– Есть, – подойдя к моему столу, она облокотилась на него и приблизила свое лицо к моему. – Я все время думаю об одном человеке. Очень умном молодом человеке. Может быть, он с самого начала охотился за маркой и просто использовал простодушного Ли Сопру? Знаете, есть такая стратагема: убей чужим ножом?
– Молодой человек, значит. А может быть, он просто не захотел с тобой спать? – сказал я, укладывая трубку в кисет. – Может быть, ты от этого на стенку лезешь? Изложи мне все это в письменном виде, я подумаю.
Сегодня я шел по северному склону холма, по той же дороге, которая девять лет назад привела нас к часовне, только раньше тут были овечьи пастбища, а теперь все сплошь засадили оливками. В тот день Паола говорила без умолку, ей казалось, что в часовне мы найдем романский рельеф, или чашу для святой воды, высеченную из мрамора, или, на худой конец, терракотовое «Испытание» работы Лука делла Робиа. Я видел ее разгоряченное лицо у своего левого плеча, мы только что занимались любовью в заброшенной овчарне, и Паола нацепляла репейника в свои иссиня-черные косички, за которые я дразнил ее полногрудой сверстницей (правда, Корана она не читала и немного дулась). От волнения веснушки у нее темнели еще больше, а губы становились почти лиловыми, как будто она горстями ела ежевику, которую, кстати, на этом побережье не едят и считают отравой.
В пятницу я не должен играть в шахматы с постояльцами, так что времени было достаточно. Я решил наведаться в деревню и зайти в пакистанскую лавку со всякой железной ерундой, мне нужно было купить ошейник для пса, чтобы нас с ним пустили в автобус. Со дня на день я жду какого-то знака о том, что мне пора возвращаться домой. Я просто помешался на знаках, стал суеверным, как древний грек, впору носить в кармане косточку летучей мыши от дурного глаза.
Солнце мелькало между ветками, как будто гналось за мной, крепкое, медное, с золотой насечкой, все здесь продымленное, вылинявшее от этого солнца, все только на нем и держится: муравьиная нитка на нагретой за день террасе, летящие в лицо семена крестовника, горячие мальки в просвеченной воде, горечь сосновых иголок, и простыни, простыни, простыни, высыхающие мгновенно, будто и не было дождя.
Спускаясь по тропе между эвкалиптовыми стволами, я щурился на солнце и думал об огненном столпе. О том холодном огне, в котором исчезла поддельная Елена в трагедии Еврипида. Почему он выбрал именно огонь? Он тоже щурился на солнце, сидя со своим свитком, или с чем он там сидел – с папирусом, вощеной дощечкой, свинцовым рулоном?
Помню, как на семинаре по античной литературе я удивился, узнав, что жена Менелая тихо-мирно отсиделась у египтян, а в Трою послали только призрак женщины. Подсунули парню мираж, придуманный богами, чтобы одурачить греков. Узнав, что ее разоблачили, поддельная Елена превратилась в огненный столп, полыхнула рыжим на корабельной палубе – и была такова.
Трагедия показалась мне тогда недостаточно трагичной. Что толку от рыхлой Елены, которая десять лет старела за прялкой? Ясно же, что стремление может стать реальнее, чем осуществление. Ведь в нем, в стремлении, то есть в идеале, гораздо больше воды, белков и всяких там липидов. То есть движения, абсолюта и всяческой необратимости. Так с какой стати мне переписывать книгу?
То, что Петра рассказала мне в прачечной, осталось там, в гудящей темноте, между девчонкой и мной. Вернее, между мной и ее братом по имени Бри. Я не стал говорить ей о том, что случилось на самом деле. Я думаю, что брат обманул ее, чтобы не вешать ребенку камень на шею. И она поверила, потому что брат никогда не врал, он был совершенством, этот Бри, он все делал с крестьянской прищуренной аккуратностью. Он обманул и смешного чужестранца, встреченного в парке, прижимавшего к груди корзину с хлебом и сыром. Он сказал, что видел, как девушка в сине-белом платье удалялась по тропинке, ведущей в гавань. И сделал это ради сестры, которая стояла там с круглыми от ужаса глазами, принюхиваясь к терпентиновой вони пожарища. Это далось ему с трудом, я точно знаю, иначе он бы выкинул ключ.
Все, что я знаю теперь о Елене, то есть о Паоле, мнимой и настоящей, должно остаться между нами тремя: мертвой Паолой, нечестивым братом и мной.
Я не стану переписывать финал, я отправлю книгу англичанам, не изменив ни одного слова. Бесстыжая сероглазая девка, бросившая меня на берегу лагуны, останется на прежнем месте, господин издатель. Уйдет в своих теннисных тапках на босу ногу по мощеной тропе, ведущей к гавани, сядет там на автобус, поставит рюкзак на пол, достанет свой красный плеер и наденет наушники. Или будет болтать с соседом и пить воду из его велосипедной бутылки. Или станет смотреть в окно и смеяться над тем, как ловко она избавилась от русского любовника.
К черту огненный столп и запах холодной копоти.
И к черту Еврипида.
Просто удивительно, как быстро плохие новости разрушают привычный ход событий. Гордые сестры поблекли в своих нарядах, похожих на аргентинские флаги, ходят медленнее и шушукаются по углам, фельдшер нагло раскладывает пасьянс в библиотеке, а Бранка не показывается на людях. Не прошло и двух часов с того странного завтрака, где адвокат объявил о закрытии отеля, а кажется, что здание принялось оседать и крошиться. Желтый ампирный фасад выглядит несвежим, а две подпирающие портик нимфы – напуганными. Нимфы вырезаны в мраморе так хитро, что на первый взгляд составляют с колоннами портика одно целое, наружу торчат только груди и любопытные завитые головы.
Утром дождь начался еще до рассвета, я проснулся от жестяного стука воды по водостоку, подошел к окну и увидел незнакомую машину на паркинге, номера были иностранные: вместо привычного Sa, обозначающего провинцию Салерно, перед цифрами стояли буквы GR. Сначала я подумал, что в нашей богадельне появился старый эллин, но вскоре узнал, что это адвокат нового владельца, афинский пижон по фамилии Хасис, что, если я не ошибаюсь, означает конопля.
Он явился в столовую в семь утра, когда обслуга заканчивала завтрак – к девяти столы накрывают для постояльцев, – молча сел за свободный столик, поставил портфель на пол и поднял руку с растопыренными пальцами, чтобы на него посмотрели. На него посмотрели, и он заговорил.
Земля, на которой стоит отель, находится во владении моего клиента, сказал грек, а он не желает сохранять отель в прежнем виде, так что по окончании летнего сезона служащим будет выплачена компенсация и – до свидания. Мы намерены закрыть заведение.
После этих слов в столовой наступила такая тишина, что слышно было, как дождь барабанит по крыше террасы. Повар и поварята сидели за пустым столом, многозначительно глядя друг на друга, будто на картине Клятва Горациев, не помню чьей. Остальные молчали, опустив глаза. Я смотрел в окно на струи воды, с шумом выплескивающиеся изо рта горгульи, в которой скрывается желоб водостока. Дождь в «Бриатико» всегда довольно шумный – здание построено так, что вода со всех карнизов падает на террасы, а оттуда по отводам, выдолбленным в плитке, уходит в землю.
– Теперь мне нужен человек, способный вести стенограмму, – сказал адвокат, выдержав паузу. – Наша беседа будет записана, и вам всем придется поставить свои подписи под текстом, таковы правила. Мне сказали, что у вас есть библиотекарь, который мне поможет, полагаю, он находится в этом зале?
– Это не он, а она, – фыркнул овощной мальчик, тыкая пальцем в сторону библиотекарши, которая сидела на плетеной скамейке у окна, накинув плед и подобрав под себя ноги. Вид у нее был простуженный и злой, на кончике носа горело розовое пятно.
Вместо ответа она выпростала руку из пледа и показала адвокату маленький черный плеер, тот поднял было брови, но согласно кивнул:
– В таком случае вам придется распечатать это, синьорина. Составьте список всех служащих и соберите их подписи до пяти вечера. Я должен приобщить документ к делу и передать копию владельцу земли!
Вот это да, подумал я, мужик еще не начал говорить, а уже заботится о том, чтобы каждое слово попало в историю. Что касается списка всех служащих, то я сам с интересом его почитаю. За то время, что я провел в этом Κροκοδείλων πόλις, то бишь Крокодилополе, мне не удалось услышать и половины имен, одни только прозвища и насмешливые клички.
– Владелец? – Пронзительный голос кастелянши оторвал меня от раздумий. – Какой такой владелец! У этого отеля только один владелец, и он уже мертв!
– Когда хозяйка подписала контракт с покойным хозяином, – вмешался тосканец, – то сказала во всеуслышание, что делает это для того, чтобы ее сын Лука никогда не переступил порога «Бриатико». Ради этого она съехала жить на комариное болото. А теперь сын этого Луки будет управлять поместьем?
