Так, подбодрил Ульрих.
Может быть, учительница…
Из Вюртенбурга?
Да, скорее всего из Вюртенбурга. Мне кажется, она училась там в университете.
На юридическом?
Нет.
Случайно, не на философском?
Наверное. На самом деле мне кажется, что она училась у Брумхольда.
Да, наверное, приятно встретить кого-то из старых друзей.
Это не совсем так. Я даже не помню ее имени.
Зато всплыло мое.
Я упомянул, что прочел вашу последнюю книгу, и как она мне понравилась… и она согласилась…
Насколько по-другому могло это быть?
После полудня к Эгону и Гизеле в поисках Ульриха зашел Дитрих.
Я вдруг вспомнил ее имя, сказал он, когда к ним присоединился Ульрих.
Чье?
Имя той женщины, которая в восторге от ваших произведений. Ее зовут Дафна.
Дафна? Нет. Мне это ничего не говорит.
Она упомянула, что переехала в Генцлих. Чтобы от всего сбежать.
У нее на это были основания? спросила Гизела.
Не знаю. В Генцлихе приятно жить.
Это точно, сказал Ульрих.
Это ваша подруга, спросила Гизела. Та, к которой вы ездили?
О, нет, я просто с ней столкнулся. В магазине.
В книжном? спросил Эгон.
Нет, в канцелярском. Улыбнувшись Эгону.
И она живет в Генцлихе, спросил Ульрих.
Да…
Красивая деревушка?
Очень…не совсем деревушка… но очень приятная.
Только не при нашем появлении, заметил Эгон.
Что вы имеете в виду? Вежливо улыбаясь, Дитрих ждал объяснений.
Мы же туристы, сказал Эгон. Курортники.
Конечно.
Ежегодное нашествие.
Но экономически для них необходимое, подчеркнул Дитрих.
Ей нравится в Генцлихе, спросил Ульрих.
Ну, там ведь спокойно. Приятные люди. Дружески настроенные. Бридж в саду… кофе с пирожным у соседей. Просто другой век…
Как я понимаю, она снимает квартиру, или это целый дом?
По ее словам, она купила дом. Должно быть, получила кое-какое наследство, сказал он с улыбкой. Она все еще его обустраивает.
Вы его видели.
Нет, но она его описала.
Выходит на пляж?
Нет-нет, в нескольких минутах ходьбы от разводного моста. Стоит среди таких же домов. Но, по ее словам, только у него желтые ставни.
Желтые ставни, задумчиво повторил Ульрих. Так их и вижу.
Ну хорошо, если вдруг окажетесь там, почему бы вам к ней не заглянуть? Вдруг окажется, что вы ее помните. Вот это будет сюрприз.
Да уж, это будет сюрприз.
Насколько по-другому?
Что тут происходило? спросил Эгон, когда Дитрих ушел.
Мне кажется, ему хотелось, чтобы теперь уже я постоял на голове.
И ты собираешься, спросила Гизела.
Я собираюсь окунуться, сказал Ульрих. Пошли?
5
Цель антитеррористического фильма.
Прежде всего выявить террористов, объяснил начальник полиции Вюртенбурга, и отобразить на пленке их лица, их обороты речи, мимику и вкусы, манеру одеваться, их друзей и знакомых, маскировку, их методы, оружие и технические средства, их политическую риторику, их уловки и самонадеянность, их сообщения для печати и публикации, тактику булавочных уколов, их жаргон, их союзников. Как можно тщательнее отобразить ту угрозу, которую они представляют для стабильности нашего общества. Ясно, что заранее принятое решение преуменьшить или, наоборот, подчеркнуть силу, фанатизм и бессердечность террористов не может не иметь далеко идущих последствий. Каким бы ни оказался отклик публики, если, конечно, фильм будет ей когда-либо показан, такой фильм — логичный, продуманный ответ государства. Полный лучших побуждений ответ бюрократии. Его первейшая цель — зародить во всех ведущих ожесточенную борьбу с терроризмом чувство собственной исторической роли, углубить понимание ими той энергичной организации, в которой они работают, а также и — можно надеяться — подчеркнуть дух товарищества в этой группе смельчаков — исключительно добровольцев, — которые каждый день, каждый час, каждую минуту своей службы лицом к лицу встречаются с немалой опасностью. Если фильм не достигнет, чего нельзя исключать, своей цели, он, по крайней мере, может оказаться полезен в выработке правил, административно, законодательно определенных правил, регулирующих процесс ликвидации террористов. Только прямое и недвусмысленное слово вроде «ликвидация» и годится в данном случае. Надо признать, что фильм является также попыткой еще более усилить постоянно чрезмерную реакцию одной из сторон на действия другой. Ясно, что действительные методы проникновения в среду террористов и борьбы с ними тут слегка приукрашены, поскольку, делая упор на законности процедуры, фильм пытается придать стройность тому, что на самом деле может ее и не иметь. Чтобы прояснить, сделать очевидной угрозу терроризма, фильм должен прибегать к искажениям, подтасовкам и нередко лгать. Но сколь бы велики ни были эти изъяны, потребность в таком фильме совершенно очевидна. Ибо за его производством подспудно кроется уверенность, что фильм — даже в случае неуспеха — усилит антитеррористические подразделения, подчеркнув их роль, подтвердив их потребность в более сложном оборудовании, в более существенной правительственной поддержке, в людских ресурсах и в более широких полномочиях для принятия в ответ на угрозу терроризма тех мер, которые представляются нам подходящими. Меры, которые не обязательно найдут поддержку у широкой публики или в прессе.
6
Как еще описать Генцлих в дождливый день?
Шел дождь. Не ливень, а лениво моросящий обложной дождь. У смотровой башни на разводном мосту остановилась полицейская машина. Сидевший рядом с водителем полицейский вышел из машины, захлопнул за собой дверцу и, перепрыгнув через лужу, припустил бегом к зеленой, как всегда, полуоткрытой двери. Водитель не стал выключать мотор, уставившись в расчищенный дворниками на ветровом стекле широкий сектор и вслушиваясь в раз за разом повторяющийся скрип резиновых полосок, с гипнотическим эффектом пересекающих слегка изогнутое ветровое стекло. Зайдя в башню без малейшего беспокойства, без опасений, что ему может что-либо грозить, первый полицейский крикнул: Привет, Готфрид, и начал быстро подниматься по винтовой металлической лестнице. Для Готфрида в посещении полиции не было ничего необычного. Какое-никакое, а все же развлечение. Возможность с кем-то поговорить. Для полиции же это была и самая обычная проверка, и дружеский визит. В общем и целом их темы оставались всегда одними и теми же. Да и с чего бы их менять? Они наспех — со временем всегда проблемы — касались погоды, рыбной ловли, недавнего дорожного происшествия, последнего футбольного матча или ссоры между кем-то из деревенских и случайным курортником.
Все наведывающиеся к Готфриду полицейские — из местных, и они издавна его знают. Может быть, даже со школы. Иногда встречают его в барах. Все это к тому, что он для них свой. Почти один из них. Почти вровень с пожарником и уж куда лучше почтальона. Уважаемее. Они знают, что перед ним можно расслабиться. Говорить что угодно, зная, что он не передаст.
Все в порядке? спросил полицейский.
Слушаю радио, сказал Готфрид. В такую погоду в море выходят только рыбаки.
Хорошо, заеду попозже, сказал полицейский. Мы получили сообщение, что кто-то может взорвать этот мост, так что надо быть настороже.
Взорвать этот мост?
Полный бред, верно?
А почему никто не связался по этому поводу со мной? Как-никак это же я здесь за все отвечаю, раздраженно сказал Готфрид.
Вот я как раз с тобой и связался. Теперь ты все знаешь. Если заметишь что-нибудь необычное, звони нам.
Все вранье, пробормотал Готфрид. Треклятые засранцы… они любят легкую панику… все при деле… Взорвать этот мост. А что дальше?
Когда полицейский повернулся, чтобы уйти, Готфрид выхватил из кармана свой старый служебный револьвер и без малейших колебаний дважды выстрелил ему в затылок. Затем, когда, услышав выстрелы, в башню бросился второй полицейский, Готфрид позвал его: Наверх, быстрее. Словно он стрелял в людей всю свою жизнь, Готфрид выстрелил ему прямо в лицо, а затем поспешил за соскользнувшим по металлической лестнице телом и, когда оно замерло внизу, на всякий случай всадил ему в голову еще одну пулю. Захлопнув дверь, Готфрид оттащил в сторону перегораживавшее теперь узкую лестницу тело и ринулся наверх — как раз вовремя, чтобы открыть проход возвращающемуся в гавань траулеру. Человек за штурвалом помахал ему с мостика рукой. Готфрид помахал в ответ. Только тут он заметил, что пульт управления забрызган кровью.
7
Что на самом деле знает жена Готфрида?
Она знает, что через девять лет и семь месяцев он уйдет на пенсию. Она знает, что, несмотря на ворчание Готфрида, в следующее воскресенье они пойдут в гости к его брату. Она знает, что сегодня четверг. На обед — тушеное мясо. Она знает, где он проводит большую часть дня — наверху в приземистой бетонной башне на мосту. Она также более или менее знает, что о нем думают люди. Симпатичный безобидный человек, который любит поболтать. Это правда. Стоит представиться случаю, и он завяжет беседу с совершенно посторонним человеком. Все равно с кем. Он не делает различий. Куда бы они ни пошли, он тут же заговорит с кем-нибудь, стоит ей только отвернуться. А потом с обманчиво застенчивой улыбкой представит ей чужака со словами: Этот господин собирает коробки от сигар, а его сын живет в Австралии… или: Это господин из Гамбурга, в прошлом августе, возвращаясь с Восточных Фризских островов, он свернул на идущую вдоль берега дорогу… и так далее… в ожидании глядя на нее, будто надеясь, что она разделит его энтузиазм в отношении незнакомца. Может дойти до приглашения: Если вам случится быть в Генцлихе, отыщите нас. Из всего, что происходит с ними на людях, Готфрид запоминает только эти беседы. Он слово в слово помнит все, что сказал сам, и то, что сказал собеседник. Но стоит ей только заикнуться о чем-то, что интересует ее, и он пропустит все мимо ушей. У него вдруг возникают проблемы со слухом. Что? Что? Изредка она просит его: Готфрид, скажи, о чем ты сейчас, в этот миг думаешь? Я хочу знать. Я хочу знать. Но она так ни разу и не получила вразумительного ответа. Я ни о чем особом не думаю, обычно отвечает он. Ни о чем особом. Или: Я как раз подумал, что… Что? Ну, что если… Что? Если бы из-за этого не… Что? А, на самом деле ничего.
