— Откуда ты знаешь об этом? — прервал ее я. — Об Амосе, я имею в виду. Как ты узнала?
— От тебя. Когда ты был под наркозом. К счастью, ни одна из основных лицевых мышц не пострадала. Были в основном поверхностные порезы. Нам удалось быстро пересадить кожу. И успешно.
Я протянул руку.
— Давай зеркало, док!
Она взяла у меня сигарету и вручила мне зеркало. Взглянув в него, я похолодел.
— Док! Но я же вылитый отец!
Она взяла у меня зеркало и улыбнулась.
— Правда, Джонас? Но ведь ты всегда так выглядел.
* * *
Чуть позже Робер принес мне газеты: все писали только о капитуляции Японии. Я отбросил их в сторону.
— Принести вам что-нибудь почитать, мистер Джонас?
— Нет, — ответил я. — Нет, спасибо. Нет настроения.
— Хорошо, мистер Джонас. Наверное, вам лучше поспать.
Робер двинулся к двери.
— Робер!
— Да, мистер Джонас?
— Я… — я замялся, автоматически дотронувшись до щеки. — Я всегда так выглядел?
На его лице вспыхнула белозубая улыбка.
— Да, мистер Джонас.
— Как мой отец?
— Точь-в-точь он.
Я молчал. Странно. Всю жизнь стараешься быть не похожим на человека, а потом узнаешь, что сходство навязано тебе кровью.
— Что-нибудь еще, мистер Джонас?
Я покачал головой.
— Постараюсь уснуть.
Откинувшись на подушку, я закрыл глаза. Звуки с улицы стали постепенно уходить на периферию моего сознания. Я спал. Но довольно скоро проснулся, почувствовав чье-то присутствие. Открыв глаза, я увидел Дженни.
— Привет, Джонас, — улыбнулась она.
— Я спал, — по-детски сказал я. — И мне снилось что-то глупое. Что мне много сотен лет.
— Прекрасный сон. Я рада. Такие сны помогают быстрее поправиться.
Я приподнялся на локте, и блок скрипнул, когда я потянулся за сигаретами. Дженни быстро взбила подушку и подложила мне под спину. Я закурил и окончательно проснулся.
— Через несколько недель тебе снимут гипс, и ты выйдешь отсюда.
— Надеюсь, Дженни, — ответил я и тут только заметил, что на ней нет больничного халата.
— Первый раз вижу тебя в этой черной накидке, Дженни. Это что-нибудь означает?
— Нет, Джонас. Так я одета всегда, когда не дежурю в больнице.
— Значит, сегодня у тебя выходной?
— У тех, кто служит Богу, не бывает выходных, — просто сказала она. — Нет, Джонас. Я пришла попрощаться.
— Попрощаться? Не понимаю. Ты же сказала, что меня…
— Я уезжаю, Джонас.
— Уезжаешь? — недоуменно переспросил я.
— Да, Джонас. На Филиппины. Там мы восстанавливаем больницу, разрушенную во время войны.
— Не может быть, Дженни! Как же ты останешься без знакомых, без родного языка? Ты будешь чужой там, одинокой!
Она дотронулась до крестика, висевшего на кожаном шнурке. Взгляд ее глубоких серых глаз стал еще безмятежнее.
— Я никогда не одинока. Он всегда со мной.
— Не надо, Дженни! Это была только временная профессия. Ты ведь имеешь право отказаться. Впереди еще три года испытательного срока, прежде чем ты дашь обет. Твое место не здесь, Дженни. Ты пришла сюда только потому, что была обижена и зла. Ты слишком молода и прекрасна, чтобы спрятаться под черной мантией!
Она молчала.
— Неужели ты не понимаешь, Дженни? Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где твое настоящее место!
Она закрыла глаза, а когда открыла их снова, я увидел, что они наполнены слезами. Но когда она заговорила, в ее голосе звучала абсолютная уверенность.
— Это ты не понимаешь, Джонас. Мне никуда не нужно возвращаться, потому что мое место здесь, в Его доме.
Я хотел возразить, но она жестом остановила меня.
— Ты думаешь, я пришла к Нему из злости или от обиды? Ошибаешься. К Богу не бегут от жизни, к Нему бегут, чтобы обрести жизнь. Всю жизнь я искала Его и не знала об этом. Здесь, в Его доме, я познала великую любовь. Его любовь дает мне уверенность, защиту и счастье. — Она помолчала, глядя на крестик в своей руке. Когда она снова взглянула на меня, ее глаза были чистыми и безоблачными. — Кто может предложить мне больше, чем Бог?
Я ничего не ответил.
Она протянула мне левую руку. Я увидел на ее безымянном пальце массивное серебряное кольцо.
— Он позвал меня в Свой дом, — мягко сказала она, — и я надела Его кольцо, чтобы обитать там всегда.
Я взял ее руку и прижался к кольцу губами. Она нежно погладила меня по голове и встала.
— Я буду часто думать о тебе, мой друг, — ласково произнесла она. — И молиться за тебя.
Я молча потушил сигарету. В ее глазах была красота, которой я прежде никогда не замечал.
— Спасибо, сестра, — негромко сказал я.
Она повернулась и ушла, а я уткнулся в подушку и заплакал.
Меня выписали из больницы в начале сентября. Я сидел в инвалидной коляске, наблюдая за тем, как Робер упаковывает мои вещи, — и тут вошел Невада.
— Привет, паренек!
— Невада! Что ты здесь делаешь?
— Приехал отвезти тебя домой.
Я рассмеялся. Странно: иногда не вспоминаешь человека годами, а потом вдруг страшно радуешься встрече с ним.
— В этом не было необходимости, — сказал я. — Робер справился бы и сам.
— Это я попросил мистера Неваду приехать, мистер Джонас, — сказал Робер. — На ранчо бывает сильно одиноко, когда сидишь без дела.
— А я решил, что мне пора уехать в отпуск, — сказал Невада. — Война кончилась, а шоу закрылось на зиму. И Марта обожает ухаживать за больными. Она уже там, приводит все в порядок.
Робер захлопнул чемодан и щелкнул замком.
— Все готово, мистер Невада.
— Тогда поехали, — сказал он и покатил мою коляску.
— Нам придется заехать в Бербэнк, — сказал я. — Мак приготовил для меня целую кипу бумаг.
Мы прилетели туда в два часа дня. Когда Невада вкатил меня в кабинет, Мак встал из-за стола.
— Знаешь, Джонас, впервые на моей памяти ты сидишь.
Я рассмеялся.
— Пользуйся моментом. Врачи говорят, что через пару недель я буду как новенький.
— Ну, воспользуюсь своей удачей. Катите его к столу, ребята, ручка уже готова!
Было почти четыре часа, когда я кончил подписывать бумаги. Устало взглянув на Мака, я спросил:
— Что еще у вас новенького?
Мак подошел к столу у стены.
— Вот что.
Он снял чехол с какой-то штуки, похожей на радиоприемник с окошком.
— Что это?
— Первый продукт фирмы «Электроника Корда», — гордо сказал он. — Телевизор.
— Телевизор?
— Изображение передается по воздуху, так же как радиосигналы, и воспроизводится на этом экране.
— А, над этой штукой начали работать перед самой войной. Ничего не получилось.
— Теперь получилось, — сказал Мак. — Это новое открытие. Все радио- и электронные компании начинают им заниматься. Хочешь посмотреть в действии?
— Конечно.
Он подошел к телефону и сказал в трубку:
— Дайте мне лабораторию.
Он вернулся к телевизору и включил его. Окошко засветилось, и на нем начали появляться круги и полоски, постепенно превратившиеся в надпись: «Фирма „Корд“ представляет». Внезапно надпись сменилась изображением всадника, скачущего прямо в камеру. Когда лицо показали крупным планом, я узнал Неваду. Это была сцена из «Ренегата». Минут пять мы смотрели молча, а потом Невада сказал:
— Черт побери! Так вот почему они захотели купить мои старые картины!
— О чем ты? — спросил я.
— Меня уговаривают продать те девяносто с чем-то картин, которые принадлежат мне. И за хорошие деньги — по пять тысяч.
Мгновение я смотрел на него, а потом сказал:
— Я усвоил одно хорошее правило кинобизнеса. Никогда не продавай то, за что можешь получать проценты.
— Ты думаешь, мне следует давать их напрокат?
— Да. Я их знаю. Раз они покупают за пять, значит рассчитывают получить пятьдесят.
— Я плохо смыслю в этих делах, — признался Невада. — Не мог бы ты этим заняться, Мак?
— Не знаю, Невада. Я же не агент.
— Соглашайся, Мак, — сказал я. — Помнишь, ты говорил, что хочешь заниматься конкретными делами?
Макалистер неожиданно улыбнулся.
— О’кей, Невада. Кстати, Джонас, мы так и не нашли замену Боннеру. Адвокат — неподходящий президент для кинокомпании. Я ведь ничего не смыслю в кино.
Я задумался. Он был прав. Но кто тогда? Только Дэвид, но он погиб. Да и мне это было неинтересно. У меня не осталось ни новых идей, ни желания открыть новую звезду. Кроме того, эта маленькая коробочка скоро появится в каждом доме. Она будет перемалывать столько фильмов, сколько кинотеатрам и не снилось. Но мне все равно было неинтересно. Даже ребенком я знал, что когда игрушка надоедает — она надоедает навсегда.
— Продай кинотеатры, Мак.
— Что? — воскликнул он, не поверив своим ушам. — Да ведь только они и приносили прибыль!
