Томас Пинчон - Винляндия

— Отныне и впредь, я слежу за вами.

Он намеренно с этим всем мешкал, но в конце концов оказал Эрни и Сиду услугу, согласился на встречу. Настроение в Холмби-Хиллз оказалось несколько унылей, чем в прошлый раз, когда он тут был, в игровых зонах теперь никаких звездулек, бассейн собирал листву и водоросли, вместо обычных «Кей-теловских» альбомов для вечеринок по аудио играл осенний струнный квартет, а единственным рекреационным наркотиком в границах землевладения теперь был ящик «Лёгкого Бада», и исчезал он быстро, часто Эрни и Сид даже не дожидались, пока остынет в холодильничке в патио. Оба они превратились в нервные развалины, как пот, их покрывала плёнка отчаяния, как бы скорей подлизаться к руководству антинаркотической истерии, вдруг начавшей восприниматься как передний край хиповости. Сид Настартофф значительной частью своего компанейского и живенького публичного образа обязан был химическому вмешательству, зачастую ежечасному, и ныне, в отсутствие орды внезаконных молекул в крови, превращался, как Лэрри Толбот, в дикого зверя, жившего в основе его натуры, одиночку, мизантропа, более чем готового запрокинуть голову в безрадостном, сверхличностном вое. Эрни же, напротив, сидел в остекленелом молчании, что предполагало бы его возвращение, в это кризисное время, к религии его детства, дзэну сото-сю, вот только нос свой он никак оставить в покое не мог, теребил, с возбуждённой суетливостью, словно старался взбить его некой формой, как причёску.

Пара, дрожа и напрягаясь, обменивалась замечаниями, когда Эктор приблизился к ним с окликом:

— Здорово, ребята, — и ботинки его сверкали на солнце. Сид очень профессионально выдержал паузу в такт с половиной, после чего неистово подпрыгнул, опрокинув свой заказной шезлонг, подбежал к Эктору и рухнул перед ним на колени, возопив:

— Пятьдесят процентов продюсерской чистой прибыли! Это же из наших личных доходов, верно, Эрни?

— У-гу, — Эрни на какой-то мечтательной задержке, при которой Сид продолжал: — Конечно, ты понимаешь, этого не произойдёт, пока мы не начнём выходить в ноль…

— Сделяй мне приятно, — Эктор, стараясь выпутаться из докучливого Сида и с каждым шагом волоча его к бассейну, — и прошу тебя, mis cortinas[138], чувак, — возьми эту свою продюсерскую прибыль, бабочек ею погоняй, по участку, той лечебницы, где таких держат, кто считает, будто я соглясен на что-то помимо валявого участия, me entiendes come te digo?

Сид рухнул ниц и разрыдался, дрыгая ногами.

— Эктор! Амиго! — облажавшись ещё больше тем, что совершенно неблагоразумно потянувшись к ботинкам Эктора, для защиты чьей полировки, как об этом знал, или же должен был знать, весь мир, Эктор в числе прочих вариантов уже давно рассматривал и смертоубийство. Но теперь он лишь скакнул назад, напоминая себе, что человек этот расстроен, любезно бормоча:

— Сид, тебе бы не, эх-мх, знаешь ли, помешалё бы взять себя в…

Сид смолк и вот уже поднялся на ноги, вытирая о предплечье нос, переукладывая волосы и переустанавливая шейные позвонки.

— Ты прав, конечно, до ужаса незрело с моей стороны, Эктор, приношу свои извинения — за выплеск этот, а также за мой недостаток гостеприимства… пожалуйста, вот, «Лёгкого Бада»? Не вполне bien fría[139], но если потеплей, вкус больше подчёркивается, тебе не кажется.

Благосклонно кивая, беря пиво:

— Просто я больше не хотель бы сльишать ничего про «выходы в ноль», прошу вас, это вы по субботам утром обсуждайте, со Смёрфами да Мишками-Любишками, с такими вот, лядно?

Два кинопарня в унисон вскричали:

— Может, скользящий вал?

— Ля, ля, ля-лялья, ля, — Эктор подчёркнуто спев им тему Смёрфов, — Ля Ля-лялья льяххх…

— Тогда скажи же нам, — взмолился Сид. — Что-нибудь!

Как мечтал он о таком миге. Он знал, что усы его идеальны, чувствовал место каждого волоска в них.

— Лядно, миллион вперёд, плюс полявина валявой выручки после того, как валь в 2,71828 раз превзойдёт стоимость производства негатива.

Загар Сида поблёк до оттенка хрупкого бисквитного фарфора.

— Странная кратность, — подавился он.

— А по мне так очень натурально, — Эрни подкручивая нос туда и сюда. Весь остаток дня они орали и вопили, пока не поимели документ, с которым все могли жить, хотя Эктор — и гораздо уютнее прочих, даже навязав проекту собственное представление о ярком рабочем названии: «Наркотики — таинство шестидесятых, зло восьмидесятых». Новость попала в отраслевые издания почти одновременно с гребнем паники из-за большого жюри, поэтому удостоилась шапочного обхождения и даже десяти секунд упоминания в «Развлечении вечером» — никаких сомнений, от Эрни и Сида, первыми вывалившимися из желоба на антинаркотическую арену, город смотрелся неплохо. День за днём за небесными писателями вздымались над Шермановыми Дубами «БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ ЭРНИ И СИД» и «ДУРЬ ОСТАВЬ АМЕРИКУ» красным белым и синим, хотя вскоре партизанские элементы стали запускать ракеты, заряженные так, чтобы взрываться буквой В, и нацеленные на букву О, отчего лозунг несколько менял смысл. Эрни и Сид обнаружили, что их теперь снова пускают в такие места, как «Ложа Поло», откуда Сида если не вполне выкатывали колбаской, после того как его замели, то, скажем так, сосиской уж по крайней мере точно. А потом об этом пронюхали люди Рейгана, и эта пара стала слышать свои имена в предвыборных речах.

— Ну… могу сказать только вот штаа… — с отрепетированно смущённым качком головы вечного жеребчика, — если бы в Голливуде быыло побоольше таких, как Сид Настартофф и Эрни Курокман, когда я таам работал… у нас бы не было… в профсоюзахх стоолько кахмунисстов… и мне раббооттать было б намного леххче… — огонёк в глазу. Упёртые леваки промышленности писали в разные издания, где развенчивали Сида и Эрни как штрейкбрехеров, нацистских прихвостней и нео-маккартистских осведомителей, и всё это было правдой, но ни на дюйм не отвлекало их от производства картины, которая, должно быть, думали они, дураки обдолбанные, им обеспечит иммунитет от долгой эпохи тьмы, которую они перед собою уже видели. Город внимал, то задумчиво тоскуя, то жестоко развлекаясь, в зависимости от того, насколько истерически нелепы в тот день бывали новости, мальчонкам, которые торили путь всем прочим. Давайте, ребятки, вперёд.

Банк начал уже пропускать чеки творческого персонала, бронировались номера в мотелях, проверялись карты погоды, собирались бригады, и никто не имел ни малейшего понятия, что, вообще говоря, за кино они должны снимать. Сид и Эрни, оба уже глубоко запуганные Эктором, не осмеливались спрашивать, упираясь лишь в смутные заверения, что звёздным элементом в проекте будет Френези Вратс. Френези же, работая через день в мелком заведении на скверной стороне Федеральной автотрассы, в Мотеле и Казино для Автомобилистов «Супергорбыль Любви Чака», разнося там выпивку, ни сном ни духом не ведала, что за безумие творится во имя её, пока в городе не объявился Эктор. Сразу перед тем, как он позвонил, она краем глаза приметила, что спутанный телефонный провод, сам по себе, точно змея во сне, вдруг медленно и вяло содрогнулся.

Когда оба туда приехали, ни один уже не мог толком вспомнить, почему выбрали клуб «Ла-Гаваньера», в глуби тысячекомнатного курорта-казино, слишком уж близко от аэропорта, обустроенный по мотивам легендарного рая игроков в до-Кастровой Гаване, где дым подлинных «Вуэльта Абахо» из цельных листьев и пары рома «Сантьяго», контрабандой провезённого сквозь долгое эмбарго, мешались с парой десятков марок духов, где оркестр носил кружевные оборки на рукавах, а вокалист в блёстках пел:

Глубоко загорелые клиенты в смутно белых тропических костюмах, соломенных шляпах, сдвинутых на затылки, похотливо танцевали с жаркоглазыми красотками на шпильках и в ярких цветастых платьях в обтяг, а за бурлящими мазками огненных и попугайских красок, зловещие созданья, между ними кочуют завёрнутые предметы необычных форм, приобретённые в тенях. Все они были яппи на тематической экскурсии, из таких краёв, как Торрэнс и Ресида.