Тем самым Гринуэй вольно или невольно разоблачает несостоятельность предложенного им способа бежать из тюрьмы на свободу (в метафизическом, разумеется, смысле). Игра в бирюльки не создает новых смыслов, но лишь эксплуатирует уже существующие, она порождает энтропию, и когда игрушек больше не остается, человек загибается.
Последний эпизод возвращает нас к началу. К игре в войну в условной декорации шахтерского городка. Все так же с криком скачут мальчишки через полутораметровые стены, но одна из них рушится, и закадровый голос сообщает, что Тульс Люпер погиб, оказывается, под обломками стены в десятилетнем возрасте. Значит, мальчика-то и не было! И не было никаких чемоданов, путешествий, тюрем, влюбленных женщин и засушенных в бесконечных гербариях сладких полетов воображения. Все это выдумал приятель Люпера, толстый Марио, трусливый сын итальянца-мороженщика, создавший для собственного прославления и престижа посмертный культ несуществующего героя, которому преданно служат с полдюжины ученых комментаторов (в русской версии они иронично озвучены голосами министра Швыдкого, главного редактора журнала “Искусство кино” Д. Дондурея, телеведущего В. Вульфа и В. Матизена — президента гильдии кинокритиков). Все — ложь, туфта, мистификация. Никакой ценностью прекрасный пленник не обладал, никаких сокровищ в его чемоданах не было, никого он не оплодотворил, и никакого смысла невозможно извлечь из всех тщательно составленных им списков и каталогов. Титаническая постройка завершилась обрушением несущей стены. Гринуэй (быть может, и с некоторым лукавством) подвел итог, нарисовав в конце фильма — ноль, ничего, nihil… Зритель простодушно с ним согласился. Углубляться в эти залежи текста, отыскивать в лабиринтах знаков пищу уму и сердцу, боюсь, сегодня мало кому захочется.
Что же произошло? Постмодернизм был последней интеллектуальной утопией XX века. Лет двадцать назад многим казалось, что с концом “холодной войны” история кончилась, параметры социального устройства заданы раз и навсегда и свободному художнику остается лишь сидеть в этой комфортабельной тюрьме, складывая из обломков былых культур слово “Счастье”. Но непредвиденным образом историческое движение продолжилось. Больше того, смещение геополитических полюсов привело к тому, что мир как сумасшедший несется ныне неизвестно куда и взгляды людей устремлены не назад, а вперед, в будущее, где клубится непроницаемый свинцовый туман. Нет никаких универсальных проектов, нет никаких представлений о том, что будет… И в ситуации неопределенности и смятения человек обречен искать опору в себе ли, в ближнем ли, в Боге (это как у кого получается) — но уж ни в коем случае не в созерцании изысканных безделушек и капризном отказе от производства реальных смыслов в пользу причудливо-алогичных головоломок.
Предрекаемая Гринуэем смерть традиционного кинематографа, где есть сюжет, герой, конфликт, действие, выбор, — не состоялась. А вот его собственная система — увы! — устарела. Когда-нибудь “Чемоданы Тульса Люпера” будут изучать во всех вузах как монументальный памятник ушедшей эпохе. Сегодня же этот недостроенный, обрушившийся музеум прихотливо подобранных артефактов заперт для нас на ключ и поражает воображение только своей громадной ненужностью.
Борис Акунин. Нефритовые четки. Приключения Эраста Фандорина в XIX веке. М., “Захаров”, 704 стр., 500 000 экз.
Вместо очередного романа — десять новых повестей о Фандорине стартовым тиражом в полмиллиона. Невероятную по нынешним временам издательскую политику в отношении Акунина (даже тиражи “писателя года” Дарьи Донцовой в два раза меньше) можно воспринимать как дополнительное свидетельство свершившегося в русской (массовой) литературе события — обретения ею своего собственного образа сыщика, каковым является Мегрэ во французской литературе, Шерлок Холмс и мисс Марпл в английской. И это менее чем за десять лет — первое издание “Азазеля” состоялось в 1998 году. Для того чтобы новый текст ожил, автору достаточно создать напряженный сюжет и ввести в него уже хорошо знакомого читателю героя. Несмотря на изначальное присутствие в детективах Акунина литературной игры со стилистиками европейских и американских классиков детективного жанра, а также с классикой (уже не детективной) русской литературы, образ Фандорина неожиданно стал чем-то большим, нежели просто стилистическим упражнением, — он зажил собственной жизнью. И в новых повестях автор с полным правом сводит его с собратьями как равного — в завершающей книгу повести “Узница башни, или Краткий, но прекрасный путь трех мудрых”, действие которой происходит во Франции, Фандорин вместе с Шерлоком Холмсом противостоит знаменитому французскому злодею (тоже литературному) Арсену Люпену, а в “английской” повести “Чаепитие в Бристоле” появляется под именем мисс Палмер знакомая нам мисс Марпл — и они с Фандориным тоже ведут расследование вместе. В новой книге Акунин остается верен взятой изначально стратегии — предлагая некую русскую литературную рефлексию знаменитых сюжетных ходов из детективной классики (мотивы “Собаки Баскервилей” обыгрываются в повести “Скарабея Баскаковых” или мотив двойного убийства по договоренности из романа Патриции Хайсмит “Незнакомцы в поезде”, широко известного по одноименной экранизации романа Альфредом Хичкоком, — в новелле “Одна десятая процента”), но при этом Фандорин остается фигурой самостоятельной. Возможно, еще и потому, что через все десять повестей пунктиром прочерчен некий отдельный сюжет судьбы героя — действие первых повестей происходит в России, а затем, после неких перемен в жизни Фандорина (возможно, связанных с событиями из “Статского советника”), когда он вынужден был прекратить свою государственную службу и покинуть Россию, его деятельность перемещается в Англию, США, Францию. Ну а самой удачной, самой “фандоринской” в этом сборнике я бы назвал новеллу “Нефритовые четки” с воспроизведением (естественно, специфическим, продиктованным жанром) атмосферы старомосковской жизни и, так сказать, изначального образа Эраста Фандорина.
Исаак Бабель. Собрание сочинений (комплект из 4-х книг). М., “Время”, 2006, 2128 стр., 3000 экз. Том 1 — Листки об Одессе. Одесские рассказы. История моей голубятни. Петербургский дневник. Закат. Беня Крик. Блуждающие звезды. Том 2 — Конармия. Статьи из “Красного кавалериста”. Дневник 1920 года. Планы и наброски. Том 3 — Рассказы. Киносценарии. Пьеса. Публицистика. Том 4 — Письма. А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем.
Самое полное из выходивших Собрание сочинений Исаака Бабеля.
Лора Белоиван. Маленькая Хня. Рассказы и повести. СПб., “Геликон Плюс”, 2006, 300 стр., 500 экз.
Проза молодой писательницы, формировавшейся во многом в литературной интернет-среде. Из самопрезентации: “В восемь попросила родителей отдать меня в музыкальную школу на фортепьяно, а они сказали, что „уже поздно”. Так я поняла, что молодость не вернешь... В двенадцать поняла, что красавицей мне не быть, так что надо попытаться хотя бы стать умницей. Для этого выучила наизусть „Энциклопедический словарь”. Выучила все штаты США и поставила на себе крест. В тринадцать полюбила Криса Нормана. „Ниддлз энд пинз” до сих пор мне нравится безумно, хоть тресни. А потом побрила под мышками и окончательно оформилась как личность”. Персональный сайт “Лора Белоиван. Склад готовой продукции” на странице http://www.hagerzak.org
Алла Боссарт. Google. Отражения. М., “Время”, 2007, 352 стр., 2000 экз.
Новый роман (“роман-глюк”) Аллы Боссарт, среди персонажей — Антоний и Клеопатра, Блок и Менделеева, Грибоедов, Гоголь, декабристы, Сталин и другие.
Петр Вайль. Стихи про меня. М., “КоЛибри”, 2006, 688 стр., 10 000 экз.
Поэтическая антология, каждое стихотворение сопровождается коротким эссе, в совокупности которых автор “выстроил события своей жизни — и существенные, и на вид незначительные, а на поверку оказавшиеся самыми важными, — по русским стихам ХХ века: тем, что когда-то оказали и продолжают оказывать на него влияние, „становятся участниками драматических или комических жизненных эпизодов, поражают, радуют, учат”. То есть обращаются, по словам автора, к нему напрямую” (от издателя). Про Вайля писали: И. Анненский, И. Бунин, А. Блок, В. Маяковский, Б. Пастернак, но особенно много — Л. Лосев, И. Бродский, С. Гандлевский.
Александр Верников. Скорость звука. Стихи. М., “Ладонь”, 106 стр., 1000 экз.
Стихи одного из самых известных писателей “уральской новой волны” конца 80-х — начала 90-х; “Верников, поэт-эзотерик, пантеист, собеседник стихий и природных духов, превращает письмо в шаманское бормотание, деформирует смыслы. Казавшееся связным и логичным стихотворение вдруг растекается пятном сверхсмысла и высокой зауми” и т. д. — Данила Давыдов.
