– Тебя послушать, так окажется, что и любви нет, – возмутился Камень. – А как же Ромео и Джульетта? Тоже, скажешь, миф и выдумки?
– Конечно, скажу, – немедленно согласился Змей. – Чистой воды миф и выдумка. Как Ромео и Джульетта могли друг друга полюбить? У них же не было ни малейшей возможности узнать человеческие качества друг друга. То, что с ними произошло, было на самом деле чувством с первого взгляда, то есть самым обыкновенным проявлением игры гормонов. Влечением, иными словами. При этом влечением не духовным, не интеллектуальным, а физическим. И трагедия, про которую написал Шекспир, потому и трагедия, что ребята по малолетству и отсутствию опыта не разобрались в этом, приняли обыкновенное влечение за большое человеческое чувство, наворотили дел, наломали дров и умерли. Умерли-то они фактически ни за что, по глупости. Вот в чем трагизм. А вовсе не в том, о чем написаны тома литературоведческих исследований.
– Ты – старый циник и пошляк!
– Ну естественно, – усмехнулся Змей, – что и требовалось доказать. Вернемся к нашему Родиславу. По большому счету, он – жалкая, ничтожная личность, он не нашел в себе смелости ни уйти от Любы, когда у него было такое желание, ни объяснить Лизе, что он никогда на ней не женится, когда он понял, что от Любы уходить совсем не хочет. Он по слабости и нежеланию конфликтовать допустил, что у него родились двое внебрачных детей, которых он в итоге фактически повесил на шею своей жене и ее сестре. Он втянул всю свою семью в расхлебывание последствий своего страстного романа, потому что Лариса и ее бабка – тоже из разряда этих последствий, но дети их не любят и терпят, сцепив зубы, а папаня, Николай Дмитриевич, считает, что его дочка и зять такие невозможно добрые и благородные, не дают пропасть оказавшимся в тяжелой жизненной ситуации соседям. И когда он начинает хвалить за это Любу и Родислава, те чуть со стыда не сгорают. В подсознании Родислава вся эта неприятная правда сидит колом, и, чтобы она не сделала его тяжелым невротиком, ему необходимо постоянно принимать лекарство в виде секса, который позволяет ему чувствовать себя настоящим мужиком. В прошлый раз я тебе все это объяснял, и мне казалось, что ты меня понял.
– Оказывается, я тебя неправильно понял, – угрюмо констатировал Камень. – Я думал, что Родиславу нужны душевные отношения с другими женщинами, а ты говоришь, что он использует секс как средство какое-то, чуть ли не как лекарство. Мне невыносимо это слышать.
– Терпи, – вздохнул Змей. – Это правда жизни, никуда от нее не денешься. Если у него разладился сексуальный механизм, то этим лекарством он пользоваться больше не сможет, и ему придется искать другой способ возвращать себе душевное равновесие и психологический комфорт.
– Какой способ?
– Ну, способов много. Посмотрим, какой он выберет. Что-то мне зябко, дует откуда-то, как бы не простыть.
– Ой, это, наверное, Ветер летит, – спохватился Камень. – Ворон же собирался за ним отправиться.
– Тогда я пополз. Целую крепко, ваш старый циник.
* * *
При всех своих недостатках Аэлла Константиновна Александриди не была ни глупой, ни рассеянной, ни забывчивой. Как только Люба Романова обратилась к ней с просьбой помочь найти сиделку для больного ребенка и назвала имя Лизы, Аэлла мгновенно сложила два и два, но поспешных выводов делать не стала. Порекомендованная ею медсестра Раиса приступила к работе, и спустя несколько дней Аэлла позвонила и поинтересовалась, как дела, что за семья, какие дети, какие родители, далеко ли приходится ездить. И если вначале у нее еще были какие-то сомнения, то, услышав про улицу Маршала Бирюзова, Аэлла поняла, что речь совершенно точно идет о той самой Лизе, которую она несколько лет назад видела вместе с Родиславом сначала на улице, а потом и в ресторане. Значит, Любка опекает любовницу своего мужа! Ничего себе! Интересно, что ей Родька наплел? Что у его коллеги несчастье в семье? Или вообще он их познакомил и сделал подружками? Ловко устроился, негодяй. Получается, у него теперь четверо детей, двое от Любки и двое от этой Лизы. И что он себе думает? Содержит всех четверых? Или от внебрачных уклоняется? Ну Любка, ну дура набитая, позволяет ему так с собой обращаться! Она старается, колотится изо всех сил, то на работу Лизу устраивала, то теперь с ребенком помогает и даже не подозревает, что имеет дело с Родькиной любовницей. С него-то что взять, он всю жизнь за Любкину спину прятался, была б его воля, он бы жену с собой на свидания брал, чтобы в случае чего посоветоваться и помощи попросить. Теперь небось локти кусает. Шутка ли – четверо детей! И как он так вляпался? Вот женился бы в свое время на ней, на Аэлле, ничего подобного не случилось бы, уж она-то не допустила бы такого безобразия. Да у него и желания бы не было романы на стороне крутить, она бы постаралась. Сейчас Родька был бы уже большим начальником, Аэлла бы ему карьеру выстроила – будьте-нате. И вся его жизнь была бы другой. Между прочим, Раиса очень квалифицированная медсестра, и ее услуги стоят недешево. Кто за нее платить-то будет? Неужели сам Родька из своей милицейской зарплаты? А Любке что будет врать про деньги? Ну попал парень, ну попал!
Гремучая смесь злости, разочарования, сочувствия и обиды оттого, что была обманута показной влюбленностью Родислава в жену, кипела в Аэлле несколько дней, после чего она поняла, что просто лопнет, если ни с кем не поделится, и позвонила Андрею Бегорскому.
– Алка, я женат, – с улыбкой напомнил ей по телефону Андрей. – Я тебя предупреждал, что приезжаю к тебе только до тех пор, пока гуляю вольным стрелком, а жене изменять я не собираюсь, не для того я женился.
– Я не для этого тебя приглашаю, – нетерпеливо отмахнулась Аэлла. – Мне надо с тобой поговорить, и чем скорее – тем лучше.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Андрей.
– Да, но не у меня. У Родьки с Любой.
После этих слов Андрей, разумеется, сорвался и немедленно приехал. Выслушав эмоциональный рассказ возбужденной донельзя Аэллы, он коротко ответил:
– Брехня.
– Да нет же, – уверяла его Аэлла, – это совершенно точно. Я своими глазами видела Родьку с этой Лизой, причем два раза. И Раиса рассказала, что к Лизе приходил отец детей, высокий красивый брюнет по имени Родислав. Имя-то редкое, не может быть такого совпадения. Тут все одно к одному.
– Все равно брехня. И останется брехней, пока я не буду знать точно. Ты же знаешь, Алка, я никому не верю на слово, я должен сам все проверить.
– Ну и проверяй, – обиделась Аэлла. – Интересно, как ты собираешься это делать? Наймешь частного детектива из американской книжки?
– Зачем? Я поговорю с Родькой, спрошу у него.
– Так он тебе и скажет правду! – фыркнула она. – Жди.
– Может, и не скажет, – согласился Бегорский. – Но если он станет врать, я это увижу, не сомневайся. Впрочем, я еще не решил, буду ли вообще с ним разговаривать.
Аэлла понимала, что он просто дразнит ее. Конечно, Андрей постарается узнать правду, в этом Аэлла не сомневалась. И дело вовсе не в том, что для него важно, изменяет Родислав своей жене или нет, дело в другом: Андрей Бегорский совершенно не выносил лжи ни в служебных отношениях, ни в личных. Он не будет мириться с тем, что старый друг столько лет его обманывал. И кроме того, Андрей очень любил Любу Романову, разумеется, только как друг, и не потерпел бы, если бы кто-то ее обижал.
В один из ближайших дней Бегорский и Родислав встретились в кооперативном кафе, где вежливые мальчики-официанты подавали вкусные горячие чебуреки и вполне пристойный кофе. Андрей, не страдающий излишней тягой к дипломатичности, начал прямо в лоб:
– Родька, это правда, что у тебя двое внебрачных детей?
Родислав побелел, осторожно положил вилку и нож и вцепился пальцами в край стола.
– Это правда, – сдавленно произнес он. – А откуда ты узнал?
– Мне Алка сказала. А ей, в свою очередь, рассказала Раиса, сиделка твоего сына. Как же так, Родька? Как так получилось? Почему Люба оказалась втянута в эту грязь?
Родислав долго молчал, потом поднял на Андрея больные и как-то сразу потускневшие глаза.
– Андрюха, я такой козел! Я такого наворотил… Простить себе не могу. И как теперь расхлебывать – не представляю. А насчет Любы ты не думай, я ее не обманываю, она все знала с самого начала.
– Как это?! – Бегорский ушам своим не поверил.
– Да вот так, – вздохнул Родислав. – Люба все знала и про Лизу, и про детей. Когда Лиза была беременна первым ребенком, Люба даже просила Аэллу помочь устроить ее на хорошую работу. Это же при тебе было, помнишь? Я не мог тогда уйти к Лизе, потому что Лелька и Колька были совсем маленькие, и Николай Дмитриевич бы меня не понял.
– Ну, в этой ситуации тебя вообще мало кто понял бы, – недобро усмехнулся Андрей.
– Да я не об этом. У Головина есть собственное представление о том, какими должны быть семьи у его дочерей, и он от этого мнения даже под расстрелом не отступился бы. Вспомни, сколько лет он гнобил Тамарку, не разговаривал с ней, даже жене запрещал перезваниваться с дочерью, а все потому, что Тамарка посмела выйти замуж за человека, который не соответствовал его представлениям о том, каким должен быть муж его дочери. И если бы он узнал о том, что Люба несчастлива в браке, он бы винил в этом не только меня, я-то ладно, он бы ее поедом ел, дескать, выбрала не того, удержать не сумела, была плохой женой, не создавала условий, от хороших жен мужья не уходят и все в таком роде. Когда у меня с Лизой закрутилось, Кольке было уже тринадцать, возраст сложный, переломный, да и сам Колька – парень трудный, его нужно было жестко в узде держать, и как в такой ситуации уйти? Люба одна с ним не справилась бы, мы оба перестали бы быть для него авторитетом, раз не сумели сохранить брак. Про Лельку я уж вообще молчу, для нее малейшее переживание – стресс, температура, слезы, а тут развод родителей! Не мог я уйти, понимаешь? Но Любе все честно рассказал. И мы с ней договорились, что будем сохранять видимость брака, потому что так лучше для всех: и для наших детей, и для ее родителей, и для нас самих.
