— Все-все-все! — замахал руками Фред. — Извини, пап. Сам лично каждую на выходе буду проверять! — он взялся за ручку двери.
— Подожди, — остановил его отец. — Я хочу с тобой поговорить. Сядь…
Он закурил, прошелся по кабинету.
— Теперь давай серьезно… Да убери ты его куда-нибудь! — взорвался отец. — Еще не хватало о таких вещах разговаривать с лифчиком в руках!
Фред сунул его в карман.
— Да, пап.
Отец присел перед ним на край стола.
— Федор, я вчера говорил с замминистра. Возможно — и я сделаю все, чтобы эта возможность стала реальностью — тебя пошлют на полгода на стажировку в Соединенные Штаты…
— В Америку? — подскочил Фред.
— Да. Я хочу, чтобы ты правильно все понимал. Это не увеселительная прогулка — это первая ступень посвящения. Если все пройдет нормально, ты вернешься, закончишь институт и поедешь туда на работу помощником третьего секретаря посольства. А теперь скажи — хочешь ты этого или нет?
— О чем разговор, пап! — развел руками Фред.
— Я спрашиваю — да или нет? — повысил голос отец. — Подумай и скажи мне, хочешь ли ты этого и готов ли ты сделать все, чтобы это произошло?
— Да.
— Хорошо, — отец снова прошелся по кабинету. — Тогда три условия. Первое — завтра ты снимаешь этот наряд и надеваешь одежду рядового советского гражданина. Потом идешь в парикмахерскую и меняешь этот замечательный кок на идеологически выдержанный полубокс. Второе, — он остановился перед Фредом. — Завтра ты последний раз видишься со своими друзьями!
Фред поднял на него глаза.
— По крайней мере, на эти три месяца до отъезда… Федор, ты едешь в Америку, в логово классового врага. Ты представляешь, как тебя будут проверять? Ты представляешь, сколько завистников дышат тебе в затылок и целятся на твое место? Достаточно одного доноса, одного шепотка — и ты за бортом! Пойми, я не собираюсь на тебя давить, ты сам должен — сейчас, в этом кресле — принять решение… Я в твои годы, в двадцатых, тоже отплясывал чарльстон в нэпманских кабаках. Поверь на слово, вот это ваше брожение туда-сюда по Бродвею, — указал он за окно, — это жалкая пародия на то, что было у нас! Но я вовремя ушел. А те, кто остался — ты понимаешь, что с ними случилось в тридцатые? Детскими болезнями надо болеть в детстве. А в зрелом возрасте они дают тяжелые осложнения… Извини, я говорю циничные вещи, но есть правила игры. Или ты их принимаешь — или иди точить болты на завод!..
— А третье? — спросил Фред.
— Ну, это ерунда. Тебе надо жениться.
— Тоже завтра?
— Нет, конечно… Можно на следующей неделе.
— Кого я найду за неделю? Бетси только…
— Какая Бетси? — заорал отец. — Это должна быть среднестатистическая, правоверная советская жена. Возьми хоть эту… как ее… дочку академика Куприянова. Она со школы смотрит на тебя глазами недоенной коровы.
Фред закатил глаза.
— Только по приговору Верховного суда!
— Да не относись ты к этому так серьезно! — досадливо сказал отец. — Это на уровне костюма и прически. В конце концов, разведешься, двадцатый век на дворе… Хотя мы с твоей мамой неплохо живем, правда?..
Веселая компания стиляг с Фредом во главе стремительным шагом двигалась по Бродвею, рассекая толпу одноцветных граждан. Разом встали, обернулись к витрине с манекенами, скопировали их нелепые позы и унылые лица — и двинулись дальше.
Фред первым вбежал в магазин, следом ввалились остальные, распугивая покупателей. Бетси напялила шляпку котелком с искусственными цветами, Польза жеманно завернулась в чернобурку. Фред провел пальцем, как по клавишам, по плечам одинаковых синих костюмов на километровой штанге, остановился у примерочной кабинки и вскинул руки, призывая ко вниманию. Остальные замерли полукругом.
— Дрын, тебе! — Фред сорвал оранжевый пиджак и бросил ему. — Не позорь мундир!
Тот зарыдал, уткнувшись в пиджак.
— Мэл! — Фред снял длинный галстук, накинул на шею ему и Полли и завязал узлом. — Благословляю, дети мои!.. Боб! — он стянул тугие «дудочки». — Есть повод похудеть!
Он бросил кому-то «трактора» и рубашку, взялся за трусы. Продавщицы завизжали, отворачиваясь. Фред поднял ладони: спокойно, граждане! — подтянул трусы и исчез за ширмой. Тотчас отдернул и важно вышел в синем костюме и шляпе.
Стиляги испуганно ахнули. Дрын повалился без чувств со всего роста, его поймали и поставили. Фред улыбнулся, жестом фокусника поднял шляпу — под ней обнаружился все тот же высокий желтый кок…
Потом он сидел, укутанный под горло белой простыней, в парикмахерской. Стиляги окружили молоденькую парикмахершу — расхватав разнокалиберные кисточки, расчески и ножницы, помогали чем могли. Та, едва сдерживая смех, работала машинкой, срезая желтые волосы. Дрын кропил всех желающих «шипром» из флакона с резиновой грушей, Бетси пудрила из картонной коробки. Пожилая уборщица замахнулась на них шваброй, стиляги с хохотом высыпали на улицу и прилипли к витрине, расплющив о стекло носы и языки.
Наконец благообразный Фред вышел из дверей. Шагнул было к своим — те в ужасе попятились. Еще шаг — и стиляги кинулись бежать от него как от нечистой силы.
— Чуваки! Это я!.. Это я, Фред!.. — помчался он вдогонку, размахивая шляпой…
Они сидели, сдвинув столы, в «Коктейль-холле».
— Фред, жену-то нашел? — спросила Бетси.
— Нет еще… Сегодня у одной на улице спрашиваю: девушка, хотите замуж?
— Ну и что? — спросил Боб. — Согласилась?
— Да, может, и согласилась бы. Не догнал…
— Красивую не бери, — поучительно сказала Полли. — С ней хлопот много — наряды, бирюльки… Ищи что-нибудь попроще, поскромнее.
— Работящую! — посоветовал Дрын. — Чтобы щи варила, капусту солила…
— И политически грамотную, — вставил Боб. — А то на каком-нибудь приеме рот откроет — и нате вам — международный кризис!
— А главное, Фред, — никогда, ни-ко-гда не делай с ней этого… — серьезно сказала Бетси. — Помни: основа ячейки общества — идейная близость. Не оскорбляй советскую женщину низменными инстинктами!
Все захохотали. Мэлс постучал вилкой по бокалу и поднялся.
— Граждане! — укоризненно сказал он. — Серьезней, граждане! Что за смех в такой момент!… Чуваки и чувихи! — прокашлявшись, с чувством начал он. — Сегодня, в этот скорбный день, мы провожаем в последний путь нашего товарища — стилягу Фреда. Жизнь вырвала его из наших рядов, но память о нем навсегда сохранится в наших сердцах! Оглянемся же, товарищи, от этой трагической черты на пройденный им жизненный путь! Траурный митинг объявляется открытым! — Мэлс окинул взглядом собравшихся.
— Если б не он, я б так и дрынчал польку с мазуркой, как последний лабух… — сказал Дрын.
— Усопший нес в серые трудящиеся массы прогрессивные идеи джаза! — сформулировал подобающим моменту образом Мэлс.
— Если честно, одевались все под него, — сказал Боб.
— …Вносил в душную атмосферу скучных будней живительное дыхание моды!..
— А сколько раз от жлобов спасал! — сказала Полли.
— …Подставлял плечо товарищам в тяжкую годину испытаний и невзгод…
— Процессы на хате устраивал! — хихикнула Бетси.
— …Делил свой кров с влюбленными сердцами…
— Да чего говорить, последний стакан портвейна мог разлить! — сказал кто-то.
— …И делился с ближними последним куском хлеба! — подытожил Мэлс. — Однако не будем закрывать глаза, товарищи, и на отдельные недостатки усопшего! — призвал он.
— Батонов каких-то на хату таскал! — сказала Бетси.
— …Обладая широкой душой и пылким сердцем, был чрезмерно любвеобилен…
— Чарли Паркера у меня заныкал! — вставил вдруг Боб.
— Да не брал я твоего Паркера! — возмутился Фред.
— Ты вспомни! С внематочной беременностью…
— Нужен мне твой беременный Паркер! У меня свой нормальный есть!
— Вам слова не давали, усопший!.. — постучал по бокалу Мэлс. — Что ж, живи спокойно, дорогой товарищ, да будет тебе служебный кабинет пухом! Нам будет тебя не хватать, но боль невосполнимой утраты заставит нас еще теснее сплотить наши ряды! Помянем, товарищи! По нашему обычаю, не чокаясь!
Все чинно выпили.
