У Мицуо в тот день впервые был выходной с тех пор, как он устроился на работу. По его словам, это был не просто выходной, а целая неделя отгулов за работу в «золотую неделю»[3]. Простодушно улыбаясь, он сказал, что после окончания средней школы подрабатывал и копил деньги, а теперь хочет на них отправиться в путешествие. Вот и запасную одежду с собой прихватил.
— Раньше-то мне путешествовать почти совсем не доводилось. Я и в школе на дальние экскурсии со всеми не ездил, Я ведь учился не как все — спасибо, что мне разрешили в школу ходить днём. А уж об экскурсиях я и вовсе не думал. За то, что начальство мне разрешило ходить в среднюю школу, я должен был каждый день у нас в детском доме присматривать за малышами. А когда окончил среднюю школу, стал помогать с бумажной работой у нас в административном отделе. За это немножко платили, но времени на развлечения совсем не оставалось.
На все его рассказы я только кивала с улыбкой. Слова сочувствия подобрать было трудно, да я по-настоящему и не могла и не хотела почувствовать всю тяжесть его сиротской жизни. К тому же я ещё сомневалась, насколько его рассказы правдивы.
— У меня, правда, была семья, но я тоже особенно ни в какие путешествия не ездила, — сказала я. — Ну, разве что в Никко[4], когда училась в начальной школе. Ну, ещё с мамой в деревню. А так всё больше в книжках читаю… Сплошные «книжные путешествия», а не настоящие…
Тут мне вспомнилась Герда из «Снежной королевы» — как она одна отправилась в дальние странствия, чтобы разыскать своего друга Кая, которого Снежная королева держала в ледяном дворце. По дороге её захватили разбойники, но маленькая разбойница помогла ей спастись, и Герда на северном олене пустилась в путь, чтобы попасть в далёкий, холодный край… Вот было настоящее путешествие!
Когда мы в тот вечер добрались до вокзала Уэно, было часов девять. В этот поздний час в здании вокзала можно было увидеть стариков, приехавших в столицу из дальних весей, матерей с маленькими детьми, школьников в форме, отъезжающих к себе в пригороды, покидающих Токио молодых людей с усталыми лицами. Некоторые дремали на лавках, уткнувшись носом в свой багаж. Там и сям раздавался плач младенцев, слышались чьи-то рыдания, звучали из репродукторов объявления о прибытии поездов.
Я, раскрыв рот, смотрела вверх, где смутно белела матовая полусфера потолочного свода.
— Тут как-то делается трудно дышать. И пахнет так странно… Теперь вспомнила: я тут уже была когда-то давно. Мы сюда в младших классах ездили на экскурсию — к уроку обществоведения готовились. На метро приезжали, — тихонько сказала я Мицуо, показывая налево — на тёмный провал лестницы, ведущей к станции метро.
Мицуо помолчал некоторое время, озираясь по сторонам, потом перевёл взгляд на меня и вдруг, изменившись в лице, сказал:
— Перед тем, как покупать билеты, надо бы купить другую одежду, что ли. А то уж больно твоя матроска бросается в глаза. Магазины, наверное, ещё открыты — пойдём посмотрим.
Он направился к выходу из вокзала. Я поспешила за ним.
— Но у меня ведь всего тридцать иен! Что я на них куплю? По правде говоря, мне и на билет-то не хватит. Может, и так сойдёт?
Мицуо обернулся ко мне с вымученной улыбкой:
— Да ведь так сразу видно: девочка убежала из дому. Не волнуйся, это у тебя только тридцать иен, а у меня по сравнению с твоим запасом денег куры не клюют. Только, конечно, я имею в виду подержанную одежду — на новую-то не хватит…
Я успокоилась и согласно кивнула. Конечно, нельзя было отправляться в путешествие в моей матроске да ещё со школьным ранцем.
Мы выбрались из здания вокзала не через главный вход, а через боковые двери. Быстро стемнело, и в вечерней мгле ничего нельзя было толком рассмотреть. Какие-то чёрные мужские фигуры стояли в проулке, прислонясь к стене. Некоторые курили, сидя на корточках. Мне казалось, что все они исподтишка смотрят на меня, когда я прохожу мимо в новенькой школьной матроске. Сверху над нами тянулись через эстакаду железнодорожные пути, и, когда проходил поезд, силуэты этих мужчин, да и я сама, — все слегка подрагивали при тусклом свете оголённых электрических лампочек. Под эстакадой плавал, слегка закручиваясь, словно клубы дыма, и оседал слоями какой-то особый запах, принесённый ветром.
Совсем оробев, я правой рукой ухватилась за пояс Мицуо и шла за ним, низко опустив голову, чтобы не встретиться взглядом ни с кем из тех мужчин. Для Мицуо это место, похоже, было не в новинку: он шагал уверенно, как днём. Выйдя из-под эстакады, мы оказались перед рядами лотков-каталок со всякой всячиной. От ацетиленовых ламп поднимались чёрные струйки дыма, так что чад ел глаза. Подвыпившие мужчины и женщины прогуливались туда-сюда, иногда обнимались или ругались. Были и такие, что плакали и блевали, сидя прямо на земле. Среди продавцов у лотков было много женщин, да и дети торговали чем придётся. На одних лотках продавали выпивку и еду, на других старые журналы, ношеную одежду, подержанные принадлежности для письма, копирку, бельё, бамбуковые плетёнки и ещё бог знает что. На лотке с одёжками мирно спал маленький мальчик. Он, конечно, не продавался. Противного нищего старика, завернувшегося в газетные листы, так и хотелось пнуть ногой. Улица была вся усыпана мусором, и кое-где виднелись нищие, рывшиеся в мусорных вёдрах — должно быть, в надежде чем-нибудь поживиться. Горланили песни пьянчуги: на тротуаре в сторонке пристроился только что приехавший из деревни смуглый старик, как видно растерявшийся, не зная, куда ему податься. Сновали какие-то молодые люди со свирепыми физиономиями, в широких рубахах-алохах и в тёмных очках, которые они не снимали и в эту вечернюю пору. Какая-то девочка всё ходила по панели, приговаривая: «Не купите ли мне цветочки, мужчина?» На вид она была, может быть, и младше, чем я. Вокруг бегали грязные босоногие ребятишки в лохмотьях. Я никак не могла понять, что она здесь делает в такой поздний час.
Я вспомнила слова мамы о том, что в Синдзюку и в Уэно до сих пор есть очень опасные места и поэтому ходить туда ни в коем случае нельзя даже днём. «А уж в Сибую и в Икэбукуро тем более!» — предупреждала она меня.
Тот универмаг, где было кафе-мороженое, находился в районе Нихонбаси. Там, наверное, было безопасно. Я помнила, как мама вызывала на время из своей родной деревни девушек лет семнадцати-восемнадцати жить у нас и помогать по дому, когда братец был ещё жив. Одна из тех девушек, Суми, повадилась развлекаться по ночам. Уходила из дому в ярких, кричащих платьях и возвращалась очень поздно. Мама её за это ругала и в конце концов отослала обратно в деревню. Представляю себе, как круглолицая хорошенькая Суми расхаживала по этим ужасным улицам в своей юбчонке парашютом по последней моде, с лентами в волосах и мурлыкала под нос песенку… Тут её, наверное, и сцапал кто-нибудь из этих страшных молодчиков в тёмных очках.
Наконец Мицуо остановился, причём не у тележки на колёсах, а у какой-то хибары, внутри которой были расставлены лотки. Лавка была довольно большая. Повсюду, на трёх стенах и на лотках была развешана и разложена старая одежда — от мужских джемперов до цветных рубашонок для младенцев. Грудой были навалены заношенные джинсы, приобретённые, как видно, у американских солдат из оккупационного корпуса.
— Привет! — сказал Мицуо, обращаясь к хозяйке, и попросил, показывая на меня:
— Подбери, пожалуйста, подходящую одёжку для этой девочки. И лучше бы не женскую, а мужскую. Ну, брюки, рубашку, пиджак, шапку. И, если есть, поищи ещё пакет — положить её форму.
Я сама ничего сказать уже не могла — никто моего мнения не спрашивал. Хозяйка лавки была женщина крупная. Волосы у неё были уже седые, но, возможно оттого, что она была такая полная, её веснушчатое лицо казалось мне моложе, чем лицо моей мамы. С полминуты она рассматривала меня в тусклом свете ацетилена, потом прищёлкнула языком и проворно вытащила из кучи коричневые штаны, а за ними выцветшую зелёную рубашку. С задней стены комнаты она сняла тёмно-серый пиджак и довольно грязную кепку-бейсболку. Всё это мне напоминало какие-то трюки фокусника. Собрав в охапку тряпьё, она бросила его на подстилку в глубине комнаты и подала мне какой-то знак, мотнув подбородком. Я не поняла, что она имеет в виду, и вопросительно посмотрела на Мицуо.
— Поди примерь, — сказал он, — а то ещё будет слишком велико или мало, тогда наплачешься.
Я кивнула. Мицуо с довольным видом брал тряпки одну за другой, рассматривал и клал обратно. Мне было немножко не по себе от того, что надо было идти одной, без Мицуо, но я всё-таки пошла за прилавок. Продавщица, приподняв одной рукой занавеску примерочной кабинки, другой показала на мой школьный портфель и тихо сказала:
— А это — вот сюда.
