исполкома Ивановского горсовета получила имя поэта Николая Майорова.
75
И мужество, как знамя, пронесли.
Всего несколько лет поэтического труда досталось на долю
Николая Майорова. Его творческий путь был горестно краток.
Молоденький, необстрелянный солдат поэзии, он сразу попал в
жестокую переделку, и несколько наивная пестрота его ранних
стихов стремительно сменялась суровыми и трезвыми нотами
присяги на воинскую верность своему времени, своему долгу:
Моя земля — одна моя планета.
Она живет среди ночей и звезд.
Мне говорят, что путь бойца-поэта
В ее ночах не очень будет прост.
Но я иду.
Есть у Николая Майорова стихи о том, как война украла у
астронома, загнанного в бомбоубежище, небо. Но сам поэт не
отдал ей, уже подступавшей к нашим границам, неба и звезд
своей родины, «зеленого зелья тополей», пенившегося на ее
просторах, «лебединой повадки» волжской волны — всего мира,
который:
… зовет тебя и дразнит,
Как женщина с ума сводящим ртом…
Ему мечталось десятилетиями:
… ходить землей, горячею от ливня,
и славить жизнь…
Ему пришлось пройти землей, горячей от взрывов и
пожарищ, и отдать за нее жизнь, отдать жизнь ради миллиона
жизней. Он с любовью вглядывался в посуровевшее лицо
родины:
Бурлаками с звонкой бечевою
шли отлогим берегом вязы.
76
… Дымом потянуло из ложбины,
Ветер дол тревожил горячо.
Кисти окровавленной рябины
Тяжело свисали на плечо.
«Звон» этой туго натянувшейся бечевы слышен в
последних стихах поэта, подставившего свои молодые плечи
под тяжелый груз, легший на его поколение и на весь наш народ
в годы войны с фашизмом.
В одном из стихов Майоров мечтал, «чтобы смерть застала
у высот».
Он погиб во время первого большого наступления
советских войск — 8 февраля 1942 года. Могила его затерялась,
место гибели точно не установлено.
Я не знаю, у какой заставы
вдруг умолкну в завтрашнем бою…
Могли бы в огромных событиях этих и последующих лет
затеряться и сами стихи молодого, почти еще не печатавшегося
поэта, известного по большей части лишь своим ивановским
землякам и московским студентам, многие из которых
разделили его судьбу. Но нашлись у него друзья, которые если
не смогли вынести с поля боя его самого, то вынесли память о
нем, разбросанные строфы его стихов, не дали им «умолкнуть».
Одни из них влюблено следили за ним еще со школьной
скамьи, как его ивановский товарищ, поэт Владимир Жуков,
другие принимали участие уже в его первых печатных
«дебютах», как тогдашний редактор литературного отдела
многотиражки Московского университета (а ныне журнала
«Наука и жизнь») Виктор Болховитинов.
Им в первую очередь обязан читатель тем, что может
прочесть эту книгу, взволнованно и благодарно войти в
поэтический мир Николая Майорова,
В тот мир простой, как лист тетрадный,
Где я прошел, большой, нескладный
И удивительно прямой.
77
Ирина Пташникова
Студенческие годы
ЦСГ – знаменитое общежитие на Стромынке, Огарѐвка –
студенческая столовая на улице Огарѐва, Горьковская читальня
под куполом – места, памятные и дорогие не одному поколению
студентов.
После лекций, которые бывали обычно с утра, в первой
половине дня, университетское студенчество, мы, историки в
частности, шли обедать в какую-нибудь из ближайших
столовых, чаще всего в Огарѐвку. А после обеда занимались до
позднего вечера, обычно до их закрытия, то есть часов до 10-ти,
в читальном зале на мехмате – на 3-м этаже старого здания
университета или в Горьковской читальне под куполом – там
же, на Моховой.
Вот здесь, на мехмате, я и познакомилась с Колей
Майоровым: наши места в читальне оказались случайно рядом.
Впрочем, «познакомились» сказано не очень точно: мы с
Николаем знали друг друга и раньше, были в одном практикуме,
в одной языковой группе и к тому же были соседями по
общежитию, но знали друг друга внешне, со стороны, не
проявляли интереса. А тут нашли общие интересы, как-то легко
разговорились.
И возвращались из читальни домой уже вместе. Темой
нашего разговора были чьи-то стихи, напечатанные в
университетской газете. Позднее эта тема – поэзия – никогда не
могла иссякнуть, хотя появилось и много других интересных
для обоих тем.
Поражала его удивительная работоспособность. Несмотря
на то, что по учебной программе нужно было перечитывать
буквально горы книг, что приходилось просиживать в читальнях
и по воскресеньям, Коля успевал очень много писать. Почти
каждый вечер он читал новое стихотворение.
78
Коля легко запоминал стихи и любил на память читать
стихи любимых поэтов. Помню его увлечение Блоком и
Есениным и в то же время – Уитменом. Помню период
особенного увлечения Маяковским. Он даже подражать ему
начал (эти стихи не сохранились). Из современников очень
любил Твардовского.
* * *
…Война подступала всѐ ближе и ближе. Коля очень
глубоко переживал судьбу товарищей, побывавших на финской
войне. Помнится, он рассказывал о ранении Сергея
Наровчатова, гибели Арона Копштейна. Их он знал по
Литинституту (тяжело ранен был его школьный друг Володя
Жуков, тоже поэт). Мне кажется, что именно под влиянием
этих событий и переживаний создано одно из самых сильных
стихотворений Коли Майорова – «Мы».
* * *
Наступила последняя наша студенческая мирная зима 1940-
1941 года. Опять лекции, занятия в читальне, посещения
литературного кружка. Нагрузка у Коли была очень большая:
ведь он учился в Литинституте, да и на истфаке в этот год
работы было много.
В этот год Коля особенно много писал, и именно стихов
этого периода почти не сохранилось. В конце 1940 года он
закончил большую и, пожалуй, лучшую свою поэму «Ваятель».
Судя по письму, которое я получила от него (подписано 19
июля), замысел поэмы возник у Коли в поезде, по дороге в
Иваново – на летние каникулы. Он писал:
«Приятно лежать на спине и пускать кольца дыма в потолок
вагона… Кончил курить. Голова чуть кружилась. Медленно
нащупывались какие-то отдельные строчки, потом сон брал
своѐ, слова куда-то проваливались, а память их снова
возвращала… Снова навязывались целые строфы. Полез за
записной книжкой, а то забуду. Записал. Писать было трудно –
вагон качало. Получилось вот что.
79
Творчество
Есть жажда творчества, уменье созидать,
На камень камень класть, вести леса строений.
Не спать ночей, по суткам голодать,
Нести всю тяжесть каждодневных бдений…»
И дальше – тот самый кусок (без четырѐх последних строк
и с некоторыми разночтениями), который печатается теперь как
стихотворение «Творчество».
Припоминаю ещѐ несколько строк поэмы, которые, мне
