Кладбище, где был похоронен его отец, находилось на вершине холма, между стволами платанов и магнолий виднелась река. Лейтенант вспомнил скромную могилу, и эта картина всколыхнула в душе факты и чувства, которые ему хотелось бы забыть навсегда. Он вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате, стараясь убежать от собственного прошлого.
Тщетно! Тщетно! Никогда ему не забыть, что он не раз предавал отца, отрекался от него. Это было бесчестно, признавал он теперь. И в памяти всплыл один из самых мучительных дней его юности…С утра по городку пополз слух, повторенный затем вечерними газетами, что какой-то негр якобы напал на белого, ограбил и ранил его, а полиции так и не удалось поймать «преступника». На улицах негритянского квартала появились группки белых с дубинками и кастетами. Ему было около семнадцати лет, он шел опустив голову по тротуару рядом с отцом, как вдруг увидел, что перед ними возникли фигуры трех рослых белых. Раздался крик: «Держи негра!» Он в панике бросился бежать. Мимо его уха просвистел камень. На углу он оглянулся и с облегчением обнаружил, что за ним никто не гонится. И в это мгновение увидел, что трое белых избивают, пинают его отца, а тот упал на землю, скорчился, закрывая голову руками…
Даже теперь при одном воспоминании о своей трусости лейтенант ощутил то же мучительное чувство, которое терзало его весь тот давний вечер, когда он бесцельно бродил по окрестностям городка. Домой он вернулся совсем поздно, когда наконец вмешалась полиция и в негритянском квартале воцарилось спокойствие. Он долго стоял на улице, не решаясь войти. В конце концов холодный ветер оказался сильнее, чем стыд, и он постучался в дверь отчего дома. Увидев его, мать вскрикнула и заплакала: «Сынок! Сынок!» Она уже думала, что его линчевали. С тревогой ощупала его голову, грудь, руки… «Не ранен ли? Где пробыл до поздней ночи? Не голоден ли? Ах, какие ледяные щеки!» Он бормотал в ответ что-то невразумительное. «Зайди к отцу. Сегодня вечером злые люди чуть не убили его — они били его палками, топтали. Посиди с ним немного, а потом приходи ужинать». Он со страхом вошел в спальню. Отец лежал на кровати, в темноте он казался большим черным медведем, зализывающим в берлоге свои раны. «Сынок, мы показались им подозрительными…» В его голосе звучало страдание. Сын подошел к кровати, радуясь темноте, которая делала эту встречу менее тяжелой. Он почувствовал, как шершавая отцовская рука сжимает его руку. Услышал, как отец прошептал: «Мать не знает, что ты был со мной, когда они на меня напали. Не говори ей ничего… Обещаешь?»
В ту ночь ему не удалось заснуть. Он лежал под одеялом с открытыми глазами, слушая стоны и вздохи отца, доносившиеся из соседней комнаты. Наверно, уже светало, когда отец сказал: «Господи, дай мне силы вынести это унижение». Потом голос матери: «Спи, дорогой, спи». Короткое молчание. «Наш брак — непростительная ошибка. Я принес тебе только вечную тревогу, позор». — «Глупости! Ты знаешь, как я тебя люблю. Ничего не будет. После того, что случилось, я думаю, нам не стоит оставаться здесь… Мы уедем в какой-нибудь другой город. Мир велик». Отец вздохнул: «Боже милосердный, опять?» Послышалось сдавленное рыдание. Потом он сказал с тоской: «Сын меня не любит. Стыдится меня. Но я его не осуждаю. Трудно быть негром в этой стране… в любой части света». Снова молчание. Затем глухой голос отца: «Лучше бы эти люди убили меня!» — «Не кощунствуй!» — «Когда я умру, вам станет легче жить…» — «Постарайся заснуть, тебе нужно выспаться. Бог велик. И он ведает, что творит». Небольшая пауза и снова приглушенный голос: «Порой сомневаюсь»…
Лейтенант взял металлический кувшин с водой, стоявший на тумбочке, и отпил из него. Резко встал и направился в ванную.
В дверях ванной он вдруг остановился. Он снова увидел прошлое… Мать ушла в школу, где она преподавала в начальных классах. В доме царила тишина. Он пошел в ванную, открыл дверь и увидел, что отец висит на подтяжках, привязанных к потолочной балке. Труп покачивался, как огромное чучело, с высунутым языком, посиневшими губами, серым лицом и вылезшими из орбит глазами. У него закружилась голова, ноги подкосились, и он упал без сознания…
Лейтенант встал под душ и открыл кран. Вода была теплой. Он чувствовал, что продолжает потеть даже под душем. Густо намылившись, он с силой растер все тело. Но едва вытерся, как ощутил, что пот снова течет по спине. Стоя перед зеркалом, он провел под мышками палочкой дезодоратора. Его приводила в ужас мысль, что запах кожи может выдать его принадлежность к черной расе.
В воздухе пахло мылом — приятный, навевающий воспоминания аромат… Воспоминания — о чем? О магнолиях в цвету на кладбище в тот день, когда хоронили его отца… Черные люди в черных костюмах вокруг могилы. Черная земля. Голубое небо. Священник, его громкий и торжественный голос: «О боже, помилуй и прими в лоно свое бедного грешника, у него не хватило мужества вынести превратности и жестокости мира. Помолимся, братья!»
Лейтенант посмотрел в зеркало и опять не обнаружил в своем лице отцовских черт. Разве что выражение глаз? Или рот?
…Когда присутствовавшие на похоронах разошлись, мать взяла его за руку и они направились к воротам кладбища совсем одни. Она молча вытирала слезы платком. Он шел, погруженный в тяжкие мысли, и чуть было не наступил на желтую розу. Послышалась веселая музыка. На кладбище входила другая похоронная процессия. Похоронная? Впереди шел джаз-банд, которым дирижировал потный негр, одетый во все белое. Держа в руках трехцветный штандарт, негр вертелся улыбаясь. Тромбоны, кларнеты, тарелки, большие и маленькие барабаны… Медные инструменты, сверкая на солнце, играли победный марш. Они, казалось, бросали вызов смерти. Даже те, кто нес гроб, двигались пританцовывая. На лицах родственников покойного горело возбуждение. Процессия делала танцевальные па между могилами. И его вдруг охватила безумная радость жизни. Такого чувства он еще никогда не испытывал. Казалось, он пробудился от долгого кошмара. Одна-единственная мысль билась в его мозгу: «Теперь, когда «он» мертв, мы с матерью сможем жить, как белые. Мы ведь белые!»
Лейтенант вернулся в спальню и начал медленно одеваться. Воспоминания — неизлечимые язвы памяти… Он взглянул на часы. В запасе оставалось еще двадцать минут, он придет в ресторан точно к назначенному времени. Тут его взгляд остановился на листке, лежавшем на письменном столе. Он сел, зажег лампу. Это было письмо от жены, которое он получил накануне. Лейтенант прочел еще раз: «Мой дорогой! Ты не представляешь, как мы обрадовались — наш сын, я и все твои друзья, — когда узнали, что через неделю ты будешь с нами и останешься дома навсегда! Этот последний год был для меня годом невыносимых страданий, и теперь могу тебе признаться, что все время жила в страхе, боялась получить одно из этих ужасных извещений, в которых президент с прискорбием сообщает и т. д. Ну, ты знаешь. Главное — ты жив, жив! И…»
Лейтенант пропустил несколько строк, отыскивая место, которое его больше всего взволновало в этом письме: «Я хочу рассказать тебе о том, что произошло с нашим сыном; только ты не волнуйся — ничего серьезного не случилось. Но раз уж ты его увидишь с забинтованной головой, я не хочу, чтобы ты напрасно тревожился. Как тебе известно, наш мальчик в этом году пошел в недавно интегрированную школу, и вот два дня назад несколько взрослых белых — отцы и матери учеников, не согласные с интеграцией, — подкараулили негритянских детей у выхода из школы, освистали их и забросали камнями. Один камень попал нашему мальчику в голову, но клянусь тебе, что повреждение пустяковое: рассечена кожа и доктор наложил всего два шва. Конечно, все это очень грустно, и я пишу тебе об этом только потому, что, отложи я этот рассказ до нашей встречи, я, наверное, расплакалась бы и не смогла говорить…»
Лейтенант с раздражением разорвал письмо и бросил клочки в корзину под столом.
Когда через несколько минут он в вестибюле подошел к ночному портье, чтобы отдать ключ от номера, то с удивлением заметил, что тот не улыбнулся ему, как обычно.
— Господин лейтенант! — воскликнул портье. Он держал в руке картонный листок. — Я вот смотрю… на вашу карточку… — Он говорил отрывисто, выпуская фразы, как пулеметные очереди разной продолжительности. — Вы родились… в год буйвола… весьма любопытно!
Лейтенант положил ключ на стойку и направился к двери, но старик остановил его:
— Один совет… вы позволите, господин лейтенант? Один совет… Завтра… для господина офицера неблагоприятный день лунного месяца… До полуночи… сегодня очень хороший. Но завтра… много опасностей, возможно, несчастий… возможно.
— Завтра, дед, я возвращаюсь к себе на родину, — пробормотал лейтенант, и тут же ему показалось, что он сказал неправду.
— Вам не следовало бы… неблагоприятный день… Вернитесь в отель… в полночь… лягте спокойно… ногами к югу… Очень спокойно… Завтра неблагоприятный день…
