И на лестничном пролете возле арочного витражного окошка вижу их – Джека и Аду, бьющуюся у него в руках. Он держит ее сзади: одной рукой за горло, второй – поперек груди. Внутри у меня все обрывается. Джек добрался до моей сестры. Поймал ее и уже не отпустит. Сейчас я как никогда остро осознаю, что кто‐то из нас не выберется отсюда живым.
– Джек, пожалуйста, не делай этого, прошу тебя, не надо, – лепечу я, хоть и знаю, что мольбы бесполезны.
Ада судорожно пытается высвободиться, но Джек успевает перехватить ее запястье и заламывает руку за спину. Ада взвизгивает.
Я делаю шаг к лестнице.
– Стоять. – Голос Джека звучит гулко и низко, как раскат грома.
Я послушно замираю на месте.
Входная дверь у меня за спиной. Она совсем рядом, как и вожделенная свобода, и от этой мысли я едва не плачу. Ведь если я сейчас брошусь к выходу, Джек не успеет меня поймать. Не успеет сбежать по лестнице до того, как я окажусь на улице. Надо только проскочить холл, распахнуть дверь и выскочить в ночную темноту. И спрятаться среди деревьев. Джек ни за что не найдет меня в темноте. Я смогла бы. Успела бы. Живот сводит – сначала от страха, а затем от стыда за подленькую мысль, ведь тогда мне придется оставить Аду в руках Джека. Она для него значит не больше Ноа: лишь досадная мелкая помеха, которую нужно просто устранить, безжалостно и бесповоротно. Джек убьет мою сестру. Убьет хотя бы ради того, чтобы наказать меня.
– Беги, – хрипит Ада.
Я отворачиваюсь от двери и снова смотрю наверх.
Джек сжимает Аде горло, не давая вздохнуть. Она судорожно скребет пальцами по руке, сдавливающей трахею.
– Прекрати! – визжу я. – Хватит!
Лицо сестры багровеет.
– Джек!!!
Его лицо превратилось в маску чистой немой ярости. Вены на руках вздуты от напряжения. Он собирается свернуть Аде шею.
– Пожалуйста… – умоляю я.
Глаза у сестры закатываются, и она прекращает сопротивляться, безвольно уронив руки.
– Я уеду с тобой! – кричу я, но Джек не разжимает пальцы, демонстрируя, кто тут хозяин положения. А затем наконец‐то ослабляет хватку, и Ада судорожно хватает ртом воздух и кашляет. Джек смотрит на меня не мигая, и в глазах у него плещется намерение отыграться сполна.
– Поднимайся сюда, – велит он.
Я не сразу делаю шаг: тело не слушается. Взгляд падает на руку Джека, все еще держащую Аду за шею. Ту самую руку, что прижимала к земле мои запястья там, на холме; ту самую руку, чьи пальцы настойчиво лезли в мое сухое лоно, не обращая внимания на мольбы остановиться.
– Живо, – рычит Джек, встряхивая Аду. Та всхлипывает.
Судорожно дыша, как загнанный зверь, я заставляю себя сделать шаг, другой и наконец нахожу силы подняться по ступеням. Лестница кажется бесконечной: страх сковывает мне ноги железными колодами, а голова полна отчаянных мыслей о том, как выбраться отсюда, как вызволить Аду, как спастись самой, но паника не дает додумать до конца хотя бы одну из них.
Поднявшись на площадку, я явственно чувствую запах гари.
Взгляд Ады по-прежнему расфокусирован, она все еще не может откашляться. Судя по лицу, сестра хотела, чтобы я сбежала, и теперь злится на меня за упрямство. Но как я могу бросить Аду, зная, что моя свобода будет стоить ей жизни?
Джек оттаскивает Аду на пару шагов назад, чтобы освободить мне дорогу. Я аккуратно обхожу их, стараясь не делать резких движений: Джеку хватит всего пары мгновений, чтобы сломать Аде шею. Добравшись до противоположного края площадки, я поднимаю руки, показывая, что сдаюсь. Будь мы в кино, мы бы с сестрой сейчас переглянулись и мигом придумали какой‐нибудь план. И дальше благодаря паре слаженных действий вырвались и оглушили бы Джека. Но мы не в кино. К тому же Джек выше и сильнее и держит Аду слишком крепко. Даже если я наброшусь на него, он легко сломает Аде шею или швырнет ее на ступени. Единственное оставшееся у нас преимущество – это приближающаяся полиция, о которой Джек не подозревает. Если у меня получится отвлечь его разговором…
Я судорожно сглатываю, перебарывая панику, и даже нахожу силы заговорить, хотя голос дрожит сильнее, чем коленки:
– Просто отпусти Аду, и пойдем собирать вещи. И уедем вместе, ты и я. Куда‐нибудь в Новую Зеландию, как ты и предлагал.
Лицо Джека покрыто испариной, он тяжело дышит, обнаженная грудь резко вздымается. Вид у него совершенно дикий. На светлых кудрях виднеется кровь, она тонкой струйкой течет по виску. Он суров и непреклонен, но я чувствую, что внутри у него бушует пламя.
– Как только Ада уйдет, мы сможем начать новую жизнь вместе, – продолжаю я ласково и тихо. И эти слова задевают какую‐то струну в душе Джека: он смотрит на меня с интересом и даже с каким‐то пониманием. Кажется, мне удалось до него достучаться. Он явно задумался. Я ведь предлагаю ему то, чего он так хочет: себя. Добровольно. Именно так, как он и мечтал.
– Если ты отпустишь Аду… – Я осекаюсь, понимая, что настаивать нельзя, ведь Джек в любой момент может передумать. Он терпеть не может, когда ему указывают, что делать. Быстро перестроив фразу, я начинаю сначала: – Мы соберем сумку, или… или нет, можно просто купить новые вещи. Прямо сейчас сядем в твою машину и поедем – вдвоем. Неважно куда, главное, что мы вместе. Ты и я. Это все, чего мне хочется, – лгу я. – Ну же, Джек, – я улыбаюсь, словно мы влюбленная парочка, решающая, куда податься на выходные, – как далеко ты зайдешь?
Задержав дыхание, я жду его решения. Секунды медленно ползут, капля за каплей, собираясь в минуты, как собирается в яремной ямке пот, стекающий у меня по шее.
– Ладно, – неожиданно просто откликается Джек, выпуская руку Ады.
Облегчение накатывает густой волной, ощущается сладостью на языке: он все‐таки согласился. А я, в свою очередь, согласилась вручить свою жизнь убийце – если только полиция не окажется здесь в ближайшее время. Осознание оглушает такой горечью, что мне едва не становится дурно.
– Ты права. – Голос Джека приторно-мягок и пугающе спокоен. – Мы уедем отсюда. Только мы вдвоем. И сменим имена.
Ада открывает рот, чтобы возразить, но я предупреждающе смотрю ей в глаза, призывая молчать, чтобы не усугублять собственное положение.
– Ты права, Фрей. – Улыбка Джека напоминает последний луч солнца перед затмением, промелькнувший перед тем, как все погрузится во тьму. И сердце у меня так отчаянно колотится, что, кажется, вот-вот разорвется. – Когда Ада нас оставит, мы начнем все заново.
Я мысленно повторяю его слова, не понимая, что меня так напрягает. И потому не успеваю вовремя среагировать. Одним молниеносным движением Джек выхватывает из кармана нож, раскрывает его и всаживает Аде в спину.
Она судорожно выгибается.
На лице сестры проступают страх, изумление, боль…
А изо рта вырывается жуткий звук – булькающий, словно жизненная сила стремительно вытекает из раны.
Я не в силах закричать. Не в силах вдохнуть.
Не в силах помочь сестре.
Джек швыряет ее с лестницы с пугающей легкостью. Я слышу, как тело Ады с грохотом катится вниз и с глухим стуком приземляется на пол.
А на лице Джека – восторг и удовлетворение. И ни капли сожаления.
Я как будто вижу себя со стороны, словно во сне. Вот я метнулась к перилам, вот судорожно охнула, разглядев лежащее внизу лицом вниз тело, согнутое под неестественными углами, как лишившаяся ниточек марионетка…
Я бросаюсь вниз по ступеням, и Джек не мешает мне. Падаю на колени возле сестры; кровь пропитывает ее нежно-розовый джемпер, превращая его в ярко-алый. В воздухе разливается резкий, густой запах меди. Ада не шевелится. Я убираю волосы с ее лица, касаюсь посеревшей щеки. Охваченная паникой, прижимаю два дрожащих пальца к шее, пытаясь нащупать пульс. Но я никогда раньше такого не делала, и ничего не выходит. Наверное, место неправильное, потому что пульса нет. Я его не чувствую. Не чувствую…
– Нет, – шепчу я, – нет, нет, нет…
Мой жалобный шепот заглушают тяжелые шаги Джека. Он медленно спускается по лестнице, насвистывая до боли знакомый мотивчик, но мысли у меня в голове так отчаянно путаются, что не получается вспомнить…
