— Что? — воскликнул он, не поверив своим ушам. — Да ведь только они и приносили прибыль!
— Продай кинотеатры, — повторил я. — Через десять лет в них никто не пойдет. Все будут смотреть кино, сидя у себя дома.
Мак изумленно воззрился на меня.
— А что мне делать со студией? — спросил он не без сарказма. — Тоже продать?
— Да, — негромко ответил я. — Но не сейчас. Лет через десять. Когда людям, которые будут делать картины для этой коробочки, понадобится место.
— А что прикажешь делать с ней сейчас? Пусть разлагается?
— Нет. Сдавай ее внаем, как старую «Голдвин». Если она будет окупаться или работать с небольшим убытком, я не стану жаловаться.
— Ты это серьезно?
— Да, — ответил я, переведя взгляд наверх, на крыши студии. Я впервые увидел их по-настоящему.
— Мак, видишь ту крышу? — Он проследил за моим взглядом. — Первым делом, — тихо добавил я, — вели покрасить ее в белый цвет.
В машине Невада странно посмотрел на меня и почти печально спросил:
— Ничего не изменилось, да, Джонас?
— Верно, не изменилось, — устало согласился я.
Мы с Невадой сидели на террасе под полуденным солнцем. Марта принесла чай, и в этот момент послышался шум машины.
— Интересно, кто это? — спросила Марта.
— Может, врач, — ответил я.
Старый док Хэнли приезжал каждую неделю осматривать меня. Но когда машина подъехала ближе, я понял, кто это. Я встал навстречу Монике и Джоан, направлявшихся к нам.
— Привет!
Моника объяснила, что они забрали последние вещи из Калифорнии и заехали ко мне по пути в Нью-Йорк, так как Моника хотела поговорить со мной об Амосе. Я заметил, как Марта многозначительно посмотрела на Неваду. Тот встал и взглянул на Джоан.
— У меня есть послушный гнедой конек, который мечтает о том, чтобы какая-нибудь молодая леди вроде тебя проехалась на нем верхом.
Девочка посмотрела на него с обожанием: он был настоящим живым героем!
— Не знаю, — смущенно сказала она. — Я никогда раньше не ездила верхом…
— Я тебя научу, — ответил Невада. — Это совсем просто.
— Но она неподходяще одета, — усомнилась Моника.
Это было так. На Джоан было нарядное платье, в котором она ужасно походила на мать.
— У меня есть джинсы, — быстро нашлась Марта. — Они очень сели после стирки, и Джоан как раз подойдут.
Не знаю, чьи это были джинсы, но одно я знал точно: Марте они не принадлежали никогда. На четырнадцатилетней Джоан они сидели как влитые. Она собрала свои темные волосы в хвост, и ее лицо показалось мне странно знакомым. Но я так и не понял, почему.
Проводив ее взглядом, я повернулся к Монике. Она улыбалась мне. Я ответно улыбнулся и сказал:
— Она взрослеет. Красивая будет девушка.
— Сегодня — ребенок, завтра — уже юная леди. Дети растут слишком быстро.
Я кивнул. Мы были одни, и на мгновение между нами воцарилось неловкое молчание. Я достал сигарету.
— Хочу рассказать тебе про Амоса.
Когда я кончил свой рассказ, в ее глазах не было слез — только печаль.
— Я не могу о нем плакать, Джонас. Я слишком часто плакала по его вине. Понимаешь?
Я кивнул.
— В жизни он сделал много дурного. Я рада, что хоть раз он поступил правильно.
— Он поступил очень мужественно. Мне всегда казалось, что он меня ненавидит.
— Да, он тебя ненавидел. Потому что ты был тем, чем сам он не стал. Решительным, богатым и удачливым. Наверное, в конце концов он понял, как глупо это было и сколько он уже тебе навредил. И он попытался это исправить.
— Чем он мне навредил? У нас были чисто деловые отношения.
Она странно посмотрела на меня.
— Ты до сих пор так и не понял?
— Нет.
— Значит, уже не поймешь, — сказала она, подходя к перилам.
От загона до нас доносился смех Джоан. У нее неплохо получалось для начинающей. Я взглянул на Монику.
— Она словно родилась в седле.
— Почему бы и нет? Говорят, такие вещи передаются по наследству.
— Я не знал, что ты ездишь верхом.
Она обиженно и сердито взглянула на меня.
— Я — не единственный родитель Джоан, — огрызнулась она.
Моника впервые упомянула отца Джоан. Эта поздняя обида была мне непонятна.
Послышался шум старого автомобиля доктора Хэнли. Выйдя из машины, он остановился возле ограды.
— Это док Хэнли, — пояснил я. — Он приехал осмотреть меня.
— Ну, не буду тебя задерживать, — холодно сказала Моника. — До свидания.
Она спустилась по ступенькам и направилась к загону. Я озадаченно смотрел ей вслед. Никогда я не понимал ее настроений.
— Робер отвезет вас на станцию, — крикнул я ей вслед.
— Спасибо! — бросила она через плечо.
Уходя, она обменялась с врачом парой фраз. Я вернулся в дом, в кабинет моего отца. Моника всегда была вспыльчивой, но пора бы уж ей научиться сдерживаться. Я улыбнулся, вспомнив, как она удалялась, возмущенно вскинув голову. Она очень неплохо выглядела для своего возраста. Мне сорок один, значит ей — тридцать четыре.
* * *
Док Хэнли любил поговорить. Он мог заговорить человека до умопомрачения, но что поделаешь: все молодые врачи были в армии.
Только в половине седьмого он кончил осмотр и стал закрывать свой чемоданчик.
— Все в порядке, — сказал он. — Но будь моя воля, я оставил бы вас в больнице еще на месяц.
Невада стоял, привалившись к стене, и с улыбкой смотрел, как я натягиваю брюки. Я пожал плечами.
— Когда мне можно начинать ходить? — спросил я.
Док Хэнли посмотрел на меня поверх очков.
— Хоть сейчас.
— А мне казалось, что вы не согласны с городскими врачами и хотите, чтобы я лежал?
— Я не согласен с ними, — ответил Хэнли. — Но раз уж вы не в больнице и с этим ничего не поделаешь, то начинайте двигаться.
Он захлопнул чемоданчик, выпрямился и шагнул к двери. Обернувшись, он сказал:
— Какая у вас славная дочка.
Я уставился на него.
— Дочь?
— Ну да, — ответил он. — Она как две капли воды похожа на вас в детстве.
Я не нашелся, что ответить. Неужели он спятил? Все знают, что Джоан — не моя дочь.
Док вдруг рассмеялся и хлопнул себя по бедру.
— Никогда не забуду, как ее мать пришла ко мне на прием! Тогда она была вашей женой, конечно. Никогда в жизни не видел такого огромного живота. Я еще решил: понятно, почему вы так поспешно поженились. — Он продолжал улыбаться. — Но когда я ее осмотрел, то чуть не упал! Оказалось, что у нее всего шесть недель. Она так нервничала, что ее раздуло от газов, как воздушный шар. Я даже отыскал старые газеты и проверил дату вашей свадьбы. Ребенка вы сделали почти через две недели после свадьбы. И вот что я скажу тебе, мой мальчик: у тебя это здорово получается!
Продолжая пошло хихикать, он удалился.
Я сел, чувствуя в горле тошнотворный ком. Столько лет… И все эти годы я ошибался. Так вот что хотел мне сказать Амос.
Что за комбинация — мы с Амосом. Но он, во всяком случае, сам все понял, не дожидаясь, когда его треснут по голове. А я даже и не пытался увидеть правду. Мне нравилось винить весь мир в моей собственной глупости. И это я воевал с отцом из-за того, что он не любит меня! Самая большая нелепость в моей жизни!
Теперь я, по крайней мере, смог взглянуть правде в лицо. Не в его любви сомневался я, а в своей. Я всегда сознавал, что не могу любить его так, как любил меня он. Я взглянул на Неваду. Он все еще стоял, прислонившись к стене, но уже не улыбался.
— Ты тоже видел?
— Да, — ответил он. — Все видели, кроме тебя.
Я закрыл глаза. Теперь мне все стало ясно. Как в то утро в больнице, когда я взглянул в зеркало и увидел лицо своего отца. Вот почему лицо Джоан показалось мне таким знакомым. Это было лицо ее отца. Мое собственное.
— Что же мне делать, Невада?! — застонал я.
— А что тебе хочется сделать, сынок?
— Вернуть их.
— Ты уверен?
Я кивнул.
— Тогда верни, — сказал он и взглянул на часы. — До отхода поезда еще пятнадцать минут.
— Но как? Нам туда не успеть!
— Есть телефон.
Я заковылял к телефону. Позвонил начальнику вокзала в Рено и попросил подозвать Монику. Ожидая, пока она подойдет к телефону, я взглянул на Неваду. Мне стало страшно, и я, как в детстве, искал у него поддержки.
— А вдруг она не захочет вернуться?
— Она вернется, — уверенно ответил он и улыбнулся. — Она все еще любит тебя. Об этом тоже знают все, кроме тебя.
В трубке послышался ее встревоженный голос:
— Джонас, что с тобой? Что-то случилось?
Секунду я не мог вымолвить ни слова, а потом сумел произнести:
— Моника, не уезжай!
— Но мне нужно приступить к работе в конце недели.
— К черту работу, ты нужна мне!
Телефон молчал, и на секунду мне показалось, что она бросила трубку.
