И обоих, как они потом выяснили, не покидало ощущение прожитой уже жизни, в сухом остатке которой уже не может произойти ничего нового. Легкое и комфортное доживание отпущенных дней, на радость детям и внукам:
«Миша, Миша! Иди сюда… Господи, вот ведь наказание… Деточки, идите, разбудите дедушку. А то ведь замерзнет в шезлонге. Пень старый!»
Скромное очарование буржуазии, господа!
А потом, неожиданно для них обоих, случился этот поцелуй. Хулиганский, лихо сорванный Михой, при полном попустительстве Эли.
Подумаешь, поцелуй! Кому из нас не приходилось целоваться украдкой, или на виду, трезвым или хмельным, мучаясь угрызениями совести или начисто без них? Согласитесь, бывало! Поцеловались и забыли. А может, и не забыли, а прошли чуть дальше по пряному пути греха. Ну и что? Ничего страшного, взрослые ведь люди! Все понимаем, все объясняем, и все находит у всех понимание. Если все шито-крыто, скрытно и с соблюдением необходимых условий и условностей. Взрослые ведь люди!
Что, теперь из-за такого пустяка всем жизнь ломать? Легкий трах, перепихон. Чистая физиология, помноженная на любопытство и на страстное желание не отпускать свою, уже и не то чтобы молодость, а хорошо выраженную зрелость. А то ведь отпустишь, а свято место пусто не бывает! И придет вместо зрелости старость. А это, господа, уже грустно!
И направляемые такими мыслями, поплыли они по ленивому и безопасному течению служебного романа людей в возрасте, умудренных жизненным опытом. Между прочим, и без особого желания. Случилось так, ну и ладно. Само пройдет.
Не проходило. Не разгоралось, но и не гасло. Вот и славно, удобное приключение. Немного греет кровь и разнообразит жизнь.
А потом никто из них, ни Миха, ни Эля не смогли ни вспомнить, ни объяснить, откуда налетел на них бешеный вихрь, свихнувшийся, сошедший с рельсов экспресс, который подхватил их, швырнул в безумие молодости и потащил неизвестно куда!
Сколько ни сидели на своем любимом балкончике, пытаясь вспомнить начало, определить момент своего безумия – не могли! Но он был! Оба были согласны в этом – да, был! Прогремел выстрел или же гром? А может, стрела мелькнула неслышно?
Никто из них, как ни старался, вспомнить не мог, как их сразила, притянула друг к другу некая могучая стихия, сопротивляться которой было так же бесполезно, как бороться с цунами. Единственное, что они успели, прежде чем волна накрыла их с головой и потащила за собой в водоворотах событий – посмотреть друг другу в лицо и сказать твердыми, лишенными сантиментов голосами:
– Мы взрослые, мудрые, и даже немного циничные люди. Мы хорошо знаем жизнь. Мы никогда не наделаем глупостей. Мы никогда не причиним боль любящим нас людям. Мы никогда не причиним вред нашим семьям.
И бурун обрушился на них.
Полетели со свистом дни, когда работаешь по семнадцать часов без усталости, просто потому, что видишь друг друга.
И есть не надо, потому что – зачем?
Сон вообще дело дурное, спишь только, чтобы прогнать быстрее прочь это немыслимо длиннющее время, когда не видишь его или её.
И назвать это время сном – значит погрешить против истины. Короткий период забытья, наполненный предвкушением встречи. Будильник можно и не ставить, все равно вылетишь из постели на час раньше.
Они взялись за руки, посмотрели друг на друга, подмигнули и прыгнули назад в детство. Беззаботное, счастливое, веселое детство первой любви.
Дела заброшены. Спроси:
– Эй, Миха, как там твой миллионный бизнес? Как туристы из России? Едут ли?
Тряхнет только головой в попытке вернуться в реальность, махнет рукой, просияет своим мыслям и побежит дальше. Искать ее. Давно не видел – минут двадцать.
– Эй, Эля! А как амбиции, карьера?
Остановится, улыбнется, пожмет плечиками со смехом малиновым:
– А, никак! Не знаю! – и побежит дальше. Искать его.
Давно не видела – минут двадцать.
Детство – это пора ошибок. Они и совершали ошибки, безумства, просчеты. Понимали, что за все в жизни, в том числе и за радость любви, надо платить.
Ну, когда это еще будет! А пока… пока живем бесшабашно, как дети.
А за возврат в детство цена очень взрослая: полная, без скидок и отсрочек платежей. Взрослые дяди и тети подошли, молча постояли, посмотрели на детишек. Перелезли через забор, прошлись по песочным замкам, захрустели под ногами игрушки…
Однако, хватит о грустном, господа! Вернемся из прошлого в настоящее. Как там Эля и Миха сейчас?
– А сейчас, – продолжил Колдун, – возвращаемся домой! Ремни на обратном пути можно и не пристегивать – тут уже никаких неожиданностей не предвидится.
– И что – это все обследование? – с подозрением спросил Миха. – Вы хотите сказать, мы закончили?
У Эли в глазах застыло выражение разочарования, как у женщины, которую соблазнили семидесятипроцентной скидкой на платья «Шанель», но вместо этого подсунули изделия фабрики «Большевичка».
– Ну, что вы! – с негодованием отмел подозрения Колдун. – Мы только начали! Мне хотелось, чтобы вы, так сказать, акклиматизировались, а я пока провел небольшую разведку боем! Согласитесь, было достаточно впечатляюще? – обратился он к Михе.
Пришлось согласиться – да, впечатлило, ничего не скажешь.
– Энергия ваших эфирных тел в Мире Памяти расходуется с огромной скоростью. Как кислород в баллонах неопытных ныряльщиков. – Он насмешливо прищурился. – Или, правильнее и стильно сказать на модном новоязе – дайверов? Суть не в этом. Энергию необходимо восполнить, иначе вас надолго не хватит. Начнется апатия, головокружение, амнезия…
Он улыбнулся:
– Попросту говоря, настало время ленча, дамы и господа, основательного ленча!
И немедленно Миха понял, как зверски он проголодался, в животе заурчало, и голова действительно закружилась.
– Я сейчас, наверное, слона съем! – простонала Эля.
– Увы, вынужден огорчить – слона не будет, – заметил Колдун, – но смею надеяться, ленч не обманет ваших ожиданий.
И он хлопнул в ладоши. Сверкающий мир мыльного пузыря мигнул, подпрыгнул и ринулся на Миху. Он вжал голову в подушку, зажмурив глаза и до боли стиснув зубы. Сейчас снова на него обрушится весь этот кошмар в одно мгновение увиденной, услышанной и прожитой жизни!
Он почувствовал легкий толчок, распирание в висках. Услышал всасывающий звук, с каким в ванне уходит вода. И все!
Он раскрыл глаза.
Шорох догорающих поленьев в камине, свечной полумрак, багровый отсвет пламени на стекле напольных часов в углу. Миха порадовался солидности паркетного пола в кабинете Колдуна: не дрожит, не бежит водяными кругами при малейшем движении.
– Дамы и господа! – Нина стояла в дверях в кружевном переднике и белоснежном чепчике. – Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста! – с интонациями «Джентльменов удачи» не к месту брякнула она.
Колдун досадливо поморщился:
– Сколько веков обучения – и все зря!
Посмотрел в их застывшие лица и добавил:
– Хорошо сохранилась, правда? Идемте, трапеза ждет, а это абсолютно недопустимо!
Столовая скрывалась за одной из дверей в уже знакомой им приемной. Комната была относительно небольшой, как раз такого размера, чтобы в ней могли уютно разместиться человек восемь за квадратным столом, покрытым темно-красной скатертью.
Собственно, больше в комнате ничего и не было: стол, восемь удобных стульев с подлокотниками и спинками, удобно изогнутыми под спину, а не прогибающими позвоночный столб под себя. Стены цвета слоновой кости, отраженный от потолка свет из спрятанных за карнизом светильников. Вот и вся обстановка.
– Прошу вас, располагайтесь! – жестом радушного хозяина Колдун пригласил их за стол. – У меня нет определенного места, так что располагайтесь, где вам удобно!
Эля и Миха сели, как школьники за парту, по одну сторону стола. Колдун, как учитель, занял место напротив, и сразу же потянул накрахмаленную белоснежную салфетку из начищенного до зеркального блеска серебряного кольца.
– В обеде все должно быть прекрасно, – перефразировала как-то Эля для себя слова великого русского классика, – и еда, и напитки, и сервировка.
Сервировка стола была слабостью Эли. Каталоги, музеи, магазины – могла стоять и смотреть. Покупать не обязательно. Но стол должен быть накрыт даже для завтрака. Элементарно: скатерть, фарфор, столовые приборы. Даже после шестнадцатичасового рабочего дня. Даже в пять утра.
Несомненно, сервировка этого стола получила ее полное молчаливое одобрение. Сервиз был необычайно изящен: тарелки тончайшего фарфора особого белого оттенка, края припорошены золотом и превращены мастером в кружева.
«Чуть вычурно, но в пределах хорошего вкуса», – решила про себя Эля. Столовые приборы выглядели массивными и внушительно возлежали на подставках подле тарелок.
