Судьба экипажа «Курска» нас потрясла, было обидно за флот, где мы служили. Мы справедливо полагали, что если бы не его развал, то наши вероятные враги, рядящиеся в одежды друзей, наглели бы меньше, и трагедии не произошло бы. Сообщество братьев–подводников в одночасье лишилось целого экипажа, поэтому мы были в печали и на встречах обсуждали подробности гибели «Курска».
Нашими душами и судьбами Всевышний распоряжается по своим тайным законам. Через семь лет после описанной трагедии судьба предоставила мне возможность прикоснуться к «Курску». Оказалось, что небольшая часть его прочного корпуса, примыкавшая к месту взрыва, и якорная цепь были переданы Председателю Белорусского союза военных моряков, бывшему командиру атомной подводной лодки капитану первого ранга в отставке Владимиру Николаевичу Ворошнину для нашего музея. Но на тот момент еще никто не представлял себе, где эта священная для подводников реликвия должна находиться, чтобы служить делу воспитания юных поколений. И только недавно она заняла почетное место в новом музее Великой Отечественной войны. Но до этого ей пришлось пройти свою стезю. Мне повезло, так как в период этой неопределенности я держал в руках и некоторое время хранил у себя документ, подтверждающий передачу Северным флотом фрагмента прочного корпуса АПЛ «Курск» Республике Беларусь. По истечении времени, когда ситуация прояснилась, я вернул письмо В. Н. Ворошнину, а он передал его в музей.
Знакомство с «Курском» пахло печалью, а после него последовала по тем временам простая история, в которой было все: и пафос со стороны моряков, и стяжательство со стороны третьих лиц. Началось все с благого дела — с создания не то центра для молодежи, не то музея; правда, не было ясно, на какой основе это делать, потом выяснилось, что лучше на коммерческой.
Как–то на исходе зимы 2007 года на открытое собрание моряков–подводников явился сорокалетний парень и выступил с короткой призывной речью. Никого она не зажгла, и после выступления оратор, назовем его Александром Асадовым, ушел восвояси, уж и входная дверь за ним закрылась. Вдруг старший товарищ, капитан первого ранга Леонид Иванович Лукащук, сидевший на противоположной стороне зала, подхватился и через весь зал крикнул мне:
— Алексей Михайлович, догони и возьми у него визитку!
Выполняя приказ старшего, я догнал на лестнице Асадова, и тот с готовностью выдал свою визитную карточку с реквизитами. Не зная зачем, наверное, про запас, я попросил:
— Дайте еще одну!
Александр с готовностью вытащил стопку визиток, предложил:
— Берите и для других товарищей.
Не желая тратить чужое, я ограничился двумя:
— Спасибо, хватит этого.
Вернувшись в зал, одну карточку передал старшему товарищу, а вторую положил себе в карман и… забыл как про визитера, так и про его карточку. Минула пара недель, а может быть больше, и как–то случился у меня телефонный разговор с соэкипажником капитаном второго ранга Сергеем Ивановичем Блынским о поиске помещения для подводников, в ходе которого он вдруг вспомнил:
— Алексей, у тебя же есть визитка товарища, который у нас на собрании распинался! У него в центре города пустует помещение, которое для наших сборов и собраний очень даже подходит.
Не успел Блынский договорить, как я мысленно ударил себя по лбу ладонью:
— Точно!
Не откладывая дело в долгий ящик, тут же набрал номер Асадова, и он с готовностью пошел навстречу. Уже на следующий день он водил меня с Сергеем Ивановичем Блынским по пустынным и темным просторам подвала дома номер 16, что на проспекте Независимости. Больше часа мы бродили по будущему центру молодежи, а заодно и клубу подводников. Наше воображение рисовало витражи и экспозиции с маринистикой и картинами подводных лодок, набором всевозможных реквизитов и аксессуаров. Ничего этого еще не было в реальности, но мы его видели в будущем и любовались.
Под впечатлением вдруг свалившихся на нас грандиозных возможностей, вечером того же дня Блынский позвонил Ворошнину и поделился наметившейся перспективой иметь Совету подводников приют в клубном помещении, и даже со своей кают–компанией!
Надо ли говорить, что моряка легко соблазнить лишь упоминанием об уютной кают–компании, да и еще в центре Минска? Обычный человек воспринимает это как простое помещение для досуга, но не моряк, который в кают–компании за стопкой саднящей горло перцовки или бокалом изысканного коньяка, или невкусного виски время не убивает, а наполняет его полезным и благородным содержанием. Известно, что у моряков все не так, как у других. Долгие морские переходы требовали создания специальной зоны с особым психологическим климатом не для отдыха, который моряки проводят в каюте, а для уютного общения. Там можно посидеть за шахматной партией, отогреться в своих думах от утомительной вахты, затаиться в углу с интересной книгой, послушать или самому поведать флотскую историю, порассуждать об искусстве или о политике, тонко поддеть товарища незлой шуткой. Это особое помещение, которое позволяет морскому офицерству разобраться в конфликтах с подчиненными или начальством, а то и просто побыть в своем внутреннем мире на фоне тихой суеты коллектива. Любая кают–компания имеет непередаваемую ауру; не бывает двух одинаковых ни по духу, ни по интерьеру кают–компаний, как не бывает идентичных папиллярных узоров пальцев рук. У каждого моряка после увольнения в запас возникает желание создать дома не рабочий кабинет, а уголок или мир кают–компании с атрибутами и реквизитами, напоминающими о морской службе.
Когда произошел перенос мечты подводников о своем пристанище дальше «по команде», то Владимир Николаевич решил сделать свой взнос в будущий музей — в виде того, что попало к нам от «Курска». Тогда–то я и узнал об этом, и ошеломляющей новостью был удивлен и обрадован. Кто бы мог подумать, что часть «Курска» находится в сухопутном Минске! Музейный делец также несказанно обрадовался свалившемуся на него подарку судьбы, а потому отреагировал мгновенно — он тут же организовал доставку будущих музейных экспонатов к себе в подвал.
На доставку морской святыни Асадов отрядил кого смог — четыре человека. Свою близкую подругу Екатерину Михневич, хрупкую и тонкую, модельной внешности молодую женщину, бухгалтера и по совместительству своего заместителя. Владея транспортным ресурсом, она логически явилась организатором важного мероприятия. Попал в эту группу и отец Кати — Михаил Иванович, возрастом около шестидесяти лет, так как он был владельцем грузового микроавтобуса. Был тут и мой соэкипажник по ракетному подводному крейсеру стратегического назначения, уже упомянутый Сергей Иванович Блынский, ну и я тоже. Директор центра, сославшись на занятость, спланировал себе более важное мероприятие — командировку. Этот руководитель маломерного бизнеса обладает отличительной особенностью характера — любит, когда для него чужими руками из огня каштаны таскают. Именно по этой причине не самые приятные, дела делегировались Кате или соратникам.
К коттеджному поселку наша бригада выдвинулась объездной дорогой, что шла с левой стороны. Справа дом Владимира Николаевича, слева — пролесок, а на краю дороги находилось место с отсыпкой из песка. Посередине клумба из темного грунта, на которой неживым питоном лежала якорная цепь. С краю клумбы, на песке, лежал лист толстой изогнутой в виде обечайки стали длиной более двух с половиной метров и шириной более полуметра. Вырезанный из прочного корпуса автогеном, кусок этот с одной стороны был безжалостно разорван взрывом. По его поверхности темной краской было начертано короткое слово: «КУРСК». Почти посередине обечайки, идя наискось, виднелась рваная трещина. С внутренней стороны по всей длине чуть выпирал сварной шов с малозаметными обрывками межотсечной переборки. Мы ходили вокруг клумбы, благоговейно и с тревожно–смутным чувством рассматривали этот кусок субмарины, свидетеля большой трагедии на море. Сергей Иванович под впечатлением увиденного, сказал:
— Это же какая сила! Прочный металл порвало взрывом, как бумагу!
Для загрузки обечайки и якорь–цепи машину подогнали ближе, вместо крана у нас были простые веревки. Плотный металл оказался настолько тяжелым, что его ни поднять, ни даже сдвинуть с места мы не смогли. Стало ясно, что проблему транспортировки с наскока не решить. Тогда же приняли решение: в месте трещины, образовавшейся от взрыва, распилить обечайку на две части.
Прошло не менее недели, а в кулуарах шли обсуждения и толки. Однажды, находясь в более широком составе, думали, что делать дальше. Товарищ, который ни в доставке, ни в погрузочно–разгрузочных работах не участвовал, высказал интересное предложение. Состояло оно в том, чтобы взять от экспоната, от попавшей к нам части прочного корпуса, небольшой кусочек и распилить «на память» для избранных. Сознаюсь, шальная идея захватила и меня, но ненадолго, так как победила здравая мысль:
