Зубочистка лежала у Йенса в кармане пиджака, и когда он разговаривал с простыми людьми, он извлекал ее оттуда и начинал ковырять в зубах. Йенс Воруп находил, что это придает человеку особый шик, этакий рассеянный и глубокомысленный вид. А если время от времени с легким свистом втягивать в себя воздух уголком рта, то можно произвести впечатление светского человека, завсегдатая обедов и банкетов.
Мария после войны еще не бывала в столице и теперь просто не узнала ее. Раньше она напоминала всего-навсего большой провинциальный город, и жизнь в ней протекала равномерно и неторопливо; таким же было и движение на улицах: оно усиливалось, только когда люди ехали на работу и с работы. А теперь улицы во все часы дня и даже ночью кишели пешеходами, велосипедистами, всеми видами транспорта. Казалось, и здесь война выгнала каждого из его дома и заставила куда-то мчаться. И здесь еще труднее было понять, чем в деревне, где даже крестьяне кочевали с места на место, кто же, собственно говоря, работает. В городе Марию оглушил такой шум и грохот, что он стоял у нее в ушах и тогда, когда она выезжала в окрестности. Грохот преследовал ее даже в сновидениях. Ей казалось, что люди здесь стали особенно шумливыми и грубыми; и во всем такая спешка. А если тебе нужно перейти улицу, будь особенно осторожной, не то тебя могут и раздавить. Нет, жить здесь плохо; она не понимала, как может теперь столица нравиться Йенсу. Мария рвалась домой, к детям, хотя не прошло и недели, как она с ними рассталась.
За день до отъезда Йенса Ворупа посетил в гостинице немецкий ученый, доктор Ланге. Он был, собственно говоря, датчанин, но еще в отрочестве уехал в Германию, там учился и провел большую часть своей жизни. Однако по-датски он говорил хорошо.
Доктор Ланге был коренаст, с бритой наголо круглой головой и небольшим брюшком; голова напоминала голову новорожденного: на ней выступали все черепные швы. У него было холодное, бесцветное и бездушное лицо с четкими и резкими чертами; говорил он деловито и лаконично, и это в нем Йенсу Ворупу понравилось.
Доктор Ланге не скрыл от Йенса Ворупа, что приехал сюда по чрезвычайно важному делу. Железный крест на груди свидетельствовал о том, что он был участником войны, но незаурядные способности, намекнул Ланге, делают его незаменимым и на внутреннем фронте, поэтому он и был отозван в тыл. Из всего, что говорил Ланге, можно было заключить, что он прислан сюда германским правительством или военным командованием. Вместе с тем он, конечно, работал и в собственных интересах, как изобретатель.
Ланге немало наслышался о том, каким уважением пользуется Йенс Воруп в среде датских крестьян, поэтому уверенно обратился к нему. Сейчас он пришел как частное лицо и изобретатель. Словом, речь идет об изобретении, которое может произвести в такой аграрной стране, как Дания, настоящий экономический переворот, ибо благодаря ему сразу исчезнет всякая надобность в лошадиных подковах. И если он, Ланге, обратился с предложением реализовать его изобретение прежде всего в Дании, то вовсе не потому — и он открыто признается в этом, — что сам наполовину датчанин и это как-то связывает его со страной, но из прямого расчета. Он знает, что сельские хозяева в Дании — люди передовые и что они, в отличие от крестьянства других стран, восприимчивы ко всему новому; и он рассчитывает на их культуру, ибо это очень важная предпосылка для осуществления его изобретения. Полезным окажется и то, что датский крестьянин, который является образцом для крестьян всего мира, в данном случае покажет другим пример.
К Йенсу же Ворупу он пришел за добрым советом. Доктор Ланге сознался, что он не хочет иметь дело с высшими финансовыми кругами, которые обычно дают ход подобным изобретениям и потом кладут себе в карман всю прибыль, а изобретатель сиди попрежнему на своем чердаке и голодай. Он хотел бы сам участвовать в доходах, как автор этого нововведения. Остальные выгоды он гораздо охотнее предоставит потребителям, чем финансистам. И у него к Йенсу Ворупу такой вопрос: каким образом легче всего связаться с сельскими хозяевами, чтобы или они сами взялись за производство изобретенного им средства, или основали акционерное общество, которое этим займется?
Секрета своего изобретения он открыть не может — ведь это все равно, что отказаться от него. Он может только сообщить, что речь идет о жидкости, которая с помощью очень простого и остроумного процесса вызывает затвердение лошадиных копыт и образует на них как бы опорную поверхность, — примерно так же, как путем вулканизации чинят порванные калоши. Жидкость он вез с собой, чтобы познакомить датчан со своим изобретением, но, увы, ее на границе отобрали. Доктор Ланге предъявил справку, выданную немецким пограничным контролем о том, что у него действительно изъята бутылка с молочно-белым химическим раствором, а также хвалебные отзывы выдающихся немецких ученых, чьи имена были Йенсу Ворупу хорошо известны.
Йенс Воруп сразу почуял, что из этого может выйти толк. Он-то слишком хорошо знал, чего стоит то и дело подковывать лошадей и держать их копыта в порядке. Он терпеть не мог деревенских кузнецов, чересчур уж они зазнались, а это, пожалуй, сбавит им спеси. Даже странно, что в этой области до сих пор нет никаких изобретений; лошадей подковывают чуть ли не с тех времен, как открыто железо, тогда как в других областях каждый день приносит что-нибудь новое! И он обещал доктору Ланге нащупать почву об использовании его изобретения в Дании. Но так как он не желал рисковать и делать бесполезную работу, то просил предоставить ему для выяснения этого вопроса определенный срок. Доктору Ланге это показалось вполне убедительным, и они подписали предварительное соглашение, согласно которому Йенс Воруп получал право распоряжаться изобретением Ланге в течение трех месяцев. Если же доктор Ланге захочет иначе поступить со своим изобретением до конца этого срока, он обязуется уплатить Йенсу Ворупу десять тысяч крон в возмещение убытков. Ланге сообщил также, что он уже ведет переговоры с немецкими властями о возврате ему отобранной жидкости; и как только он ее получит — в чем не может быть сомнения, — он приедет на Хутор на Ключах и продемонстрирует ее действие.
С этим соглашением в кармане Йенс уехал домой. Он решил выяснить, нельзя ли совместно с его банком основать акционерное общество для эксплуатации изобретения Ланге, которое, по его мнению, должно было стать источником обогащения и для акционерного общества и для всего крестьянства.
В ответ на предложение своего председателя и директора правление банка постановило, чтобы банк Эстер-Вестер сам приобрел жидкость доктора Ланге и основал для этого акционерное общество с председателем Йенсом Ворупом во главе. Йенс Воруп с присущей ему решительностью тут же вызвал телеграммой доктора Ланге, на что тот ответил, что сможет приехать не раньше, как через неделю, — сначала необходимо все уладить с получением его раствора.
Йенс Воруп нервничал, он боялся, что выгодное предприятие ускользнет из рук, и прямо места себе не находил. Делать ему на хуторе было нечего, все шло своим чередом, по раз заведенному порядку; прошли те дни, когда хозяйство на хуторе то и дело ставило перед ним новые задачи. Особо привлекательного зрелища Хутор на Ключах не представлял: он до сих пор принадлежал к числу тех хуторов, в которых хозяйство ведется по старинке и которые были раньше для Йенса Ворупа как бельмо на глазу. Дома Йенсу и Марии было скучно друг с другом, им нехватало близости, создаваемой ежедневным совместным трудом.
Йенсу не сиделось на месте, он успокаивался только в пути, и вот однажды он взял билет на поезд, отходивший из Фьордбю на запад. Ему хотелось проехаться по вересковой пустоши и взглянуть на тамошний новый Клондайк, где добывали «золото» в виде торфа.
Медленно тащился поезд по однообразной местности, и всюду глаз встречал одно и то же: все поля заброшены; видно, у крестьян не было времени заниматься своим хозяйством. Зависело это, правда, отчасти оттого, что трудно было нанять работников, — всеми ими точно овладел дух бродяжничества; они бросали свои постоянные места и уходили навстречу неизвестному будущему. В столице ученики сбегали из мастерских, заводили себе портфели, становились агентами, а ремесленники становились коммерсантами. Всюду происходило одно и то же.
Однако, хотя пашни и пустовали, крестьянские хозяйства содержались в большем порядке, чем до войны; почти все окрестные крестьяне строились, многие постройки уже были готовы — там видишь новый сарай, здесь новый дом. Иные начинали с дома, а затем восстанавливали разрушенный сарай; более практичные делали наоборот. Иные перестроили всю усадьбу, как поступила Марен Сейерсен, заявившая по поводу «чортовой мясорубки»: «Если богу будет угодно, война продлится еще год». Говорят, это заявление так подействовало на пастора Вро, что он помешался.
