благоразумного разбойника.
1 Тим. 6:16.
Можно, наверное, сказать, что принятие страдания с благодарностью в качестве справедливого наказания за грех, а значит, и ставшее через эту благодарность вольным сораспятие со Христом, имеет для прп. Максима евхаристическое измерение (см. amb. 47; 48).
Тунберг (Thunberg 1965, р. 408-411) разбирает случай благоразумного разбойника (Лк. 23:43) применительно к вопросу о преодолении оппозиции рай – вселенная, о котором прп. Максим говорит в amb. 41: PG 91, 1309B. Основанием для такой трактовки является обетование, данное Христом разбойнику, который принимает свои муки с благодарностью, о сопребывании со Христом в раю «ныне же». Тема преодоления оппозиции рай – вселенная встраивается в контекст учения прп. Максима о наслаждении – боли (ἡδονή – ὀδυνή) (см., например, Thal. 61). Благоразумный (εὐγνώμων) (имеющий правильное расположение сознания-воли, γνώμη) разбойник оказывается «в раю» со Христом тотчас же, как после принятия своих страданий с благодарностью познает в Иисусе Христа, Господа и Царя Небесного. Рай, заключенный для всякого, кто после падения Адама наследует порочный круговорот чувственного наслаждения (к которому стремится) и боли (являющейся наказанием за него), отворяется для того, кто выходит из этого порочного круга, видя пред собой вольно принятые страсти невинного Христа и признавая свои страдания справедливыми; такому человеку дается истинное знание относительно причин наслаждения и боли (намек на древо познания добра и зла). Как пишет Тунберг: «„Разбойник“ понимается как человек, порабощенный чувственностью, но принимающий следующее за это наказание болью. Делая это, он встречается с Господом Христом, присутствующим в логосах творения и страдающим в Своем Воплощении. Такой человек принимает свое страдание как умерщвление, – мы можем добавить: преобразуя его в активную vita practica, – и как следствие, он по справедливости входит со своим логосом [возможно, нужно: Логосом. – Г. Б.] в землю истинного знания – „рай“, т.е. знания, посредством которого он узнает о причинах своего страдания (см. amb. 53: PG 91, 1373A)» (Ibid., p. 410).
Λῃστὴς ἀγνώμων. Как замечает Тунберг: «Неблагоразумный разбойник – это тот, кто из-за греховного намерения (γνώμη) не познает Логоса праведности, который страдает вместе с ним из человеколюбия... Мудрость благоразумного разбойника толкуется как принятие боли в качестве вольного умерщвления, посредством которого он приготовляется ко вхождению в рай высшего знания» (Ibid., p. 410, курсив автора).
Или: «Слово правды», «Слово справедливости».
Согласно прп. Максиму, в результате грехопадения мы не только впали в порочный круг наслаждения – боли (ἡδονή – ὀδυνή), но и стали смертны. Смерть явилась наказанием за грех, пресекающим его. Соответственно, если в предыдущем толковании благоразумный разбойник – это тот, кто с благодарностью принимает выпадающие по обстоятельствам страдания, которые таким образом вменяются в аскетический подвиг, то здесь говорится о принятии смерти как праведного определения Божия. Заметим, что речь идет не о принятии смерти как избавления от земных страданий, но о том, что смерть дает последний шанс покаяться в греховной привязанности к этой жизни.
Ср. Рим. 8:7.
Рим. 8:2.
Ср. в Рим. 7:22-23: «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих».
Рим. 8:6.
Тунберг следующим образом пишет об этом умосозерцании, которое, по его мнению, представляет особый интерес: «Мы узнаем, что каждый по природе, поскольку состоит из тела и души, – двоякий разбойник, который, согласно двоякому закону, относящемуся к составляющим его частям, таинственно распинается с Логосом ради добродетели. Ибо, с одной стороны, закон его плоти вступает в конфликт с логосом добродетели, подобно неразумному разбойнику, а с другой – закон духа принимается, подобно благоразумному разбойнику, вместе со спасающим Логосом посредством способов (тропосов) vita practica, которые, хотя и тяжелы, приуготовляют ко входу в место угощения (т. е. рай) совершенного знания (amb. 53: PG 91, 1373C-D). Здесь опять на первое место ставится вольное умерщвление, и символом его выступает страдающий и кающийся разбойник. И поскольку этот способ жизни, проявляемый в vita practica, выражают те способы, которые согласуются с логосом человеческой природы, то он также содержит в себе и воплощенный Логос, который, когда Ему дают присутствовать в добродетелях людей, открывает им путь в рай полного общения с Богом. Здесь снова идея продолжающегося воплощения Христа становится мостом между буквальным и аллегорическим пониманием текста» (Thunberg 1965, p. 410-411, курсив автора).
Ср. Мф. 27:38; Мк. 15:27; Лк. 23:33.
Тит. 1:11.
Ср. 2 Петр. 2:2.
Ср. Мф. 22:16; Мк. 12:14; Лк. 20:21.
Прп. Максим рассматривает теперь тот же образ евангельских разбойников в контексте двух подходов к подвижнической жизни. Само распятие со Христом означает аскетический подвиг. Но если этот подвиг совершается не во имя истинной добродетели, а напоказ, для удовлетворения тщеславия, то это хула на Христа, которую следует пресекать. Таким образом, само по себе умерщвление плоти еще не является гарантией причастия Кресту Христову; важно, чтобы такое «умерщвление» совершалось смиренно и кротко (ср.: «Дела добрые... когда совершаются ради тщеславия, тогда перестают быть добрыми. Бог взыскует намерение всего свершаемого нами: делаем ли мы это ради Него, или по [какой] другой причине» [carit. 2.35-36, пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993. Кн. I, с. 112]).
Лк. 23:39-41.
Гал. 2:19. Прп. Максим, возможно, имеет также в виду то, что, согласно Мф. 27:24 и Мк. 13:32, Христа поносили оба разбойника, и поэтому вопрос не в том, с какой стороны от Христа кто распят, а в том, как человек претерпевает вольные или невольные страдания, в которых он может либо стать причастником Христовым и уже «ныне», т. е. в этой жизни, войти со Христом в рай, либо оказаться вне «рая» – здесь:
