— Тебе стоило бы ее увидеть. Она становится настоящей красавицей.
Я воззрился на него. Это нечто: Амос Уинтроп строит из себя гордого деда.
— Однако как ты изменился! — сказал я.
— Рано или поздно человек должен поумнеть, — ответил он, смущенно краснея. — Ты обнаруживаешь, что наделал кучу глупостей и навредил тем, кого любишь. И если ты не полное дерьмо, то пытаешься это исправить.
— Мне случалось это слышать, — саркастически сказал я. У меня не было настроения слушать его нравоучения, как бы сильно он ни поумнел. — Говорят, это случается с теми, у кого уже не стоит.
Он рассердился, и в нем на мгновение проглянул прежний Амос Уинтроп.
— Сказал бы я тебе кое-что…
— Что, Амос?
— Двигатель можно ставить, мистер Уинтроп, — крикнул механик с порога.
— Иду, — откликнулся Амос и повернулся ко мне. — Напомни мне об этом после пробного полета.
Я ухмыльнулся. По крайней мере он не стал таким святошей, чтобы я не мог вывести его из себя. Когда я вышел в ангар, двигатель работал ровно. Амос обернулся и сказал:
— По-моему, теперь все в порядке.
Я взглянул на часы. Половина пятого.
— Тогда чего мы ждем?
— Ты точно не передумаешь?
Я покачал головой. Семнадцать миллионов были веским аргументом.
* * *
— Вот ваш экипаж, мистер Корд, — официально сказал Амос, когда мы поднялись на борт акваплана. — Джо Кейтс, радист. Стив Яблонски, бортинженер, отвечает за двигатели номер один, три и пять. Барри Голд, бортинженер, отвечает за второй, четвертый и шестой. На них можно положиться. Все трое — ветераны флота и свое дело знают.
Мы обменялись рукопожатиями, и я снова повернулся к Амосу.
— А где второй пилот и штурман?
— Здесь, — ответил он.
— Где?
— Это я.
— Какого черта…
Он ухмыльнулся.
— А кто знает эту малышку лучше меня? Я полгода спал с ней. Кому, как не мне, участвовать в ее первом полете?
Я секунду колебался — и сдался, потому что понимал его. Вчера я был в той же ситуации, когда мне не дали полететь на реактивном самолете.
— По местам, ребята, — скомандовал я, устраиваясь в кресле пилота.
Волна разбилась о нос самолета, бросив в лобовое стекло соленые брызги. Я взглянул на часы. Прошло только шестнадцать минут с того момента, как мы стартовали. Шесть мощных двигателей ровно гудели, блестя на солнце лопастями пропеллеров. Кто-то тронул меня за плечо, и я обернулся. Радист стоял со спасательным жилетом в одной руке и парашютом в другой.
— Аварийный комплект, сэр.
Я взглянул на него и увидел, что он уже в жилете, как и двое других.
— Брось за кресло, — сказал я.
Амос тоже надел жилет и закрепил ремень парашюта. Закончив, он уселся, недовольно крякнув.
— Тебе тоже не мешает это надеть.
— Я суеверный, — ответил я. — Мне кажется, если ты их не надеваешь, то они тебе и не понадобятся.
Амос только пожал плечами. Радист вернулся на свое место и пристегнулся.
— Готовы? — спросил я.
— Да, сэр, — ответили они в один голос.
Я переключил рычаг, и красные лампочки сменились зелеными. Теперь красные могут загореться только в случае аварии. Я направил акваплан в открытое море.
— О’кей, ребята. Пошли!
Я осторожно увеличил мощность. Самолет зарылся носом в волну, а потом стал медленно приподниматься над водой, заскользив, словно глиссер. Я взглянул на панель. Индикатор скорости показывал девяносто.
— Скорость для этого полета — сто десять, — раздался сзади голос Амоса.
Я кивнул, не оборачиваясь, и прибавил еще немного. Стрелка сдвинулась на сто, затем на сто десять. Волны били в дно фюзеляжа, как клепальный молоток. Я довел скорость до ста пятнадцати. Секунду ничего не происходило, и я выжал сто двадцать. «Центурион» вдруг задрожал и вырвался из воды. Стрелка рванулась на сто шестьдесят, управление стало легким. Я взглянул в окно: вода была в полусотне метров под нами.
— Черт подери! — пробормотал кто-то у меня за спиной.
Амос развернулся в кресле.
— О’кей, мальчики, — сказал он, протягивая руку. — Гоните монеты. — Он ухмыльнулся мне. — Ребята поспорили со мной на доллар, что нам не оторваться от воды.
Я усмехнулся и продолжил плавный подъем, пока высота не достигла двух тысяч метров. Тогда я повернул машину на запад и нацелил прямо в закатное солнце.
* * *
— С ним управляться проще, чем с детской коляской, — рассмеялся Амос.
Я стоял возле радиста, который объяснял мне устройство нового автоматического передатчика. Достаточно передать сигнал один раз, и записывающее устройство будет повторять его до тех пор, пока не иссякнет питание.
Закатное солнце вернуло седым волосам Амоса рыжий цвет его молодости. Я взглянул на часы. Было шесть пятнадцать, и мы удалились от берега почти на двести миль.
— Пора поворачивать, Амос, — сказал я. — Не стоит совершать первую посадку в темноте.
Самолет совершил плавный разворот, и я снова склонился над плечом радиста. Вдруг самолет резко дернуло, так что я чуть не упал. Стив крикнул:
— Пятый двигатель опять забарахлил!
Я бросился к своему месту и выглянул в окно. Масло гейзером било из двигателя.
— Выруби его! — проорал я, хватаясь за штурвал.
Вместе с Амосом мы выровняли дергающийся самолет.
Пятый двигатель отключился. Пропеллер продолжал медленно вращаться от ветра, но масло течь перестало. Я взглянул на Амоса. Он побледнел и взмок, но сумел улыбнуться.
— Спокойно дотянем и на пяти двигателях.
— Угу.
Согласно расчетам, хватило бы даже трех, но я не собирался экспериментировать. Я взглянул на панель. Индикатор пятого двигателя горел красным. Вдруг красный огонек замигал и на четвертом.
— Что за черт?
Двигатель закашлял.
— Проверь четвертый! — крикнул я и стал снова следить за панелью.
— Засорен топливопровод четвертого.
— Прочисть вакуумным насосом!
— Слушаюсь, сэр.
Я услышал, как он щелкнул выключателем, но в следующее мгновение на панели загорелась еще одна красная лампочка.
— Вакуумный насос вышел из строя, сэр!
— Выключай четвертый! — приказал я.
Неисправный топливопровод грозит пожаром. У нас оставалось еще четыре двигателя.
— Четвертый выключен, сэр!
Прошло десять минут, и все пока было в порядке. Я вздохнул с облегчением.
— Кажется, теперь все в норме — сказал я.
Мне бы промолчать. Не успел я договорить, как стал глохнуть первый двигатель, и на панели вспыхнула очередная красная лампочка. Затем заглох шестой. Панель заиграла огоньками, как рождественская елка.
— Отказал насос для подачи топлива!
Я бросил взгляд на высотомер. Он показывал две тысячи метров, и мы стремительно теряли высоту.
— Передайте сигнал об аварии и приготовьтесь покинуть корабль! — крикнул я.
— Мэйдэй! Мэйдэй! — раздался голос радиста. — Экспериментальный самолет Корда. Падаем в Тихий, примерно в ста двадцати пяти милях на запад от Сан-Диего. Мэйдэй! Мэйдэй!
Щелчок — и сообщение стало передаваться снова. Кто-то тронул меня за плечо, и я быстро обернулся. Увидев радиста, я на мгновение остолбенел, забыв о том, что сигнал передается автоматически.
— Мы останемся, если нужно, — сказал он.
— Нет, моряк, это не во имя Бога и отечества! Это ради денег! Уходите!
Амос остался в своем кресле.
— Ты тоже, Амос! — крикнул я.
Он не ответил. Просто отстегнул ремни и встал. Я услышал, как открылась дверь: они направились к аварийному выходу в пассажирском отсеке.
Высотомер показывал тысячу триста. Я выключил первый и шестой: может, удастся посадить самолет, если в двигателях останется топливо. Вспыхнула еще одна красная лампочка, говоря, что открылся аварийный выход. Вскоре я увидел, как один за другим раскрылись три парашюта. Я снова взглянул на панель. Девятьсот метров.
Услышав шум позади себя, я обернулся. Амос садился обратно в свое кресло.
— Я же велел тебе уходить! — заорал я.
Он взялся за штурвал.
— Ребята в безопасности. Я подумал, что у нас двоих есть шанс посадить его на воду.
— А если нет? — зло крикнул я.
— Мы немного потеряем. В отличие от них, у нас впереди осталось не так много времени. Кроме того, эта малышка чертовски дорогая!
— Ну и что? — проорал я. — Это не твои деньги!
Он посмотрел на меня со странным осуждением.
— В этот самолет вложены не только деньги. Я его построил!
Мы были в трехстах метрах над водой, когда третий двигатель начал загибаться. Мы навалились на штурвал в надежде компенсировать крен. Высота была семьдесят метров, когда третий отключился, и мы завалились на правое крыло.
