(11 декабря 1984, Фара, Самария, № 480)
Гробман одним из первых в новой истории русского искусства стал вводить в работы политические тексты и реалии. Из этого чуть позже возникнет, отпочкуется от концептуализма соц-арт. Закрепив за собой первородство, художник двигаться по этой дороге не стал — у него задачи иные. Но тем не менее он выделил внутри своего единого метатекста область повышенной социальной активности — спорадически возобновляемый цикл коллажей.
В Москву его привезут осенью — составной частью большой ретроспективы художника в рамках Третьей московской международной биеннале, куда Гробмана пригласили как международную знаменитость. Коллажи выставят в залах московского Музея современного искусства на Петровке, и каждый сможет увидеть серию, давно уже хранящуюся в частной коллекции.
На небольшие листы картона художник наклеивает вырезки из советских (и не только) газет и журналов, соединяет их своими подписями и рисунками в единые тематические лабиринты, выворачивая смысл опубликованного наизнанку. Язвит, хохмит и издевается.
Открытки и календарики, обложки журналов и портреты вождей, царей и деятелей культуры, фрагменты шедевров из «Родной речи» и буквицы из «Букваря». Рекламные листовки и винтажные фотографии — физкультурников на параде и семейные, пожелтевшие... «Генералиссимус», самый известный лист 1964 года, находящийся, правда, не в коллекции у Виктора Новичкова, но в кельнском Музее Людвига (и повторенный на литографии 1989 года), объединяет три смысловых центра-пятна.
На самом нижнем — фотография Сталина, вырезанная из партийной агитки, наклеена на шершавый овал, похожий на карту звездного неба. Над Сталиным — в квадрате, испещренном точками, две другие вырезки: гравюра с лицом Суворова, и, отдельно, ключ. В третьем окошке, самом маленьком и геометрически правильном, на фоне то ли молекул, то ли цветов (может быть, небесных светил?) поясной гравированный бюст еще одного Суворова. Три этих автономных изображения связаны нарисованными художником нитями, канатами, траекториями (двойной лыжней?), так что кажется: Сталин, ведущий свою «родословную» от предшественников, выкатывается на первый план.
Белые поля картона, на которые Гробман наклеивает изображения, символизируют белый медийный шум, медийную агрессию, на их фоне и возникают отдельные информационные сгустки и идеологические тромбы. Понятна терапевтическая функция, которую несут эти коллажи: расчистка завалов, наведение порядка внутри одной, отдельно взятой головы.
Коллажи важны «вскрытием приема», лобовой, прямолинейной работой, помогающей понять общий метод художника Гробмана, который и в больших своих работах изобретает единый язык, построенный на фрагментах других вторичных моделирующих систем.
Однако только здесь, в коллажах, многомерность подменяется пропагандистской ясностью агитки: Гробману важно нарушить сложившийся строй обычных представлений, выказать себя нарушителем всех границ, человеком предельно не(полит)корректным.
Акценты нынешних арт-практиков переносятся с сугубо пластических задач (высоким формальным мастерством никого не удивишь) на идеологические. Художник сегодня — это прежде всего мыслитель, интеллектуал, формулирующий фронт новых смыслов. Нарушение клише и прав, преодоление стереотипов и есть сегодня наиболее важная задача.
Обломки советской цивилизации, обрывки коммунистического агитпропа, сдобренные иронией отрицания, соединены здесь в «Коктейль Молотова», напоминающий о неистребимой живучести социально-политических штампов. Меняются эпохи и общественные формации, только «бытовое сознание» остается неизменным.
Так на пороге двух миров
Живет душа-гермафродитка
И раздирает паразитка
Успокоения покров
(27 декабря 1991, № 576)
Собственно, так творческий метод Гробмана и оказывается дорогой в оба конца: в масштабных гуашах он актуализирует, делая современными, архаические пласты сознания. А в коллажах, настоянных на реалиях затонувшей Атлантиды недавнего прошлого, он выступает археологом, склеивающим черепки. Время для него — сырье, строительный материал, из него возводится воздушный лабиринт, в котором веет дух синтеза и созидания.
В беседе с Мириам Тувии-Боне, приведенной в каталоге выставки «Понятное искусство» (выставка проходила в Музее израильского искусства Рамат-Гана, 1992 — 1993), Михаил Гробман говорит о своих работах, описывая в том числе и специфику коллажей: «Мы вводим и соединяем в одной работе разные стили, чтобы разрушить статику, возникшую как результат влияния одного стилевого вектора. <…> Время, соответствующее определенной художественной идеологии, выбранное по индивидуальной потребности художника, тоже участвует в создании статической ситуации. В наших работах происходит также конфронтация абсолютно разных общественных или психосоциальных позиций. Работа с временем как с сырьем требует и от зрителя подвергнуть сомнению общепринятые установки. Кроме того, производится попытка проверки самого понятия истины, подвергается сомнению возможность пользоваться истиной для различных пророчеств, само понятие которых доводится до абсурда».
Анатоль ле Бра. Легенда о смерти. Рассказы. Перевод с французского Л. Торшиной. СПб., “Азбука-классика”, 2008, 336 стр., 7000 экз.
Книга бретонского писателя и историка Анатоля ле Бра (1859 — 1926), написанная им по мотивам старинных кельтских преданий о Смерти.
Дмитрий Быков. Думание мира. СПб., “Лимбус Пресс”, 2009, 376 стр., 7000 экз.
Литературно-критическая эссеистика.
Исаак Башевис Зингер. Сатана в Горае. Повесть о былых временах. Перевод с идиша Исроэла Некрасова. М., “Текст”, 2009, 192 стр., 5000 экз.
Первое большое произведение Зингера, написанное им до эмиграции из Польши в США (1932). Подробное представление изданий Зингера в России см. в “Библиографических листках” в № 8, 2007; № 4, 2008.
Бахыт Кенжеев. Крепостной описываемых мест. Стихотворения 2006 — 2008. Владивосток, “Рубеж”, 2008, 80 стр., 1000 экз.
Новые стихи — “месяц цинковый смотрит в окно / одноглазый сквозь зимнюю тьму / сколько всякого сочинено / а зачем до сих пор не пойму // добросовестной смерти залог / феникс нет городской воробей / истлевающий друг-каталог / детских радостей взрослых скорбей // помотаю дурной головой / закрывая ночную тетрадь / жизнь долга да и мне не впервой / путеводные звезды терять // месяц медленный в темном окне / все нехитро чудесно старо / и молчит астронавт на луне / словно нищий в московском метро”.
Кен Кизи. Песня моряка. Перевод с английского Марии Ланиной. СПб., “Амфора”, 2009, 544 стр., 4000 экз.
Последний роман американского классика.
Кормак Маккарти. Старикам тут не место. Роман. Перевод с английского В. Минушина. СПб., “Азбука-классика”, 2009, 288 стр., 7000 экз.
Роман одного из ведущих современных американских писателей, первое знакомство с которым в России состоялось по экранизации романа братьями Коэн.
Юрий Ряшенцев. Избранное. Вступительная статья И. Фаликова. М., “Мир энциклопедий Аванта+”; “Астрель”, 2008, 351 стр., 3000 экз.
“У Юрия Ряшенцева долгий путь, и он проделал его легко — в том смысле, как он сам хотел этого изначально: „и легче пить, и легче петь”. Эта легкость не отменяет старых и стойких привязанностей, постоянно проходящих через его лирику, таким, например, словцом, как „мандрагора”. Нет, не все так легко, как кажется. „Отношения мои с Господом тяжелы”” (из предисловия).
Книга вышла в серии “Поэтическая библиотека”, открывшейся в 2008 году изданием книги Александра Кушнера “Облака выбирают анапест”; также в этой серии вышли книги: Леонид Мартынов. Избранное. Подготовка текста и составление Г. Суховой-Мартыновой и Л. Суховой. Предисловие И. Шайтанова. М., “Мир энциклопедий Аванта+”; “Астрель”, 2008, 319 стр., 3000 экз.; Олеся Николаева. Двести лошадей небесных. М., “Мир энциклопедий Аванта+”; “Астрель”, 2008, 127 стр., 3000 экз.; Владимир Салимон. Места для игр и развлечений. М., “Мир энциклопедий Аванта+”; “Астрель”, 2008, 191 стр., 3000 экз.; Вера Павлова. Мудрая дура. М., “Мир энциклопедий Аванта+”; “Астрель”, 2008, 159 стр., 4000 экз. (более подробно представлена в “Библиографических листках” в № 1, 2009).
