Утром 17 октября, на пятый день нашего заточения в горах, Карлитос, Роберто, Фито и еще один пассажир «фэрчайлда», двадцатичетырехлетний Нума Туркатти, решили, что пора штурмовать горы.
Нума не был членом команды «Старых христиан» — он отправился в Чили поболеть за своих друзей Панчо Дельгадо и Гастона Костемаля. Прежде я знал его плохо, но за те несколько дней, что мы провели вместе, я не уставал удивляться его спокойствию и самообладанию. Нума никогда не злился, не впадал в панику, не поддавался отчаянию. Он заботился о других куда больше, чем о себе, и его поведение было для всех нас примером.
В один из первых дней после крушения, когда мы с трудом передвигали ноги в рыхлом, глубоком снегу, Фито сообразил, что если привязать к ногам подушки от сидений, то получатся отличные снегоступы. И вот четверо добровольцев, приладив «снегоступы», отправились к горе. Они надеялись добраться до вершины, а заодно и отыскать хвостовую часть самолета, где хранились продукты и теплая одежда. Мы все еще верили, что кто-то из оказавшихся в хвосте мог выжить. А Карлос Рок, бортмеханик «фэрчайлда», — он потихоньку приходил в себя — вспомнил, что там же находились и батареи от радиостанции.
Погода была ясная. Я пожелал отважным добровольцам счастливого пути и зашагал к Сюзи.
Вернулись они под вечер. Еле-еле забрались в салон — они были совершенно без сил и задыхались. Все обступили их и засыпали вопросами.
— Это оказалось чертовски трудно, — еле выговорил Нума. — Гора куда круче, чем кажется отсюда.
— И воздуха не хватает, — добавил Роберто. — Дышать невозможно. Шли мы очень медленно.
Нума кивнул:
— Снег слишком глубокий. Каждый шаг дается с огромным трудом. А под снегом расселины. Фито в одну из них едва не провалился.
— Вы что-нибудь увидели? — спросил я.
— Мы едва дошли до середины склона, — сказал Нума. — Оттуда ничего не видно — горы все загораживают.
— Что скажешь? — спросил я Роберто. — В следующий раз мы сумеем туда добраться?
— Не знаю, друг… — прошептал он. — Ох не знаю.
— На эту гору нам не взойти, — пробормотал Нума. — Нужно искать другой путь.
Настроение у всех упало. Четверо самых сильных из нас не смогли взойти на гору — она оказалась сильнее. Я говорил себе, что они слишком легко сдались. Я был уверен, если мы найдем правильную дорогу, если не будем бояться холода, то доберемся до вершины. На западе Чили. Я повторял эти слова словно мантру. И верил, что обязательно взойду на гору.
В первые дни я почти не отходил от сестры. Весь день я сидел рядом, растирал ее замерзшие ступни, поил талой водой, кормил кусочками шоколада. Я мало что мог сделать — просто был рядом, согревал ее. Я даже не знал, понимает ли она, что я рядом. Она все время находилась в полубессознательном состоянии. Лицо у нее было встревоженное, взгляд печальный. Она часто звала маму.
Под вечер восьмого дня я вдруг заметил перемену. Лицо ее стало спокойным, тело обмякло. Я почувствовал, как из нее уходит жизнь. Она перестала дышать и застыла.
— Сюзи! — закричал я. — Нет, Сюзи, нет! Не уходи!
Я опустился на колени, попытался сделать ей искусственное дыхание. Я толком и не знал, как надо действовать, но отчаянно старался ее спасти.
— Давай, Сюзи! — плакал я. — Держись, не уходи!
Я суетился над ней, пока не свалился, обессиленный, на пол. Меня сменил Роберто, но все было напрасно. Остальные молча стояли вокруг.
— Нандо… Она умерла, — сказал Роберто. — Побудь с ней. Мы похороним ее утром.
Я обнял сестру. Я крепко прижимал ее к себе — теперь я уже не боялся сделать ей больно. Я хотел запомнить каждую черту ее лица, запах ее волос. Я подумал о том, что я теряю, и разрыдался. Но тут снова услышал невозмутимый голос: «Со слезами ты теряешь соль».
Я лежал без сна всю ночь. Грудь мою сотрясали рыдания, но я не уронил ни одной слезинки.
Утром мы вынесли тело Сюзи на снег. Я смотрел, как ее уносят туда, где были похоронены остальные. Их тела виднелись под тонким слоем снега. Я вырыл неглубокую могилу для Сюзи — рядом с мамой. А потом присыпал ее снегом. Казалось, будто она спокойно спит, укрытая пушистым белым одеялом. Взглянув на Сюзи в последний раз, я засыпал снегом и лицо.
Все отправились назад в салон, а я обернулся и посмотрел на снежный склон, на горы, закрывавшие нам дорогу на запад. На склоне виднелся широкий след, оставленный «фэрчайлдом». На меня вдруг навалилось ощущение пустоты. Я тратил все силы на то, чтобы ухаживать за сестрой. Это было смыслом моего существования, ради Сюзи я и держался, старался побороть страх и отчаяние. Теперь я был один. Прошло уже больше недели, а нас так никто и не отыскал. Вокруг были только суровые горы. На меня навалилось отчаяние.
Я никогда уже не увижу отца… Я представил себе, как он страдает, и у меня подкосились ноги. Меня охватила бессильная злоба, я почти что сходил с ума. И тут я вспомнил его рассказ, как он греб из последних сил, вспомнил его слова: «И тогда я решил, что я не сдамся. Решил, что еще чуть-чуть помучаюсь».
И я успокоился. Я смотрел на огромные горы и представлял дорогу, которая ведет к дому. Любовь к отцу придавала мне силы, она была для меня как спасательный трос. И я молча поклялся отцу: «Я буду бороться. Я вернусь домой. Обещаю, я выживу!»
После того как мы похоронили Сюзи, я долго сидел в самолете, подперев голову руками. Меня обуревало множество чувств — печаль, злость, страх. А потом я понял, что нужно принимать все таким, как оно есть. Видимо, мой разум старался как можно скорее справиться с горем. В той, прошлой, жизни после смерти сестры моя жизнь замерла бы — и наверное, надолго. Но теперь все было по-другому — в таком беспощадном месте я не мог позволить себе такую роскошь, как скорбь.
За долгую ночь мои переживания утихли, тоска по сестре рассеялась — как рассеивается поутру сон. Горы вынуждали меня стать другим. Инстинкты подавляли чувства. Мой разум сосредоточился на двух важнейших вещах — на ожидании смерти и остром желании вернуться к отцу.
Теперь от безумия меня спасала только любовь к отцу, и я успокаивал себя, мысленно повторяя данную ему клятву: я во что бы то ни стало вернусь домой. Мысль об отце озаряла мир вокруг меня. Мне было больно думать о том, как он страдает. В отчаянии я ругал последними словами неприступные горы, которые преградили дорогу домой. Каждое мгновение я ощущал страх — как будто шел по минному полю и в любую секунду мог подорваться. Ощущение незащищенности, уязвимости пронизывало каждую мысль, каждое сказанное слово. И во мне зрела идея — надо бежать! Я пытался успокоить себя, но иногда инстинкты брали верх, и я с трудом удерживался от того, чтобы не кинуться в горы.
Поначалу я гнал от себя эти страхи, представляя, как за нами прилетят спасатели. Это была наша единственная надежда, и Марсело всячески ее в нас поддерживал. Но шли дни, спасатели не появлялись, и Марсело, как истовый католик, все больше полагался на веру.
— Господь нас любит, — говорил он. — Он бы не послал нам такие испытания, если бы решил отвернуться от нас и дать нам умереть медленной и мучительной смертью.
Марсело уверял нас, что наш долг — по отношению к Господу, к нашим близким и к друг другу — терпеть страдания и дожидаться спасателей.
Слова Марсело успокаивали многих, я тоже хотел ему верить, но меня одолевали сомнения. Нас никто так и не нашел, и из этого я сделал два вывода. Либо самолет ищут в другом месте, либо никто не может предположить, где точно мы находимся, и поэтому зона поиска слишком широка.
Поначалу я ни с кем не делился своими соображениями — не хотел лишать остальных надежды. А может, я просто боялся произнести это вслух. Но несмотря на все свои сомнения, я продолжал верить в чудо. Надежда жила во мне. И каждую ночь я вместе со всеми молился о том, чтобы Господь помог нашим спасателям. Я прислушивался, не летит ли вертолет, согласно кивал, когда Марсело призывал нас не терять надежду. Но порой возникали пугающие мысли: а что, если нам придется самим отсюда выбираться? Хватит ли у меня сил, выдержу ли я переход через горы? Что будет, если я упаду? И еще: что там, на западе, за горами?
В глубине души я понимал, что мы должны попытаться спастись сами. Со временем я стал говорить об этом с остальными, и чем больше я говорил, тем больше рвался в горы. Я представлял, как поднимаюсь по заснеженному склону к вершине, мысленно нащупывая каждый уступ. Я ощущал, как меня пронизывает ледяной ветер, как тяжело дышится на разреженном воздухе, как безумно трудно идти по глубокому снегу. Да, каждый шаг приносит мучения, но я не отступаю. И вот я наконец достигаю вершины, вот гляжу на запад. Передо мной до самого горизонта раскинулась широкая долина, испещренная зелеными и коричневыми квадратами полей. Я спускаюсь по западному склону и через несколько часов оказываюсь внизу, у дороги. И вот я уже шагаю по ровному асфальту. Вскоре я слышу гул мотора — это едет грузовик. Я машу изумленному шоферу. Он должен понять, что я — из того самого самолета, который упал в горах.
