— А я не знаю. Первый раз ведь в городе.
— Так вы ступайте через парк и прямо все время идите.
— И приду на пляж?
— На озеро. Там уж увидите.
Вот незадача. Сознание ее снова погрузилось куда-то внутрь ея, и взгляд безразлично заскользил по стенам. И я понимаю, что грех ее отрывать от велики к скорбных дум. Ей даже лень вытереть сметану с пальцев, которыми она ненароком угодила в мой стакан.
Завтракая, я нет-нет и поглядываю на удивительную буфетчицу, и один раз она замечает мой взгляд и вдруг загадочно улыбается, отчего я проглатываю непережеванный кусок ветчины. О, чудо незнакомого и прекрасного женского лица, свирепую власть имеет оно над нами!..
Адрес предприятия я узнал у портье — пять остановок на автобусе. Я решил идти пешком, и правильно сделал. Чудесная получилась прогулка. Я шел словно по киношному павильону. Улицы разноцветных, деревянных, стройных домиков, красочные витрины магалшчпков, в основном, как я понял, торгующих сувенирами, кое-где двух и трехэтажные блочные дома, почти не портящие общего праздничного впечатления, зеленые пушистые аллеи, припорошенные лучами нежаркого утреннего солнца, блестящий булыжник мостовых — все умытое, чистое, непыльное, и люди, попадающиеся навстречу, улыбающиеся, без тени усталости на лицах, с плетеными корзиночками, полными фруктов, с пляжными принадлежностями, в пестрых легких одеждах, участники какого-то тайного карнавального шествия. Разительное отличие от московской душной летней толчеи. Казалось, на этих ласковых улицах, под свежим небом нет места заботам и горю, слезам и разочарованию. Я влюбился в этот город с первого взгляда. А когда дошел до черты, откуда открывался совсем иной пейзаж — обыкновенное шоссе, конвейерный микрорайон, близнец десяткам московских, и сверх всего привычный взору чернильный столб дыма над заводиком, — неодолимая сила повлекла меня в сторону и усадила на замаскированную сиренью скамейку. Творилось со мной чгото неладное, кровь вяло текла по жилам, голова кружилась, душистый воздух клонил в сон, к воспоминаниям. Я думал, что снова позвала меня издалека Наталья Олеговна, и покорно склонил голову, приготовившись к встрече. Но это была не она. И никто. Это была вязкая сердечная слабость, расплата за сумасшествие и счастье последних московских недель, я не мог ей сопротивляться и поплыл по течению…
С Перегудовым я познакомился через его жену, а с ней самой, с Линой Петровной, встретился при весьма забавных обстоятельствах. Ехал в автобусе в час пик (москвичи знают, что это такое) и стал свидетелем дорожного скандала, тоже очень типичного. Есть такие люди, большей частью пожилые, которые именно в переполненном автобусе утверждают себя как личность. В поисках свободного местечка они тратят столько энергии, сколько иной альпинист не тратит при восхождении на Эльбрус. Любимая тема их автобусных выступлений — хамство молодых людей, не уступающих место инвалидам, и шире — о падении нравов вообще. Они бывают настолько агрессивны, что с криком: «Не пихайте меня локтями!» — способны нанести членовредительство. Однажды я зазевался, не успел сразу вскочить с места, и пожилая гражданка с забубённым лицом содержательницы «малины», с садистской улыбкой отдавила-таки мне ногу кованым каблуком. С тех пор я остерегаюсь садиться в автобусах или в метро, если не вижу рядом минимум пятьшесть свободных мест.
В этот раз в автобусе, в толчее, куражился полупьяный мужчина в клетчатом пиджаке, с кирпичом вместо лица. Тоже знакомый тип — этакий автобусный свободомыслящий вития, подделывающийся под юродивого. Сначала он куражился сам по себе, а потом привязался к худенькой женщине с двумя огромными хозяйственными сууками. Чем уж она ему досадила — неизвестно, скopеe всего просто оказалась под рукой.
Тип требозат от женщины ответа на какие-то туманные «философские» вопросы и, не получив оных, перешел к угрозам и разоблачениям. Он брызгал слюной, издавал горловые хрипы, сверкал гнилыми зубами и, в общем-то был не сильно пьяный, а сильно дурной.
Связываться с ним, понятное дело, не нашлось желающих, и от зтого своего мнимого превосходства он все больше наглел и входил в раж. Я бы тоже, скорее всего, не вмешался, но случайно увидел испуганные, несчастные глаза женщины и еще заметил, что тип, приговаривая: «Лиха вы не встречали, а вот скоро встретите!» — каждый раз тихонько подталкивал ее коленом. Не заметил, а догадался, потому что женщина неестественно дергалась и беспомощно озиралась.
«Вот сволочь, — подумал я. — Почувствовал слабину и прет медведем».
Я передвинулся к ним, протянул руку и потряс хулигана за плечо:
— Эй, приятель! Отстань от женщины.
Тот был тертый калач, поэтому, повернувшись ко мне, ответил не сразу, несколько мгновений цепко вглядывался. Уловив, видимо, что особой опасности нет, он с охотой переключился на меня. Из его нечленораздельного свистящего горлового бормотания я понял только, что таких козявок, как я, он топит в каком-то пруду возле какой-то силосной башни. Я знал, на что шел, и приготовился молча терпеть его бред оставшиеся мне три остановки, но недооценил мерзавца. Приняв мое молчание и отрешенный вид за признаки малодушия, он подобрался ближе и вдруг, набрав слюны, плюнул мне в лицо. Я успел отвернуться, но зеленое бешенство вмиг согнуло меня в тугую пружину. Как раз подоспела остановка, открылись двери, перед нами образовался проход, и в этот проход я и выволок его за собой, намертво уцепившись за воротник рубашки Кажется, кто-то мне помог, потому что со ступенек он свалился на меня, как можно свалиться, только получив крепкий пинок в спину. Мы оба упали на асфальт, я приложился щекой и расквасил себе губы и нос. Мужчина, невредимый, вскочил и стремглав понесся к домам, почему-то петляя как заяц. Только я его и видел.
Сошла и женщина с сумками, приблизилась ко мне и рнновато спросила:
— Вы ушиблись, благородный юноша?
— Пустяки! — буркнул я, меньше всего желая с пен разговаривать, кляня себя за то, что ввязался в глупейшую историю.
— Нет, нет, я вижу, у вас кровь, — торопясь, она опустила сумки на землю, извлекла носовой платок и потянулась ко мне. На нас глазели со всех сторон.
— Не надо, — попросил я, — зачем вы сошли? Ехали бы себе.
— Я здесь живу. Вы должны пойти со мнай!
Она попыталась тащить меня за руку, я нелепо упирался, и вся сцена доставила, надеюсь, много радости окружающим.
— Пойдемте, умоляю вас! — просила она с настойчивостью, достойной лучшего применения. — Прошу вас, иначе я места себ-е не найду. Вы же из-за меня пострадали.
— Пойдемте! — поддался я наконец: кровь солонила губы, и я сообразил, что ехать в таком виде в автобусе, да еще встретить около своего дома знакомых — не слишком заманчивая перспектива.
Так я попал в дом Владлена Осиповича Перегудова. Лина Петровна настояла на том, чтобы я остался ужинать, самолично промыла и заклеила мои ссадины. Муж, Владлен Осипович, бродил за ней из кухни в ванную, из ванной в комнату, как собачонка, и за этот вечер раз десять выслушал историю о моем подвиге. Лина Петровна трещала без умолку. Сухопарая, с нездоровым румянцем на щеках, подвижная — ртуть в розовой колбе, — она обладала бурным темпераментом общественного деятеля и разумом младенца. Впоследствии мне нравилось слушать ее забавные нервические рассуждения: об искусстве, науке и судьбах мира, но в тот раз, побитый, уставший, я был раздражен и уныл, и почему-то никак не мог решиться уйти. То есть я делал попытки, вставал, начинал прощаться, мямлил что-то о деловой встрече, но Лина Петровна картинно воздевала руки к потолку, кричала: «Ах, я умоляю! Ну, Владик, почему ты молчишь!» — и я покорно опускался в кресло. Владлен Осипович смотрел на меня сочувствующим взглядом и изредка со значением кивал на буфет и щелкал себя пальцем по кадыку.
Позже вернулась из института дочь Перегудовых — девятнадцатилетняя Алена, и сразу стало повеселее.
Лина Петровна в одиннадцатый раз поведала историю о том, как благородный юноша спас ее от позора, а может быть, и насилия, однако теперь слушатель попался неблагодарный. На меня Алена даже не взглянула хорошенько, а матери авторитетно указала:
— Вечно ты вмешиваешься в какие-то скандалы, мать. Пора бы тебе повзрослеть.
Девица Алена за ужином сидела напротив меня, и я сколько угодно мог любоваться ее гладкой кожей, сияющими глазками и вздернутым носиком. Лина Петровна заботливо и рьяно подкладывала мне жирные куски баранины (расправляясь со второй тарелкой, я поймал на себе презрительный взгляд Алены), и вскоре я ощутил, что попал в семью; где царят покой, довольство и беспечность. Владлен Осипович, оживясь, рассказал полупристойный анекдот из ковбойской серии, чем ужасно развеселил Лину Петровну; благодарный за ужин, я напрягся и вспомнил пару анекдотов про пионера Вову, хозяйка чуть не подавилась печеньем, и ее пришлось отпаивать холодной водой. Алена нахмурилась, сказала:
