– Надо ехать.
Тонкая и хрупкая вздохнула.
Я повторил:
– Надо ехать…
– Что ж…, – кивнула, – Раз надо…
И отвернулась. Потащила из кармана платочек.
Старший глянул вопросительно: «Не возьмешь с собой?»
«Не возьму».
В ногу вцепилась младшая, затараторила:
– Папка, папка, не уезжай… Папка, папка, возьми с собой… Папка, а что ты мне привезешь?…
Я поднял дочку на руки:
– Привезу, привезу…
– А что, что привезешь?
Тонкая и хрупкая, промокнув платочком глаза, грустно улыбнулась:
– Привези ей брусники. В Чагудае она такая большая и вкусная…
– А тебе?
Катя не ответила. Она не хотела меня отпускать. В Чагудай.
Старший ушел в свою комнату. Младшая спрыгнула на пол, вьется вокруг:
– Папка, привези брусники… Папка, привези брусники…
– Привезу… Привезу… Привезу…
Тропинка вывела меня на опушку леса. Вот завод. А вот поселок. Чагудай.
Чтобы не терять время, сразу завернул в управу. Там было подозрительно пусто. Только один мужичок маялся в коридоре. Сторож, наверное. Я к нему:
– Скажите, пожалуйста…
А он смеется:
– Не узнал, что ли, Николай?
– Нет.
– А я-то вот тебя сразу. Да Юрка я, Сурепов…
Господи, это же мой одноклассник. Тот самый, с которым мы когда-то так глупо подрались из-за карты Чагудая. Сколько раз я приезжал из Шольского, а вот ведь только сейчас встретились после школы.
Гляжу на него – был ведь достаточно здоровым пацаном. А тут рядом со мной – мужиком в расцвете сил – сморщенный старичок.
– Болею вот, – провел рукой по животу. – К вам в Шольский сподобился съездил на операцию, а толку… Почти весь желудок оттяпали и что-то там еще по мелочи. Врач сказал, возвращайся и прощайся, мол, с семьей. Может, еще полгодика только и протянешь. Вот здесь теперь в конторе и тяну на легкой работе. Ты к кому?
– К Брагину.
– Э, – закачал Юрка головой, – Не будет его ни сегодня, ни завтра. На Синюю горку по каким-то делам укатил вместе с начальником милиции. Да, знаешь, кто у нас начальник милиции?
– Понятия не имею.
Юрка снова разулыбался:
– Лешка Зубенко.
Тоже одноклассник.
– Он же по военной части был. После училища где-то по дальним гарнизонам служил…
– Был…, служил… – согласился Юрка, – Но вот в Чагудай вернулся. Теперь милицией заправляет.
– Надо же…
Превратности судьбы. Когда-то Лешку в этой самой милиции избили ни за что, ни про что так, что волосы пучками лезли. А теперь он же ею руководит. Чудеса… А может, Чагудай начинает перестраиваться, меняться? Приходят сюда новые, здоровые душой и телом люди?
Юрка подмигнул и достал из тумбочки водочную бутылку – на дне ее еще плескалось:
– С приездом…
Хотел отказаться. Но обидел бы Юрку, делящегося сокровенным. Да и спешить мне теперь было некуда:
– С приездом.
Мы легко допили Юркину бутылку.
– Надо же. Начальник милиции…
Юрка улыбнулся:
– Может и ты вернешься на совсем?
– Нет уж, спасибо…
– А Наташка Федотова?
– И она вряд ли вернется из Шольского. Мы давно не виделись. Но знаю, что все у нее хорошо по работе. Муж есть, ребенок…
Я сходил в магазин через дорогу. Купил еще бутылку и закусить. Заодно чая-сахара с собой – в чагудайской квартире меня никто не ждет.
Выпивали. Пыхали табаком. Юрка – папиросой, я – сигаретой.
Говорили. Вспоминали. И Юрка ту нашу с ним драку не забыл:
– Помнишь?
– Конечно.
– Вот придурки.
– Не то слово.
– Д ы ра на днях объявился. Помнишь, с «вербовки» пацан, с нами учился. Потом его на Синюю горку, на малолетку отправили…
– Из-за него как раз тогда Лешке Зубенко в милиции и попало…
– Он самый. Вот очередной срок отмотал, домой заявился.
– Жив-здоров, значит…
– Да. Одни люди на свободе умирают. А этот после нескольких ходок – живехонек…
– Ну и черт с ним… А Поташ – второй «паханчик»? Так же все еще на заводе работает?
– Нет, Поташ завербовался куда-то. Уехал один. Семья здесь осталась. Ждут от него вестей. Но что-то все ни слуху, ни духу…
– А кого-нибудь с нашего двора кроме Лешки еще видишь?
– Володька Тумкин иногда в управу заходит – видимся. Он из слесарей в мастера поднялся. И не пьет совсем.
– Вот молодец.
– Не знаю. Мужики его в бригаде, конечно, побаиваются, но не уважают…
– Почему? – удивился я.
– Нелюдимый он какой-то стал, некомпанейский. После работы – сразу домой. Ни выпить с ним, ни поговорить. Непонятно, что с Володькой такое…
– Все мы с годами меняемся.
– Точно… А говорили, что Зойка сразу после школы от тебя аборт в Шольский делать ездила. Правда?
– Чушь. Она мне так ни разу и не дала.
– Врали, выходит… А как там в Шольском с бабами?
– Бабы есть.
– Красивые?
– Не красивей наших. Но поухоженней. Одеваются лучше. Прихорашиваются.
– А работают где?
– А кто где: на заводах, на фабриках, в учреждениях разных…
– А у нас все на одном заводе… – Юрка провел рукой по животу, – все при деле, кто не больной. Только вот зарплату последнее время что-то с перебоями платят.
– Договорились там эти собственники в конце концов или нет?
– В том-то и дело, что нет. Все тянут… Им-то что с их денжищами, а у нас народ без зарплаты сразу бедствовать начинает. Откуда еще здесь, кроме как с завода, денег возьмешь? Только пенсионеры в такие дни остаются пусть и мало, но имущими. Вот и я по инвалидности получаю. Держимся, хотя и трудно, и недолго живем здесь…
Да, это моя бабка Настя дожила до восьмидесяти. А теперь вот одни родители хоронят своих детей. Другие не успевают дождаться внуков. Недолго ныне живут чагудайцы. Так же, как и окружающие их березы. И у тех, и других век короток. И чагудайцы, и березы одинаково худые, корявые и выносливые. Терпят всю свою короткую жизнь, гнутся, гнутся, пока, наконец, не рухнут, сгнив или высохнув на корню.
Юрка качал пьяной головой:
– Болеет народ. Болеет и мрет.
Я был здоров. Потому что сбежал отсюда. Сколько раз я спрашивал себя: что я сделал? Предал мать, отца, Сему, Вареньку, бабку Настю, Серегу? Или спас себя и своих детей? Останься я в Чагудае и всю свою жизнь вот так же вот бы пил, дрался и болел. И дети мои так же бы пили, дрались и болели. И, может быть, похоронил бы уже своих детей, как хоронили их здесь мои мать и отец? И, может, уже не было бы и меня?…
Пришел другой сторож – Юркин сменщик. Незнакомый мужик недовольно посмотрел на пустую бутылку:
– Опоздал, что ли?
– Опоздал…
Мы с Юркой вышли из управы. Добрели до болота. Все вроде знакомо. Здесь я был счастлив маленьким. Счастлив воде, лесу, солнцу, матери… Как это было здорово – многое в жизни не замечать, о многом не думать. Радоваться единственному пойманному за целый день карасю и куску хлеба в кармане. И предвкушать новый день, в котором может быть будет два карася. Или лукошко белых грибов. Брусничная поляна. И мама напечет сладких пирожков. А отец купит, наконец, обещанный велосипед…
Я смотрел на болото. Все вроде знакомо. Все так и не так. Какие-то все-таки это другие деревья, кусты, трава. Не то. Все чужое. Или я чужой, как сказал когда-то мой друг Серега? И не этого ли я сам хотел?
Потянул Юрку в улицы:
– Пойдем. Мне еще нужно к Ольге зайти, к жене Семена.
Юрка мотнул головой:
– Прости господи…
Я не понял:
– Что? Что ты сказал?
Юрка лишь пьяно отмахнулся:
– Так, это я, так…
Довел покачивающегося одноклассника до дома. И сам пошел в свой пустой и мертвый. Поднялся по лестнице мимо соседских дверей, блестевших свежим решетчатым железом. Усталый, хмельной, тяжелый. К Ольге решил зайти с утра. Проспавшимся, отдохнувшим. Рухнул на пыльную кровать…
Проснулся поздно. Испугался, что могу не застать Ольгу. Но она была дома. Одна. С распухшим темным лицом, с какими-то стеклянными глазами:
– Здравствуй, проходи…
Я всматривался в ее лицо:
– Что с тобой?
– Ничего – она засуетилась, захлопала дверцами шкафчика, – Мне тебе и поднести нечего…
– Да не нужно ничего, Оля.
Но она трясла головой:
– Как же? Так нельзя. Нельзя…
Вытащила откуда-то кошелек… Судя по всему, пустой. Я встал:
– Сейчас схожу. Вина или водки?
– Водки.
Чагудай.
Мы выпили. Ольгино лицо порозовело, глаза стали мягкими. Она заплакала.
– Что, Оля?
– Ничего. Ничего…
Поговорили о наших общих квартирных делах. Нового от нее не услышал. Надо было ждать возвращения Брагина. Спросил Ольгу:
– А как племянник мой? Где он, кстати?
Ольга махнула рукой:
– На улице или по подвалам где-то бегает. Дома почти не бывает. Да и к лучшему. Пособие у меня украл на Семена. Говорит, на учебники. Знаю я его учебники…
– Неужели уже выпивает?
– Если бы. Это мы водку пьем, а они же нынче колятся.
– Как это колятся?
– Шприцами. Покупают какую-то дрянь на Второй заводской в третьем доме и в подвале колятся. Кайф ловят…
– А милиция?
