Похоже, они нашли работницу помоложе, подумал Маркус, открывая дверь почтового домика, на которой целых три дня висел замок по случаю начала Великой недели. Голос, сказавший привет, был молодым женским голосом, в конторе появилась просторная карта мира, от стены до стены, на стойке громоздился компьютер с черной клавиатурой, над ним висело расписание автобусов, написанное от руки.
– Привет, синьорина, отличная погода. Мне нужен Интернет и принтер, – быстро сказал Маркус, наклоняясь к овальному окошку, – и если можно вайфай, чтобы я мог подключиться к Сети со своего телефона.
– Вайфая здесь нет, – сказал голос, – но вы можете использовать наш компьютер, это бесплатно. Принтер есть у меня в служебном помещении, правда, впустить вас туда я не могу. Таковы правила.
Раньше у почтовой девчонки пальцы были бы в чернилах, а в конторе пахло бы старым сукном, пылью, сургучом и еще чем-то неуловимо почтовым, подумал Маркус, включая компьютер. От здешней почтальонши пахло грушевым мылом, саму ее не было видно за рифленой стеклянной стеной, в окошечке мелькнули только руки в серебряных кольцах. Где-то он уже видел эти кольца, вот только где? Маркус вошел в Сеть, быстро набрал адрес, увидел знакомую голубую страницу и перевел дыхание.
Я выбрал пароль для блога, глядя на открытку с собственными крестинами.
Эту фразу флейтиста, приведенную в досье Петры, он почти уже забыл, в ней не было ничего обнадеживающего: мало ли на снимке разнообразных вещей и свойств.
Подбирая пароль к своему блогу, человек оглядывается вокруг и выбирает слово, например имя собаки или марку сигарет, мне же пришло в голову сделать паролем то, чего не было.
То, чего не было. Мысль о том, что пароль может быть связан с надписью на фризе часовни, пришла к нему еще в полицейском участке и сначала привела его в восторг, а потом показалась вздором, бессмыслицей. Тем более что надпись никак не могла поместиться в голубое окошко. Но что, если пароль не вся фраза, а только одно слово? Первое слово надписи вырезали вместе с куском картона, на котором была наклеена марка. Маркус подумал, что по закону небесного пальца, о котором упоминала Петра, именно это слово и должно быть тем, что он ищет. Осталось понять, как могла начинаться греческая фраза.
Любовь – якорь в несчастье? Какая такая любовь? Родительская любовь, разумеется.
Что еще может высечь на фризе домашней часовни Стефания, крестившая там незаконного внука? Женщина, которая вышвырнула сына из дому за то, что он отказался жениться на соблазненной им девице, белокожей, наверное, и свежей, как английская роза. Не storge, agkyra estin en tei atykhiai.
Будь у меня часовня, а у часовни фриз, я бы сам на нем такое написал. Значит, storge! Родительская любовь. Это даже не игра слов, это игра воображения. То, чего нет на снимке. То, чего нет в реальности блогера. То, чего нет у меня самого.
Маркус вдохнул запах грушевого мыла, вписал шесть букв пароля, нажал на enter и сразу увидел знакомую надпись: забыли пароль? Нет, не может быть, подумал он, уставившись на экран. То, чего не существует. Я был уверен, что сработает!
– Подключились? – спросили его из-за стеклянной стены. – Если вам все еще нужен принтер, то я как раз заправила чернила.
– Пока не нужен, – с досадой ответил Маркус, – печатать нечего.
Он сел на подоконник и стал смотреть поверх на пустую пыльную улицу. Что ж, не вышло, промашка опять. Синий фасад мотеля, украшенный двумя кустами гортензии, был самым ярким пятном в длинном ряду беленых домиков. Когда Маркус в первый раз увидел «Бриатико», гортензии его удивили: такое встречаешь только в бретонских деревнях, где лиловые купы укрывают ограду любого сарайчика, любой гончарни. Потом он узнал, что конюхом старой хозяйки был бретонец, засадивший целую поляну кустами, напоминавшими ему о родных краях. Бретонца убили, а гортензии остались и странным образом перекочевали с вершины холма в деревню.
– Живете здесь, над конторой? – спросил Маркус, вставая и подходя к компьютеру. – Дайте мне листок бумаги и карандаш, если можно.
– Да, у меня комната в этом здании, – сказала почтарка, протягивая в окошко зеленый бланк и чернильную ручку, и вдруг закашлялась.
Волнуется? Взяв из маленькой руки листок, он заметил обкусанные ногти и проникся к ней внезапным доверием.
Хотелось бы увидеть ее лицо, наверное, красавица, недаром же сержант по ней с ума сходит. Внезапно до него дошло, о чем спрашивал утром ревнивый патрульный: ты, говорят, с почтаркой познакомился? Ну, конечно же – серебряные кольца. Это была та самая девица в белых кедах, которая улыбнулась ему в траттории. Правда, в тот раз он больше смотрел на ноги, и ноги были на редкость хороши.
– Хотите, сегодня вместе перекусим? – спросил он. – Когда вы кончаете работу?
– Нет, спасибо, – донеслось из-за стены. – Я опасаюсь незнакомцев.
Маркус пожал плечами и снова сел на подоконник. Может, и хорошо, что она отказалась, не хватало мне еще любовных приключений в Траяно. Так, погоди. Любовных приключений. Кто сказал, что на фризе не хватает слова storge? Это просто то, что первым приходит в голову. Есть ведь еще eros. И есть agape!
У практичных римлян для обозначения любви только amor. У греков – philia, дружба; eros, любовь нежная; agape, любовь братская; storge, любовь родительская. Нужно пробовать варианты, еще не все потеряно. Он вскочил, подошел к компьютеру, все еще мерцавшему окошком для пароля, и принялся вбивать греческие существительные, одно за другим.
Не agape agkyra estin en tei atykhiai. Нет, черт возьми.
He philia agkyra estin en tei atykhiai. Прислать вам пароль на почту?
Последним он попробовал eros, точно зная, что на фризе часовни его написать не могли. Нет, нет, нет. Провались ты пропадом.
Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2008
Знаешь ли ты, что у моей младшей дочери на затылке хохолок, будто у коршуна?
Сегодня плохо спал и думал о том, как мало осталось. Я ведь никогда не хотел быть комиссаром полиции, ты это знаешь, падре. Я думал, что окончу университет, устроюсь работать консультантом в юридическую фирму, увижу свет, буду жить в поездах и самолетах. В детстве мы с дружком делали монгольфьер: гигровата, медицинский спирт, бумага, нитки. Запускали его с вершины холма. Он всегда сгорал раньше, чем достигал мало-мальски приличной высоты, но я знал, что в принципе можно уцепиться за шнур и полететь.
Кто бы мне сказал, что я приеду на лето к родне, внезапно женюсь на дочери лавочника и проведу тридцать лет жизни в деревушке, из которой в мир ведет единственное шоссе между двух гранитных скал. Что я стану сержантом, потом получу повышение, буду дежурить по ночам, возвращаться домой рано утром, обливаться из бочки и валиться спать до самых сумерек под звяканье медных кастрюль. Что в принципе все будет неплохо, кроме одного: по утрам мне трудно будет заставить себя открыть глаза.
Не знаю, как быть с нашим фондом, у меня была надежда изрядно его пополнить, но затея провалилась, и там по-прежнему двенадцать тысяч, собранные в прошлом году. Муниципальный чиновник, приезжавший из Салерно, обещал похлопотать в министерстве культуры, и я радостно взял его на охоту в холмы и даже поил вином из особой заначки. Однако стоило сказать ему, что фонд не зарегистрирован и поддерживается только горсткой горожан, как он сморщил рот и замотал головой: такое никто даже рассматривать не станет. Но ведь это общественная инициатива, сказал я, разве она не заслуживает одобрения? Вот если бы собирали на школьный стадион, протянул он, пряча глаза, а тут православная часовня, дело скользкое, и вообще не наша епархия.
Приходила траянская сыщица в голубых туфлях. Теперь у нее новая идея. Диакопи убили потому, что он завладел маркой. Я сразу сказал ей, что я об этой версии думаю. Убивать человека, чтобы отобрать у него какую-то вещь, есть смысл только в одном случае: если ты уверен, что вещь у него с собой, и точно знаешь, что, убив его, не потеряешь последний шанс.
– Кто мог знать, что Диакопи носит марку с собой? – спросила девчонка. – И кто мог добраться до него с такой легкостью? Только его сообщник. Понимаете, комиссар, они все делали вместе, с самого начала. Они заполучили свою добычу, но не смогли ее поделить. Осталось только понять, кто из обитателей отеля подходит к этой роли.
– Есть какие-то мысли по этому поводу? – лениво спросил я, выгребая последние крошки из жестянки с табаком.
– Есть, – подойдя к моему столу, она облокотилась на него и приблизила свое лицо к моему. – Я все время думаю об одном человеке. Очень умном молодом человеке. Может быть, он с самого начала охотился за маркой и просто использовал простодушного Ли Сопру? Знаете, есть такая стратагема: убей чужим ножом?
