Во время этих припадков, ее трудно было разбудить; зрачок оставался нечувствителен к свету. Когда ей было около 16 лет, она стала замечать присутствие посторонних в комнате и могла определить их число, хотя комната не была освещена. Она стала отвечать на предлагаемые вопросы и обращать внимание на замечания.
В эпоху припадков, продолжавшуюся 10–11 лет, она в нормальном состоянии была глупа, неловка, с трудом училась, хотя родные заботились о её умственном образовании, не имела, по-видимому, никакого дарования к музыке, и ничего не помнила из случившегося с нею во сне. (Abercrombie Inquiries concerning the intellectual powers and the investigation огь truth. Somnanbbulism, p. 318 и следующ. 2 издан. Лондон, 1811).
Затем Аберкромби приводит нaблюдeниe над одной девушкой, которая, едва заснув, начинает воспроизводить все дневные события с паузами, интонациями, жестами людей. Она редко говорила что читала; но если это случалось, то произносила слова гораздо правильнее, нежели в бодрствующем состоянии. Часто также она предавалась своим обычным занятиям. За этим состоянием, которое продолжалось довольно долго, наступила полная трехдневная потеря сознания внешних предметов. Девушку отослали к родителям у которых она вскоре поправилась.
Фон-Говен приводит наблюдение над молодым студентом, который, заснув, начинал видеть продолжение сновидения, прерванного в предыдущую ночь. Сновидение не имело никакой связи с дневными событиями; в бодрствующем состоянии студент не помнил сновидения. Это состояние продолжалось около трех недель.
В вышеприведенных примерах мы не нашли положительных доказательств двойственности личности. Спящий сомнамбула, и проч., суть игрушки своих грез, но последние ничто иное, как неполное изменение действительности; заблуждение несовершенно, и истинное всегда существует под видом заимствованной личности.
Если б прошлая жизнь восторженного была всецело и совершенно уничтожена его припадком, то не должен ли он, вместе с потерею воспоминания о своем состоянии и поступков, забыть также язык, которым говорил, все знания и заблуждения, которыми обязан воспитанию, и все привычки, приобретенные в уничтожившемся прошедшем? Не должен ли он начать новую жизнь? В действительности, мы видим другое. Как бодрствующее состояние и самый анормальный экстаз разделены, или, правильнее сказать, соединены непрерывными рядом незаметных ступеней, так что между этими обоими крайними состояниями никогда не бывает слишком резкого перехода, так точно между бодрствованием и сном, здравым смыслом и потерей рассудка, грезами и сомнамбулизмом, сомнамбулизмом и экстазом, существует для одного и того же человека неизменяемость, тождественность лица. Сознание этой тождественности, ясное в бодрствующем состоянии, становится смутно и неясно в экстазе. Замечается ослабление и затемнение, но не уничтожение или полное превращение.
Магнетизм и искусственный сомнамбулизм
В организме человека есть сила, при помощи которой достигают замечательных результатов; эта сила есть влияние или, правильнее сказать, воля человека, нервная сила. Она действует не только словом, жестом, взглядом, но и осязанием. Пожатие, соприкосновение рук, производят часто в нервных болезнях заметное улучшение, мгновенную перемену. Очевидно, такое лекарство имеет связь со степенью чувствительности врача, впечатлительностью или правильнее сказать, восприимчивостью клиента. Здесь нельзя предписывать правила, все зависит от идиосинкразии, и очень ученый человек, не обладающий нужными качествами, потерпит полную неудачу в подобном опыте и вероятно не поймет даже его. Воображение, без сомнения, играет здесь важную роль, хотя не все факты можно объяснить им.
Знаменитые ученые признавали это могущественное влияние человека на человека. По мнению Гумбольдта, нервная жидкость может оказывать свою деятельность вокруг человека, подобно наэлектризованным е телам. Кювье допускал род сообщения между нервными системами двух лиц. Отыскивая мнимую причину животного магнетизма, говорит Араго, доказали действительную власть, оказываемую человеком на человека без всякого посредника и не зависящую от какого либо физического деятеля. Доказали, продолжает он, что самые простые жесты и знаки производят иногда самые огромные следствия; что действие человека на воображение может сделаться искусством, по крайней мере в отношении лиц, имеющих веру (Annuair. du bureau des longitudes; Biogr. de Bailly, par Arago. Paris, 1853).
Сделав это вступление, мы рассмотрим некоторые наблюдения.
Девице Каролине 17 лет, она лимфо-сангвинического темперамента с преобладанием нервной системы. Ум её развит и образован. Родственники её имели такие же припадки, как и она. Причина припадков девице Каролине неизвестна. Три года тому назад, она почувствовала боль в одном из мускулов на левой стороне; боль эта, имевшая перемежающийся характер, возобновлялась три раза в определенные эпохи. За болью мускула наступал судорожный кашель, который, по прошествии известного времени, заменился внезапной потерей голоса, вследствие которой появились припадки, от которых она теперь страдает. Припадков было 27; за ними наступило явное улучшение. В мае текущего года припадки возобновились и продолжаются до сих пор. По словам больной и ее родственников, припадки эти можно разделить на два отдела, судя по их жестокости. Больная представляет особенность, которую мы несколько раз замечали у истерических женщин, подверженных экстазу, каталепсии, и проч.; я говорю о более или менее долгом голодании. Несколько раз больная отказывалась от пищи, а в последние десять дней довольствовалась одной водой. Не смотря на продолжительное голодание, лицо ее и телосложение не слишком изменились.
Девица Каролина представляла следующие симптомы: в половине седьмого часа по утру, она переставала говорить, ложилась на левый бок, вследствие боли шеи, и стонала. В этом состоянии она свивалась в клубок; глаза ее, устремленные на одну точку или поднятые кверху, оставались нечувствительны; зрачок ни расширялся, ни сокращался. По временам замечаются судорожные движения, и больная подпрыгивает на постели. Она не отвечала на вопросы и не шевелилась, когда входили к ней в комнату во время припадка, но едва дотрагивались до нее, как в ту же минуту она вскакивала, как будто от электрической искры, и испускала жесткие, грубые звуки. Если продолжали ее трогать, то она впадала в жестокие судороги, во время которых делала чрезвычайно быстрые и разнообразные движения. Припадок оканчивался внезапно; больная улыбаясь брала свою работу, книгу, обедала, не жаловалась на боль и ничего не помнила из случившегося с нею. Припадок продолжался от трех до четырех часов, то усиливаясь, то ослабевая. В промежуток между припадками больная часто оставалась неподвижна, с пристальным взглядом, с улыбкою на устах, шепча какие-то непонятные слова.
Послеобеденные припадки, начинавшиеся вообще в два или три часа и продолжавшиеся до 5 или до 6 часов, были гораздо сильнее. После нескольких, довольно высоких прыжков на постели, больная клала ноги на край постели и с быстротою обезьяны кидалась на пол; здесь она выделывала удивительные прыжки на локтях, коленях, вверх, назад, вперед. Если во время этих припадков отворяли дверь в ее комнату, она старалась спрятаться, ползя по-змеиному. После прыжков больная садилась, как портные, закинув голову назад; дыхание было глубокое, свистящее и частое. Иногда она вскрикивала: как я страдаю; она то плакала, то вскрикивала, стонала, ворчала. Когда прекращались судорожные движения, больная говорила сама с собой, обыкновенно начиная речь грубыми словами, потом бранила лечивших ее докторов, приписывая им все свои страдания. Иногда эти монологи касались ее семейства, воспоминаний детства.
Интерес, возбужденный этой больной, побудил меня рассказать о ней врачам: Сандрасу, Серизу, Фуассаку, Фоконно-Дю Френу.
Когда прибыл Сандрас, девица Каролина находилась в нормальном состоянии; она подробно рассказала ему о своих предках и в тоже время занималась шитьем; вдруг ее голова опустилась на грудь; в этом положении больная оставалась нисколько секунд, потом встала, откинула голову назад, широко открыв рот. При этом она ничего не слышала, не видела, в чем убедился Сандрас посредством игл, перьев, аммиака, и проч., не не касаясь рукой до нее. Через две минуты девица Каролина пришла в себя и стала продолжать прерванный разговор, как будто с нею ничего не случилось. Такие припадки повторялись в день множество раз. В минуты спокойствия Сандрас предлагал ей вопросы о состоянии ее умственных способностей, и больная отвечала, что память ее нисколько не пострадала от припадков, и что умственное развитие находится на той же стадии, как до болезни.
Мы сказали, что кожная чувствительность больной возвышалась чрезмерно при каждом прикосновении руки. Желая убедиться в этом, Сандрас прикладывал руку ко лбу, к шеи, и почти в то же мгновение начинались судороги, сопровождаемые стонами и обычными грубыми словами. Такой же результат имело простое прикосновение пальцем к какому бы то не было месту. Опыт был проведен далее; между тем как я разговаривал с больной, Сандрас нисколько раз приближал палец к тыльной поверхности шеи, на расстоянии 5–6 дюймов, и всякий раз больная подвергалась судорогам и делала прыжки, хотя бы находилась вне припадка. Она говорила, что когда к ней прикасались, она чувствовала сотрясение, как бы от электрической искры. Приближение припадков возвещалось неопределенным чувством, которое нельзя назвать ни болью, ни нездоровьем; больная могла даже определить минуту наступления припадка. По окончании последнего, она не помнила ничего из случившегося с нею. Сандрас полагал, что здесь был болезненный элемент, который надо отнести к истерическому состоянию, обусловливающему экстаз, каталепсию, сомнамбулизм.
