По залу прошел говорок. Теперь Васин должен сказать о себе.
— Ну, мне два месяца до восемнадцати остается. Я хочу уехать на взрослый.
Активисты загудели и с мест выкрикивали недовольства. А он стоял, не переживая, примут его в коллектив или нет.
Встал режимник со второго этажа и спросил Васина:
— Что ты хочешь на взрослый, это понятно. Вот скажи, как собираешься дальше себя вести? Как будешь работать и учиться.
Васин молчал. Из зала выкрикивали, чтоб отвечал.
— Как буду себя вести? Я считаю, что я нормально себя веду.
Поднялся активист с третьего этажа и громко сказал:
— Он считает, что ведет себя нормально. Он спокоен — через два месяца восемнадцать. Раз ему ни до чего дела нет и работать не обещает хорошо, надо дать ему суток десять, и пусть подумает, как жить дальше.
В президиуме встал Павлуха.
— Я согласен. Васину надо суток десять подумать над своим поведением. Иди, отсидишь и тогда будем принимать в коллектив.
Васин сошел со сцены, и дпнк повел его в дизо.
Двух других новичков и Глаза приняли в коллектив колонии единогласно.
В грязовецкой колонии не били. Нарушителя активисты прорабатывали, и это было унизительно. Тем более — парня посылали докладывать о нарушении воспитателю. Глаз это почувствовал на себе, получив двойку. На перемене к нему подвалил Смолин.
— Ты что, Глаз, — заорал он на него, — к занятиям не готовишься? На самоподготовке мух не считай. Смотри мне, если еще одну получишь, — Смолин замолчал, не договорив, съедая Глаза взглядом.
В корпусе Смолин зашел в шестнадцатую комнату и сказал:
— Глаз, на полусогнутых беги докладывай воспитателю, что получил двойку.
Глаз молча смотрел на Славу.
— Что, не ясно? Пошел! Шустро! Ну!
— Не пойду я докладывать, — спокойно ответил Глаз.
— Что? Не пойдешь? Пойдешь!
Смолин схватил Глаза за ворот и за руку и вытолкал в коридор.
— Пошли! Не пойдешь?!
Глаз сопротивляться не стал. К Смолину на помощь придут активисты. Да и по коридору проходили воспитатели, а возле дверей, у тумбочки, стоял дежурный контролер. А Смолин, толкая в спину, приговаривал:
— Ишь ты. Обшустрился. Не пойдешь!
Смолин отворил дверь воспитательской и втолкнул Глаза. Георгий Николаевич сидел за столом.
— Что такое, Петров?
— Да ничего, — сказал Глаз, застегивая на вороте пуговицы.
Как ему сейчас не хотелось докладывать о двойке. Но говорить надо.
— Я двойку получил.
— Сам пришел в воспитательскую?
— Нет.
— А почему сам не пришел?
Глаз не ответил.
— У нас ребята нарушения сами докладывают. По какому предмету получил двойку?
— По алгебре.
— К следующему занятию подготовься и исправь.
Смолин Глаза невзлюбил. Новичок, а борзеет.
Глаз в школе, на перемене, ругнулся матом. Активист из другого отделения сделал ему замечание и записал.
Смолин в корпусе сказал Глазу:
— Иди в воспитательскую.
Глаз пошел, хотя идти не хотелось, и доложил. На этот раз Георгий Николаевич дал ему наряд вне очереди.
На другой день Глаз вымыл в комнате пол.
Полы в колонии по очереди мыли все воспитанники. За исключением уборщиков территорий. Их в каждом отделении было два.
Шестое отделение закончило работу. Цех подметен, и ящик с мусором стоит возле курилки.
К Глазу подошел кент — Валя Соколов — и сказал:
— Пошли отнесем.
Вытаскивать мусор из цеха очередности не было. Добровольцы всегда находились. Но активисты вытаскивали реже.
Пройдя через двери производственной вахты, парни спустились в кочегарку. Она темная от копоти, и только паровой котел, выкрашенный в коричневый цвет, выделялся.
— Сюда валите, — сказал молодой кочегар, указывая рукой. Ребята перевернули ящик, и кочегар сказал:
— Во, молодцы.
Он достал из кармана пачку «Беломора» и закурил. Глаз, глядя на него, спросил:
— Разрешите закурить?
Кочегар протянул пачку. Глаз, взяв папиросу, сказал: «Благодарю» — и положил в карман.
— Что, недавно у нас? — спросил кочегар.
— Второй месяц.
— Откуда сам?
— Из Волгограда.
— О! Хороший город. Все собираюсь туда в отпуск съездить, Мамаев курган посмотреть, да все как-то не получается. Этим летом постараюсь обязательно.
— Съездите. Город хороший. Не пожалеете.
Кочегар Глазу понравился.
В следующий раз, когда выносили мусор, Глаз поздоровался с кочегаром.
— Ну как, хорошо в кочегарке работать?
— Неплохо. Время свободное есть.
— Давно работаете?
— С лета.
Глаз достал пачку дешевых сигарет и протянул.
— Закуривайте!
— Спасибо. Я только «Беломор». Хоть моих?
— Давайте.
Глаз взял папиросу.
— До конца много?
— Много, — ответил Глаз, — шесть лет. А вас как зовут.
— Анатолий.
— А меня Глаз. Кличка это. Слушай, Анатолий, — стал тихонько говорить Глаз, чтоб парень и женщина-кочегар с парового котла не слышали, — вы смогли бы принести бутылку водки, если я вам дам деньги?
— Смог бы. Только не попадись.
— Не попадусь. Когда надо будет — сделаете?
— Сделаю. Только об этом — никому.
В школе и после отбоя Глаз думал, как достать денег. «А если попросить у Анатолия адрес и написать матери, чтоб она деньги на него выслала. Получит и принесет водяры. Но где пить? В цехе до съема минут двадцать остается. За это время выпить можно. Но где? В туалете. Но ведь активисты могут зайти. Да-а. Надо с Денисом посоветоваться», — думал Глаз, ворочаясь с боку на бок.
После школы Глаз с Денисом курили в туалете.
— Я могу водяры достать. Я знаю одного вольнонаемного. Если будут деньги, он сделает, — сказал Глаз.
— А пить где будешь?
— Я на работе вмажу. В туалете, конечно. Но там, правда, опасно.
— В том-то и дело. Водяры достать трудно, а вмазать незаметно — еще труднее. Смолин сегодня пил. Ты знаешь?
— Нет.
— А-а, их несколько человек пило. Они еще, падлы, в туалет никого не пускали. Будто разговор вели. А ты что, не заметил?
— Не-е.
— Они могут пить. Они все могут.
— Я думал — он кайфанул.
— Кайфует он часто, — Денис помолчал. — Так что, Глаз, не советую тебе водяры доставать. Спалимся и вольнонаемного подведем. В этой зоне тяжко крутиться. О водке забудь. Ацетончиком кайфануть можно. И анархию не поднять. Да и мало она кому нужна. Драку, только драку можно крепкую устроить. Но ее готовить тоже нет смысла. Та, когда ты пришел, вспыхнула стихийно. Смолиным да и всеми активистами многие недовольны. Но молчат. Но если терпенье кончится, Смолину роги свернут. Главное, чтоб не сконили. А то несколько человек ввяжутся в драку, а остальные будут стоять. На актив надо всем кинуться. Иначе одолеют. Лично мне этого не хочется. До конца срока немного остается. Вот так: сопи в две дырки и молчи. У нас на той зоне актив вообще оборзел. Водяру глушили по-черному. Положняков прижимать стали. Кулак страшный был. Потом, когда анархия поднялась, за щеку многим дали и опетушили. Но здесь такого не будет. По комнатам закроют, и все. Подожди, Смолин скоро вообще оборзеет. Но ему досрочно не освободиться. Сковырнут свои же. Или на взросляк спулят. Старайся, Глаз, не приносить нарушений, а то они тебя закнокают.
В шестнадцатой комнате жил Семен. До конца срока — меньше месяца. Работал на расконвойке. В Грязовце воспитанников, работающих за зоной, называли хозяйственниками. Как-то Семен подошел к Глазу.
— Базар есть, Глаз, пошли покурим.
Они зашли в туалет.
— Глаз, я слыхал, ты умеешь вставлять бобуши.
— Бобуши? — переспросил Глаз. — Сам-то я никогда не вставлял, но знаю. Ты что, хочешь вставить?
— Хочу. Надо побыстрей. Двадцать восьмого я откидываюсь.
Глаз рассказал, как их надо вставлять, и Семен выточил из зубной щетки бобуши. Найдя на улице узкую стальную пластину, заточил конец. Чтоб кожу пробить.
Через несколько дней Семен с Глазом пошли курить.
— Не получилось у меня, — с горечью сказал Семен. — Одному вставлять неловко. И времени было мало. Торопился. И молотка в комнате нет. Я коцем стукал. Ну, и Бог с ними, с бобушами. Я стрептоцидом засыпал.
После ужина Глаза вызвал воспитатель Владимир Николаевич Дружинин. В институте сдал сессию и вышел на работу. Он походил на ограбленного и избитого учителя. С Глазом несколько раз беседовал.
Зайдя в воспитательскую, Глаз увидел начальника режима Беспалова. Он сидел на стуле около окна и разговаривал с воспитателем второго отделения. Поздоровавшись, Глаз подошел к столу Владимира Николаевича.
— Тебе письмо, — сказал он и протянул Глазу открытый конверт. — Здесь еще вырезка из газеты. Статья о вас. О вашем преступлении.
