чисел прибавляли первоначально взятую единицу. Далее прп. Максим переходит к фразе: «излейте, удвойте и утройте», трактуя ее арифметически – «удвойте»: 1+1=2; «утройте»: 2+2+2=6; к полученным шести прибавляется взятая изначально единица и получается семь.
Говоря о родстве чисел три и семь, прп. Максим, очевидно, старается объяснить, почему свт. Григорий посчитал свидетельством священности числа семь не только семь обращений пророка, но и то, что он три раза распростерся над сыном сарептской вдовы; речь идет о духовной эквивалентности трех и семи, по крайней мере в одном смысле, который прп. Максим называет «девством», приписываемом и тому, и другому числу.
Ср. у Филона: «Настолько священна природа семерки, что именно она имеет особый логос в сравнении со всеми числами в десятке. Ведь из них одни производят, но сами не производятся, другие производятся, но сами не производят, третьи – и то, и другое: и производятся, и сами производят. И только семерка не содержится ни в одной из этих частей... Семь же, как я сказал, – единственное число, которое по природе не производится и не производит. По этой причине прочие философы уподобляют это число родившейся без матери деве Нике, которая, как говорят, появилась из головы Зевса, а пифагорейцы – владыке над всем. Ведь непроизводящее и неприводимое в движение пребывает неподвижным, ибо в движении – становление, поскольку и производящее, и производимое – не без движения, первое – чтобы произвести, второе – чтобы быть произведенным. Только недвигающее и недвижимое есть главнейший начальник и владыка, подобающим образом которого следует считать семерку. Свидетельствует в пользу моих слов и Филолай, сказавший так: „Есть владыка и начальник всего, Бог единый, вечно сущий, единственный, неподвижный, сам себе подобный, отличный от всего остального“» (opif. 99-100 (Cohn), пер. А. И. Щетникова). Ср. у Климента Александрийского: «Число семь называется „лишенным матери“ (Philolaus, fr. 20 D.-K.) и бездетным, что указывает на Субботу и является аллегорией покоя. Они не женятся и не выходят замуж (Лк. 20:35). Число семь нельзя образовать, отнимая от какого-либо одного числа первой декады и прибавляя к другому, и само это число не образует ни одного числа первой декады» (str. 6.16: 140.1 (Stählin), пер. Е. В. Афонасина, цит. по изд.: Климент Александрийский 2003. Τ. III, с. 76). Свт. Василий Великий уже с некоторым скепсисом повторяет мысль о нерожденности и неплодности семерки, отзываясь скептически и об арифмологии в целом: «Что же касается теорий о шестерке, излагаемых математиками в школьных рассуждениях, то пусть те, у кого есть досуг, говорят об этом особо. Пусть также говорят и о семерке, что в этом числе есть некая бесплодность, потому что число „семь“ ничего из себя не рождает и само от другого не рождается» (hex. 11.8: 246 (Smets, van Esbroeck), цит. по: http://www.orthlib.ru/Basil/sixday11.html). Вопросу о пифагорейском учении о «нерожденной семерке» посвящена статья Hopper 1936, p. 409-413. Автор, в частности, утверждает, что пифагорейское учение о нерожденности числа семь можно понять, лишь имея в виду геометрическую природу пифагорейских арифметических построений; в рамках этих построений «семерка и только семерка не имела никакого соотнесения с элементарными геометрическими формами и не была образована частями космического треугольника [прямоугольный треугольник со сторонами 3/4/5. – Г. Б.]. В самом деле, это получалось число девы-Афины par excellence» (Ibid., p. 411); девой-Афиной называется семерка у Филона в alleg. 1.15. «Девство» тройки, о котором говорит прп. Максим, ссылаясь на свт. Григория, в любом случае имеет не арифмологический, а богословский смысл: рождение Сына от Отца и исхождение Духа не нарушает единства Троицы как Единицы. Таким образом, прп. Максим воспринимает из арифмологии понятие о «девстве» семерки, отделяет это «девство» (как бы его ни понимать) от арифмологического контекста, т.е. усматривает семерку исключительно по ее логосу «девства», и говорит, что в этом смысле она эквивалентна тройке, имея в виду Троицу, которая также «девственна» (хотя и в ином, богословском смысле).
Gr. Naz., carm. mor., 1.20: PG 37, 523A.
Действие Трех Лиц Троицы – одно. Это действие, в свою очередь, проявляет (или являет) четыре родовые добродетели: мужество, целомудрие, рассудительность и справедливость, которые, созерцаемые вместе с Троицей, образуют число семь. Этот пример показывает, что для прп. Максима не составляет труда «счислять» вещи разного статуса – лица Троицы и Ее четырехчастное действие. Позднее в христологической полемике он скажет, что можно (и нужно) говорить о двух природах Христа или двух действиях Его природ, и что счисление совершенно не обязательно подразумевает однородность счисляемого, но указывает лишь на число и различие (см. ер. 12: PG 91, 477A).
Мф. 14:13-21; 15:32-38; Мк. 6:34-44; 8:1-9; Лк. 9:10-17; Ин. 6:1-13.
Gr. Naz., or. 41.4: PG 36, 433C. Прп. Максим ссылается на эту трудность как на более детальное рассмотрение проблемы в конце Thal. 39.
Прп. Максим, вероятно, имеет в виду, что его метод созерцания чисел, как и метод экзегезы в целом, уже понятен из предыдущих толкований и не требует дополнительного объяснения.
Ин. 6:9, 13.
Число пять у прп. Максима почти всегда означает пять чувств (см., например, qu. dub. 165 (Declerck)); соответственно, обозначаемое этим числом и кратными ему числами соотносится с тем, что принадлежит сфере чувственного восприятия, как и в данном случае. Причем наличие пяти чувств является общим у человека с животными – как отмечено и в Теологуменах арифметики Пс.-Ямвлиха в разделе о пятерке. Ниже прп. Максим дает и другое понимание числа пять – как символа (чувственной) природы, состоящей из формы и материи, составленной из четырех стихий (итого – пять составляющих). Общий смысл данного толкования следующий: Христос питает легко доступными логосами естественного созерцания тех, кто вкушает их через рассмотрение видимой природы, однако сами эти созерцатели природы посредством чувств еще не совершенны из-за склонности к чувственному наслаждению и неразумия.
Мф. 14:21; 15:38.
Букв.: «несовершенного младенчества».
Прп. Максим неоднократно в своих произведениях прибегает к метафоре: пустыня – мир сей или человеческое естество; это состояние «пустыни» (ἔρημος) в
