3. Обещание
В первую ночь после комы я почти не спал, и мне казалось, что утро не наступит никогда. Но наконец в иллюминаторах забрезжил слабый свет, и все потихоньку заворочались. Когда я увидел остальных, у меня защемило сердце — у каждого брови, волосы, губы были покрыты инеем, и двигались они с трудом, как старики. Когда и я попробовал подняться, оказалось, что одежда у меня стоит колом — промерзла за ночь. Но я заставил себя встать. Боль в голове не утихала, но кровотечение прекратилось, и я выбрался наружу — взглянуть на тот странный мир, в котором мы оказались.
Снег нестерпимо блестел на солнце, и мне пришлось прищуриться. «Фэрчайлд» врезался носом в ледник на восточном склоне огромной горы, а затем съехал в широкую долину между горами. Обзор открывался только на восток. На севере, юге и западе нас обступали горы.
Меня настолько поразил открывшийся вид, что даже не верилось, что все это настоящее. Гор я прежде никогда не видел и растерялся. Всю жизнь я прожил в Монтевидео, полуторамиллионном городе — он был построен людьми и для людей. А в Андах, казалось, никогда не ступала нога человека. Нас мучил холод, разреженный воздух раздирал легкие, яркое солнце слепило глаза, обжигало кожу. У нас было бы больше шансов выжить, окажись мы в открытом море или в Сахаре. Здесь мы были как моржи в пустыне или цветок на Луне. И меня посетила пугающая мысль: человек здесь — явление чуждое, и горы нас долго не потерпят. Мы играли в игру с незнакомым и беспощадным противником. Ставки были предельно высоки, а нам даже не были известны правила игры. Я понял: чтобы выжить, мне придется понять эти правила, но белое безмолвие вокруг не давало никаких подсказок.
Когда мои друзья вспоминали страшные подробности катастрофы, я понимал, что спаслись мы чудом.
Я помню, как мы летели через Планчонское ущелье, помнил, как мы попали в воздушную яму и самолет упал на несколько сотен метров. Наверное, именно тогда летчики и увидели гору прямо по курсу. Они включили моторы на полную мощность, и им удалось чуть-чуть поднять нос самолета, благодаря чему мы избежали лобового столкновения, но у них не было времени набрать достаточную высоту и перелететь через гору. Сначала от фюзеляжа оторвало крылья, правое полетело вниз, а левое загнулось назад. Через долю секунды корпус треснул прямо над моей головой, и отвалился хвост самолета. Все, кто сидел сзади меня, погибли, в том числе штурман, стюард и трое ребят, игравших в карты. Среди них был и Гвидо.
Помню, как дикая сила бросила меня вперед и ударила обо что-то — возможно, о перегородку между салоном и кабиной. Я потерял сознание, и мои впечатления на том закончились. А корпус самолета без крыльев и хвоста полетел дальше — как неуправляемая ракета. И тут случилось первое из многих чудес: самолет не закрутило, не перевернуло вверх тормашками. Уж не знаю, по каким законам аэродинамики, но «фэрчайлд» отнесло до следующей горы. Самолет потерял равновесие, и, когда нос пошел вниз и самолет стал падать, нас спасло второе чудо. Угол падения «фэрчайлда» точно совпал с углом наклона горы. Будь там расхождение всего в несколько градусов, самолет бы разбился о скалу. Но он приземлился на брюхо и понесся вниз по снежному склону. Пассажиры кричали, читали вслух молитвы, а самолет мчался со скоростью двести пятьдесят километров в час по ущелью между скалами. Он врезался в огромный заснеженный уступ. Нос «фэрчайлда» разбился всмятку. Сиденья сорвало с мест и бросило о переднюю стену. Когда кресла сложились, словно мехи аккордеона, нескольких пассажиров задавило насмерть.
Кохе Инсиарте, один из болельщиков нашей команды, рассказывал мне, как он, когда самолет понесся по склону, вцепился в спинку сиденья впереди. После столкновения, вспоминал он, самолет накренился влево и осел на снег. Несколько мгновений стояла звенящая тишина, которую вскоре нарушили стоны и крики боли. Кохе оказался под грудой кресел — но он был жив и, что самое удивительное, даже не ранен.
Густаво Зербино говорил, что при первом ударе, когда самолет ударился о гору, он видел, как кресло напротив него сорвалось с места и улетело в небо. А когда самолет понесся по склону, он встал и ухватился рукой за багажную полку. Он закрыл глаза и молился — у него не было ни тени сомнения, что он сейчас погибнет. Но, когда самолет наконец остановился, Густаво так и оставался стоять.
Открыв глаза, он инстинктивно отступил на шаг назад и тут же оказался по пояс в снегу. Густаво поднял голову и увидел, что хвоста у самолета больше нет. Теперь пол салона оказался на уровне его груди, и, забираясь обратно, он должен был переползти через тело какой-то женщины. Ее лицо было залито кровью, но он узнал в ней мою мать. Густаво, студент-медик, наклонился пощупать пульс, но она уже была мертва.
Он пробрался к груде кресел, вытащил одно из них и обнаружил под ним Роберто Канессу. Канесса, тоже будущий врач, был цел и невредим, и они с Густаво принялись вытаскивать раненых из завала.
А Марсело Перес в это время пытался прийти в себя. Он отшиб себе бок, все лицо его было в синяках, но увечья оказались незначительные, и наш капитан взялся за организацию помощи тем, кто оказался в худшем положении. Те, кто не был ранен, принялись вызволять людей из-под кресел.
Роберто и Густаво осмотрели каждого, попытались всем помочь. У Артуро Ногуэйры были сломаны в нескольких местах ноги. Альваро Маньино и Панчо Дельгадо тоже сломали ноги. Десятисантиметровая труба пронзила живот Энрике Платеро, и Густаво пришлось ее вытаскивать. Правая нога Рафаэля Экаваррена была серьезно повреждена. Мышцы икры сорвало с кости. Густаво, преодолевая дурноту, вернул мышцу на место и забинтовал ногу обрывками чьей-то рубашки. Живот Плате- ро он тоже забинтовал, и Платеро тут же отправился освобождать из-под завала остальных раненых.
«Доктора» с удивлением обнаружили, что большинство пассажиров отделались легкими увечьями. Густаво и Роберто всем промыли и забинтовали раны, а тех, кто повредил руки и ноги, отправили на снег, чтобы холод облегчил боль. Освободить удалось всех, за исключением одной дамы средних лет — сеньоры Мориани, которая купила билет прямо в аэропорту — хотела подешевле долететь до Чили, на свадьбу дочери. Ее кресло упало вперед и зажало ей обе ноги. Вытащить ее никак не получалось, она кричала от боли, но ничего сделать было нельзя.
Сюзи нашли рядом с телом нашей мамы, сестренка была в сознании, но ничего не понимала. У нее по лицу струилась кровь. Кровь, как оказалось, текла из поверхностной раны на лбу, но Роберто определил, что у Сюзи серьезные внутренние повреждения. В метре от нее лежал Панчито: у него была размозжена голова, и он что-то бессвязно бормотал. Роберто вытер ему с лица кровь и попытался его успокоить.
В передней части салона он нашел меня. Я был без сознания, лицо у меня было в кровоподтеках, голова раздулась, как футбольный мяч. Он пощупал мне пульс, и оказалось, что я еще жив. Но раны у меня были настолько тяжелые, что он думал, я не выживу, поэтому они с Густаво пошли дальше — к тем, кому могли еще чем-то помочь.
Из кабины пилотов доносились стоны, но вход туда был перекрыт грудой кресел, поэтому Густаво и Роберто выбрались наружу и по снегу пробрались к передней части самолета, откуда через багажный отсек залезли в кабину. Феррадас и Лагурара оказались зажатыми приборной доской. При столкновении у «фэрчайлда» оторвало нос, и приборную доску вдавило в грудь пилотов. Феррадас погиб. Лагурара был в сознании, но тяжело ранен и страдал от невыносимой боли. Густаво и Роберто пытались его высвободить, но у них ничего не получилось. «Мы прошли Курико, — бормотал Лагурара, пока они с ним возились. — Мы прошли Курико». Они вынули подушку у него из-под спины, чтобы хоть как-то уменьшить давление на его грудь, но больше ничего поделать не могли. Они поднесли к его губам снег, чтобы он утолил жажду, и спросили, можно ли воспользоваться рацией. Ла- гурара объяснил, как настроить рацию на передачу, но радио глухо молчало. Лагурара умолял их дать ему пистолет, который лежал у него в летной сумке, но они молча выбрались из кабины.
В салоне Марсело занимался нерадостными подсчетами. Мы потерпели аварию в 15:30. Он предположил, что к четырем власти будут знать, что самолет пропал. Пока они организуют поиски, будет половина шестого или шесть. Но вертолеты не добрались бы до нас раньше половины восьмого, а поскольку ни один пилот не согласится лететь через Анды в темноте, то поиски отложат до утра. Так что ночь придется провести здесь. Температура начала резко падать. Марсело понимал, что нам не продержаться ночь при минусовой температуре. Одеты мы все были по-летнему. У нас не было ни пальто, ни одеял — ничего, что могло защитить нас от зверского холода. Если мы не сумеем превратить корпус самолета в надежное укрытие, ни один из нас не доживет до утра.
