типа, либо старой дамы, и рассердился на собственную бесхарактерность: «Да за кого же, черт подери, они меня принимают?» Но тут кучер вернулся: он забыл постелить скатерть; с неуклюжим усердием он снял со стола поднос, поставил его на стул, развернул белую скатерть и, водрузив поднос на прежнее место, добавил к нему еще пару тарелок, ножи и вилки.
— Теперь уж она скоренько пожалует! — сказал он с хитрым видом, не глядя на гостя, словно решил вложить в свое сообщение как можно больше загадки.
На сей раз Жермен был приятно удивлен.
«Неужто меня ждет любовное свидание?» — подумал он. Но радость его была недолгой: в комнату вошла давешняя старая дама. «Значит, это все для нее!» — разочарованно подумал юноша. Женщина, однако, не села в кресло, а скромно разместилась на стуле.
— Как прошла поездка? Ты не слишком устал?
— Э-э-э… нет, — промямлил он.
— Наверное, интересно снова вернуться в родные места?
— Что да, то да!
Мало-помалу в чертах старухи Жермену начала чудиться другая женщина, гораздо моложе этой. Ее морщины казались теперь фальшивыми, седые волосы выглядели как-то неестественно. Подлинно красивыми и живыми были у нее только глаза. Они расширялись по мере того, как он глядел в них, становились блестящими и нежными. Да еще и рот: губы уже не складывались в горькую старческую гримасу, как в первый миг их встречи, а розовели, улыбались.
— Ах, мне грустно, очень грустно жить одной, без тебя, — сказала она. — Но тебе ведь так хотелось ехать учиться…
«Ага, значит, меня принимают за студента; ну что ж, это недалеко от истины!» И Жермену стало чуточку легче.
Кучер принес на подносе ростбиф и хлеб. Он почтительно налил вино в стаканы и молча ретировался.
— Наверное, тамошняя жизнь совсем не похожа на нашу! — продолжала женщина.
— Да нет, меньше, чем кажется, — отвечал он наугад.
И с аппетитом принялся за еду. Дорога и это странное приключение вконец изнурили его. Но ел он один.
Женщина молчала. Сперва он не придал этому значения. Но вдруг заметил, что она слегка придвинулась к нему, а ее рука, ее старая рука, гораздо более старая, чем глаза и губы, увядшая, испещренная коричневыми пятнами, с узловатыми пальцами, медленно подползает к его собственной. Временами она замирала, как будто интересуясь чем-то другим, но неуклонно придвигалась все ближе и ближе. Эта рука словно жила отдельной, самостоятельной жизнью, жизнью какого-то хищного зверя. Испугавшись, он хотел спрятать свою под стол. Но поздно! Зверь уже схватил его кисть и свирепо сжал ее. Сжал так сильно, что Жермен вскрикнул. Лицо женщины страшно исказилось. Ненормально расширенные глаза помутились, с трясущихся губ срывались какие-то невнятные слова.
Но тут в комнату вбежал возница. Схватив старуху за обе руки, он потащил ее к двери. Она подчинилась, неожиданно покорная, сникшая.
Когда он вернулся в комнату, Жермен, бледный, как смерть, уже стоял. Он наконец понял.
— Так она сумасшедшая?
— Ах, сударь, если б вы знали!.. Но такое с ней первый раз. Ей-богу, впервые! С чего бы это?
И он мрачно оглядел Жермена.
— Верно, очень уж вы на него похожи, прямо одно лицо! — добавил он.
— На кого, черт возьми? На кого я похож? — завопил Жермен.
— На ее сына. Теперь-то я могу вам рассказать. Он погиб двадцать лет назад, как раз на Пасху. Когда сходил с поезда… Поезд его и переехал. Он учился в другом городе. И вернулся к матери на каникулы. Всё, как сегодня.
— Ужасно…
— А я всегда ездил встречать его на вокзал… И всегда в это время дул фен, а тут еще вы с ним похожи, как две капли воды!
— Но зачем, зачем вы меня привезли сюда?
— Она так и не поверила в его смерть. И каждый год посылала меня встречать его с фиакром… И всякий раз я подбирал кого-нибудь по дороге. Старался брать помоложе да почище, а нет, так первого встречного! Она была довольна, и гость тоже — еще бы, дармовой ужин! А мадам Виктория сидела себе рядышком да любовалась на него, вот и все дела. Потом он уезжал. Кому от этого плохо?!
И он указал молодому человеку на дверь.
— А вы его будто оживили, уж слишком похожи. Мне и то все время чудилось, что это он самый. Прощайте!
— Прощайте, — сказал Жермен.
И пасхальный ветер вновь захватил его в свою мощную длань, мгновенно стерев сходство с зыбким призраком былого.
Привратница, день и ночь сидевшая со своим вязаньем в вестибюле пансиона «Бенджамента», чтобы следить за входом и выходом, уронила под стол одну из спиц. Она нагнулась за ней, но ничего не увидела. Спица, должно быть, угодила в щель между деревянными половицами. Женщина встала, вынула из петель вторую спицу и, держа ее в руке, на четвереньках полезла под стол, чтобы с ее помощью достать пропажу.
Маленькая девочка улучила этот момент, чтобы выскользнуть на улицу. Она бесшумно прикрыла за собой дверь.
Долину уже затянула вечерняя мгла. Сперва девочка очутилась в ужасно скользком проулке, где тротуар был покрыт толстой ледяной коркой. Ей тоже пришлось, как привратнице, встать на четвереньки, — правда, на руках у нее были толстые шерстяные варежки, а на ногах теплые сапожки из тюленьей шкуры.
Очень скоро она добралась до улицы с «дровами». Ах, что за улица! — да есть ли другая такая же на свете?! Где еще можно увидать столько срубленного дерева, дерева, обожженного морозом и солнцем, дерева, которое скоро сгорит в огне?! Поленья, кругляки, целые стволы, брус. Их штабеля достигали окон второго этажа, и малышка зачарованно разглядывала это великое множество срезов розовато-рыжие луны и квадраты. Нарядные резные наличники на фасадах почти полностью скрывались за ними. Между двумя шале иногда обнаруживалось узкое черное пространство, где на миг вспыхивала белая дуга лошадиной упряжки. Сколько же лесов понадобилось, чтобы выстроить такую улицу? Сколько древних лесов, где обитали медведи, и рыси, и люди, которые убивали зверей стрелами из своих луков? Два или три таких лука красовались под стеклом в пансионе «Бенджамента»; их нашли в леднике — конечно, слегка помятыми, слегка перекошенными, но все еще гладкими, отполированными рукой человека в том месте, где она касалась дерева.
Так думает маленькая девочка, только что убежавшая из пансиона «Бенджамента» — здания из бетона и желтого лакированного дерева, построенного в нижнем конце деревни. Ей восемь лет, у нее такая нежная тонкая кожа, что мать присылает ей из Парижа крем для лица. На нем уже золотится несколько веснушек, и в их соседстве ее серые глаза кажутся еще более прозрачными. Из-под шапочки свисают очень длинные волосы, они прикрывают ей плечи, словно золотистая пелерина. «Мы заплетем их в косы, — сказала госпожа директриса, — и они станут похожи на витые булочки, какие едят у нас по воскресеньям». Но девочка сказала «нет», и ее волосы оставили в покое.
В первые дни ей давали санки, так как она еще не умела ходить на лыжах. И ей пришлось гулять с детьми младшего возраста. Они пересекали по мосту речку с очень черной водой, над которой кружил дозором ястреб; снег блестел и переливался на солнце. Дети съезжали на санках с горы, но ей было скучно с этими малышами, которые кричали и переговаривались на разных, непонятных ей языках.
Она принялась разглядывать маски. Сперва одну. Ряженый бежал по улице и, приметив девочку, спрятался за углом амбара. В одной руке у него желтая трость. Другой он придерживает за подбородок свое второе, деревянное лицо. Его шуба перепоясана коровьим ошейником с боталом. Девочка подходит ближе, но человек снова отбегает, звеня своим колокольцем. На голове у него пышный парик из светлой овечьей шерсти; ноги до колен обмотаны старыми тряпками. Девочка подстерегает его на углу дома с другой стороны: ей хочется еще раз увидеть эту черную образину с двумя рядами нарисованных зубов. Ага, вот и он! Она смеется, ей совсем не страшно. Но он поворачивается и бежит от нее прочь.
— Это он меня испугался! — говорит девочка.
Но тут она встречает другого. У этого маска куда более злющая: на широкой деревянной личине торчит длинный горбатый нос, свирепо таращатся круглые белые глаза, а рот, раззявленный до ушей в дьявольской ухмылке, усажен настоящими коровьими зубами. Он тоже держит свою маску за низ рукой в варежке и приплясывает, чтобы привязанный сзади колокольчик звенел погромче. На спине у него горб, из-под овечьей шубы высовывается старый дождевик, а на ногах сапоги.
