Когда дверца распахнулась, поток влажного воздуха ворвался в ванную, неся с собой запах опилок. С того места, где я стояла на коленях, невозможно было разглядеть, что именно находится за дверью, ясно было одно: там темно, но не совсем, потому что откуда-то пробивался рассеянный солнечный свет. Никакого коридора, никакого сада и никаких белок, пьющих из фонтанов, видно не было.
Тогда я пошла и принесла Классик, которая сказала:
— Давай возьмем с собой Волшебную Кудряшку. Она может нам пригодиться.
— Так мы полезем внутрь? — спросила я, насаживая Волшебную Кудряшку на мизинец.
— Конечно, дорогая. Почему бы и нет?
— Я не хочу туда идти, — заныла Волшебная Кудряшка. — Это плохая идея.
— Заткнись, ты, плакса, — прикрикнула на нее Классик. — Ты с нами не пойдешь, останешься снаружи караулить вход.
— А почему этого не могут сделать Стильная Девчонка или Модница?
— Я и сама предпочла бы, чтобы на твоем месте был кто-нибудь из них, поверь мне, — сказала Классик. — Но у тебя оба глаза нормальные, так что придется пойти тебе, ясно? А если ты не перестанешь ныть, то мы с Джелизой-Розой отрежем тебе волосы.
— Не надо, пожалуйста, — захныкала Кудряшка. — Я буду хорошо себя вести.
— Смотри мне, — сказала я. — Гляди в оба. В ванной я положила Кудряшку на пол перед дверью.
— Пожалуйста, будьте осторожны, — сказала она.
— Будем, — ответила я.
— Если через час мы не вернемся, — добавила Классик, — иди за нами следом, потому что это значит, что нас стирают в порошок.
После этого мы с Классик пролезли в дверцу и оказались на чердаке дома, обитом для тепла стекловолокном.
— Это маленькая пещера, — сказала я, щурясь с непривычки.
Косой солнечный луч заглядывал внутрь через вентиляцию, и на чердаке оказалось вовсе не так темно, как можно было ожидать.
Позади нас вдоль стены петляли водопроводные трубы.
Поверху, у нас над головами, тянулись электрические провода: красные, черные и желтые. Прямо перед нами стояли три картонные коробки и большой сундук.
— Смотри-ка, коробки, — сказала Классик, — давай поглядим, что в них.
— Не знаю, стоит ли.
— Ты что, опять испугалась?
— Не знаю.
— Не бойся. Что такого страшного в коробках?
— Я боюсь не коробок, а сундука с сокровищами.
— Да ну, брось, что там может быть, кроме старых шлепанцев да, может, кучки золота.
— А вдруг там кто-нибудь мертвый, — сказала я, держа Классик перед собой, пока мы с ней шли вперед, увертываясь от паутины и свисающих с потолка кусков стекловаты.
— Там просто бабушкины вещи, — сказала Классик.
— Ага, — ответила я, смахивая тонкий слой пыли с коробок.
Все три коробки были подписаны фломастером, каждая по-своему («Пластинки». «Фотоальбомы». «Рождество»). В первой оказались старые пластинки на семьдесят восемь оборотов, кое-как упакованные и почти такие же хрупкие, как их простые бумажные конверты. Во второй лежали шесть альбомов с фотографиями, но на черно-белых снимках мы не нашли ни одного знакомого лица: какие-то дети на самокате, на трехколесном велосипеде и на лошадке, мужчины и женщины на пикнике в поле, рыбалка, чья-то свадьба, длинный кирпичный дом в окружении других длинных кирпичных домов.
— Незнакомцы, — сказала Классик. — Никто.
В третьей коробке оказались разбитые елочные игрушки — зеленые, красные и серебристые осколки с уцелевшими крючками.
— Обыкновенное барахло.
— Вот именно. А нам нужно золото — и шлепанцы. Золотые шлепанцы тоже сгодились бы.
От сундука воняло нафталином. Внутри мы обнаружили три светловолосых парика, они лежали, спутавшись в один ком, которого я испугалась.
— Там чья-то голова, — сказала я, отступая назад.
— Да нет, — ответила Классик. — Смотри лучше, это же тряпки.
Я пригляделась и поняла, что парики были только частью: два длинных пушистых боа лежали поверх мешковатой женской сорочки. А еще там были шляпы. Круглая, с завязками под подбородком, шляпа-таблетка и порванная шляпа-колокол. Еще глубже, между бумажными обертками и вышитыми покрывалами, обнаружился большой глиняный кувшин, а в нем черная косметичка — можно подумать, кто-то хотел, чтобы лежащая в ней косметика хранилась вечно, надежно укрытая от духоты и чердачной пыли.
— Она хотела быть красивой, — сказала я Классик, представляя себе бабушку, как она стоит у парадной двери Рокочущего, накинув боа на плечи, и машет кому-то затянутой в перчатку рукой; алые губы бантиком, на голове причесанный парик и шляпа-колокол.
— Но она не была красивой, — сказала Классик. — Она была старой.
— Она моя бабушка.
— Страшная старуха с кучей барахла.
— Все ты врешь, — сказала я. — Или ты сейчас же замолчишь, или мы уходим.
Но мы оставались на чердаке до тех пор, пока я не вспомнила про Волшебную Кудряшку. Тогда я повернулась и уставилась на дверь. Классик на моем пальце кивнула, но никто из нас не сделал ни шагу. С того места, где мы стояли, вход казался таким же крошечным, как дырка от сучка.
— Теперь мы белки, — сказала я наконец. — Настоящие белки.
Но Классик не могла ничего сказать. Потому что я не хотела.
— Снаружи Джелиза-Роза и Классик ищут нас, — сказала я. — Но не найдут, ведь они не знают, где мы прячемся.
И когда мы направились назад, к ванной, я сняла ее с пальца, зажала в ладони и всю дорогу притворялась, будто от моих ног на пыльных половицах остаются следы, как от звериных лап.
Я планировала пойти, когда будет смеркаться, на луг и, забравшись в автобус, подождать там светлячков. Но на этот раз я не собиралась позволить поезду застать меня врасплох. Именно поэтому я вытащила из сундука на чердаке бабушкин суконный капор с завязками — когда поезд приблизится, туго завязанный под подбородком капор уже будет надежно прикрывать мне уши.
Но когда капор был найден, у меня вдруг отчаянно зачесались голени: пролезая на чердак сквозь низенькую дверь, я зацепилась за стекловату.
— Ужасно, — пожаловалась я Классик в спальне.
— Ты так до крови расчешешь, — сказала она, наблюдая с моего пальца за тем, как я чесала себе голени. — Корябай сильней, и ты порежешь ногу.
Но я продолжала чесаться как сумасшедшая, пока боль не пересилила зуд. Тогда я удовлетворенно вздохнула и плюхнулась на кровать.
— Отлично, — сказала я, чувствуя, как горят ноги. — Вот теперь гораздо лучше.
— Мне скучно. В этом нет ничего интересного. Пойдем лучше на крыльцо, покружимся.
Классик порхала у меня перед носом, точно муха, и я повертела пальцем, описывая ее головой круги в воздухе.
— Прекрати, — сказала она. — А то у меня закружится голова и меня стошнит.
— Не стошнит. Тебя не может тошнить. У тебя рот не открывается. — Но вертеть пальцем я все же перестала, на всякий случай.
Мать предупреждала меня, чтобы я никогда не кружилась волчком в квартире, особенно сразу после еды. Вращение вызывает тошноту, говорила она. Но меня никогда не тошнило. Я кружилась, раскинув руки, пока по телевизору шла реклама. Особенно здорово было кружиться в гостиной, где шуршал под ногами палас и телек со свистом проносился мимо, а мать лежала в отключке и отец спал на диване. Обои превращались в расплывчатые цветные полосы, лохматый ковер обжигал ноги, его кусачие волоски забивались мне между пальцев, а телевизор то и дело пролетал мимо, взрываясь атмосферными помехами. Неровный потолок над головой закручивался в молочно-белую воронку, и чем быстрее я кружилась, тем глаже становилась штукатурка, предметы вокруг становились плоскими и словно перетекали друг в друга. Я начинала кружиться в другую сторону, волоски ковра больно дергали и кусали меня за ноги, зато комната с легкостью меняла направление.
Когда мать не спала, она из своей спальни слышала, как я верчусь. И всегда начинала орать; в гостиной мне разрешалось только садиться на шпагат, а стойку на голове нужно было делать на своей кровати. Она была невысокая, а матрас на ней широкий и упругий. Так что, упав, я не сломала бы себе шею. Но стоять на голове было скучно, так что я обычно делала пару стоек, а потом бросала. Шпагаты были интереснее. Иногда мать заставляла меня садиться на шпагат в ее спальне, и всегда улыбалась, видя, как я касаюсь носом ковра. Но больше всего я любила кружиться в гостиной, и еще мне нравилось головокружение, которое приходило потом.
Вот и теперь, на крыльце старого дома, я кружилась, мои ноги чесались, а дощатые половицы стонали под моими пятками. В первый раз в жизни я кружилась не дома, хотя еще в автобусе я подумывала, не крутануться ли разок в проходе. Зато теперь на мои пальцы были надеты Классик, Волшебная Кудряшка и Джинсовая Модница, и мы кружились все вчетвером. Стильная Девчонка осталась наверху. Все равно у нее глаз не было.
