Андрей наблюдал за романтической парочкой, и гнев искажал его лицо. «Это надо же так прикидываться! — думал он. — Поглаживает его плечи, а сама наверняка подсчитывает, сколько ей достанется после его смерти». Для Андрея было совершенно ясно, что ласки подобных практичных девиц находятся в прямой зависимости от степени богатства мужчин. Андрей твердо решил вывести ее на чистую воду.
Однажды в полдень, улучив момент, когда она вышла за калитку, Андрей подошел и, сухо поздоровавшись, сказал:
— Поздравляю вас, соседка, с удачным замужеством.
— Спасибо! — она вздернула плечи и растянула рот в издевательской улыбке. — Меня только тревожит здоровье моего мужа.
— Еще бы! — зло усмехнулся Андрей, как бы делая промежуточный ход.
Она изобразила величайшее изумление, словно не догадываясь, что Андрей имел в виду, словно все, в чем он ее подозревает, — ложные обвинения.
— Конечно, ведь он далеко не молод, — пояснил Андрей.
— Не поэтому, — фыркнула она. — Он болен давно. А сейчас он как раз молодой. У него молодой дух, и он оптимист, не то что молодые по возрасту мужчины. Те зациклены на себе. Они эгоисты, живут только для себя. И помешаны на своей необыкновенности… А мой муж умный, талантливый и скромный. И очень добрый, отзывчивый, вот только… — она перешла на плаксивые нотки, — болен. Но я излечу его. Мы занимаемся спортом, много гуляем, осенью поедем к морю.
Больше Андрей с ней не разговаривал, только насмешливо здоровался при встрече, а она, отвечая на его приветствие, с брезгливым холодком смотрела в сторону.
В середине лета у писателя случилось обострение болезни. Девица выводила его на участок, усаживала в кресло в тени под деревьями, рядом ставила столик с лекарствами. Она укутывала его пледом, читала вслух журналы и книги, говорила кротким голосом с горестным выражением на лице. Она выказывала прямо-таки искреннюю озабоченность, страшнейшее беспокойство состоянием его здоровья. В ответ он робко улыбался, как бы извиняясь за свою немощь, за то, что доставляет ей столько хлопот.
— У тебя такой прекрасный голос, — бормотал он. — Твой голос — лучшее лекарство для меня.
Случалось, она ненадолго отходила от мужа и тогда вроде бы украдкой всхлипывала и что-то взволнованно шептала, а после того, как на даче побывал врач, долго сидела за домом в глубоком унынии, опустив голову, и плакала почти неподдельными слезами. За всей этой слезливостью, наигранным огорчением проницательный Андрей видел раздражение, вызванное тем, что ей приходится возиться со стариком, тратить свою юность на беспомощную развалину. «Вот актриса! — сквозь зубы цедил он. — Строит из себя бескорыстную жертву».
Вскоре писателя увезли в больницу, и почти месяц дача пустовала. Но потом супруги появились вновь.
— В больнице сказали, что он безнадежен, — сообщила хозяйка Андрею. — Она забрала его оттуда. Хочет пригласить травознаек.
В самом деле, на дачу стали наведываться гомеопаты и старухи с разными зельями. Девица как бы в отчаянии металась от одних врачей к другим. Она просиживала около больного целые часы, исступленно ломала руки и что-то монотонно причитала. От этого бесчеловечного артистизма Андрей прямо-таки выходил из себя, шастал взвинченный по веранде и сыпал проклятия.
В какой-то момент писателю стало лучше. Раза два он даже прошелся по участку, одной рукой опираясь на локоть девицы, другой на палку. Он смотрел на уже увядающие цветы и желтеющую хвою и грустно улыбался; казалось, прощается со всем тем, что много лет ему служило приютом уединения и тишины, а последние месяцы — обителью счастья. На его лице была гримаса бесконечной скорби; казалось, он хотел сказать: «Как жаль, что именно сейчас, когда я только начал новую жизнь, меня так скрутило».
На исходе лета он умер. В тот день Андрей проснулся от странных звуков; приподнявшись, увидел, что на террасе писательского дома сидит девица и, обхватив голову, протяжно воет.
Одни из посельчан говорили, что у писателя просто остановилось сердце, другие уверяли, что он принял на ночь снотворное и оставил записку, в которой просил прощения у молодой жены и сообщал, что не хочет быть ей обузой. Андрей считал последнее ближе к истине, но подумывал, что снотворное скорее всего подсунула сама девица.
Через несколько дней Андрей съезжал с дачи. Собрав вещи, зашел попрощаться с хозяйкой. Она уже ждала его: напекла пирогов, разогрела самовар; за чаепитием сообщила последние новости:
— …А «жинка»-то, оказывается, уехала к матери в свою Ростовскую область. Выписалась из Москвы и уехала… И квартиру и дачу — все оставила первой супруге писателя…
Он был золотым парнем — доброжелательным, с располагающей улыбкой и отличным чувством юмора — одни его шаржи на приятелей чего стоили! Он не сгущал неприятности и с шутливой легкостью относился к чужим недостаткам — то есть, принимал людей такими, какие они есть. Но главное, Сашка в те годы — годы нашей юности — заканчивал физико-технический институт и имел четкую цель, которая придавала смысл его жизни — сказать свое слово в ядерной физике (в отличие от меня, который тогда только появился в Москве и метался от одного занятия к другому, все искал свое призвание). Понятно, к парню с такими достоинствами все тянулись, особенно девицы — ведь природа наградила Сашку и внешностью актера Грегори Пека, и талантом легкоатлета (он был чемпионом института по бегу). Сашка приятельствовал со многими, но был избирателен в выборе друзей (позднее я понял, что он предъявлял к дружбе определенные требования — опять-таки в отличие от меня, который зачислял в друзья кого попало, за что нередко расплачивался). Не знаю, что уж там Сашка разглядел во мне, но чуть ли не на второй день нашего знакомства, Сашка объявил, что мы с ним «близки по духу» и у нас «много общего». Общего! Это у него, коренного москвича, крепко стоящего на ногах, и меня, неприкаянного провинциала! Хотя, все же одно общее у нас было — я в то время «малярничал» в театрах, реставрировал декорации, а Сашка серьезно увлекался рисованием.
Мы познакомились в библиотеке «Ленинке», где по вечерам Сашка готовился к зачетам, а я занимался самообразованием — читал классиков. В «Ленинке» была знаменитая курилка — некий клуб, где в те годы (конец пятидесятых) студенты вели жаркие споры об искусстве и обо всем на свете. Для меня курилка была настоящим университетом; можно сказать, там я получил высшее образование. Именно в курилке я приобрел первых московских друзей, самым близким стал Сашка. Мы встречались каждый вечер, а после закрытия библиотеки заглядывали в кафе «Националь», где выпивали бутылку красного вина (чаще всего «Кабернэ» — Сашка его особенно любил). За столом Сашка рассказывал о своем институте, о Протвино, где проходил практику, о новых открытиях в физике. Я тоже кое-что рассказывал Сашке о жизни в Казани, о службе в армии. Выйдя из кафе, Сашка провожал меня на вокзал (я жил за городом).
По воскресеньям Сашка приглашал меня в Фили на обед к своим «старикам», которые устраивали обильное застолье (всегда с Сашкиным любимым вином). Или он приезжал ко мне (естественно, с бутылками «Кабернэ»); мы ходили на этюды, купались в озере. Иногда выбирались на дачу к каким-нибудь Сашкиным приятелям. В эти вылазки на природу Сашка приглашал своих приятельниц и непременно Веру, студентку пединститута, красавицу и умницу. Она не просто была влюблена в Сашку, она прямо-таки молилась на него. А Сашка, не то чтобы был безразличен к Вере — нет, он бережно относился к ней, но всячески гасил ее любовные порывы (гасил деликатно, с неизменной ослепительной улыбкой), делал все, чтобы их, чисто романтические, встречи не перешли в более серьезные. Я этого не понимал, потому что, повторяю, Вера была красавицей и умницей, и в высшей степени порядочной девушкой из строгой семьи, что среди москвичек уже в то время было редкостью. Я говорил своему другу:
— Вера потрясающая девушка и тебя безумно любит. Женись на ней, лучше ее ты никогда не встретишь, лучше не бывает.
Улыбка с Сашкиного лица исчезала, он отводил глаза в сторону:
— Не хочу портить ей жизнь. Давай не будем об этом! — тихо произносил он и тут же оживлялся: — Пойдем лучше выпьем красненького.
Было ясно — он чего-то не договаривает. И только позднее, во время нашего путешествия, он открыл мне свою тайну.
В то путешествие мы отправились после того, как Сашка получил диплом и уже работал в Курчатовском институте. Накануне своего очередного отпуска он сказал мне, со своей фирменной неотразимой улыбкой:
— Давай махнем на юг, к морю. Возьмем альбомы, порисуем, наберемся впечатлений. И вот что, поскольку у нас с тобой денег — кот наплакал, возьмем билеты только в один конец, а там по побережью и обратно будем добираться на попутных машинах. На еду где-нибудь подработаем. Устроим эксперимент на выживание, докажем самим себе, что мы могучие парни и легких путей не выбираем, но в любых обстоятельствах не пропадем.
