Хотя основной упор в моих предложениях по изменению христианской теологии делается на новом определении Души в терминах Сверхдуши, здесь следует упомянуть и другой подход. Однако я отдаю себе отчет, что рискую “замутить воду”.
Как уже говорилось в главе 4, индивидуальные жизни, создающие единую Сверхдушу, по всей видимости, существуют независимо друг от друга, и в этом есть определенный смысл, хотя каждая одновременно участвует в более обширной структуре. Я не претендую на то, чтобы понять все внутренние и внешние подоплеки этого, однако в терапиях прошлой жизни я наблюдал, что когда предыдущая жизнь, успешно выполнившая свою кармическую миссию, продвигается вперед, личность оказывается в белом сияющем свете. Следовательно, если индивидуальная жизнь делает все, что кармически требуется от нее во время данного жизненного отрезка, и продвигает эволюцию целого, ради чего и совершался этот путь, то она приходит к некоей форме духовной наполненности. Это случается, даже если другие жизни в Сверхдуше остались незавершенными и им придется доводить себя до кармической завершенности последующими инкарнациями.
Когда встречаешься с жизнями, предшествующими моей в кармической родословной, становится ясно, что эти жизни в каком-то — и очень важном — смысле не мои. Они мои в силу совместного включения в Сверхдушу и представляют собой то наследие, за которое теперь ответственен я, но я все же отделен от того, что было прежде. Они могут принимать решения, которых я не одобряю. Одни из них совершили жестокости, которые я никогда себе не позволю, другие достигли вершин, находящихся за пределами моих сегодняшних возможностей. Несмотря на то, что мы — коллективная форма одного большого целого, мы отдельны друг от друга.
С этой точки зрения мы можем рассматривать западные и восточные религии как отстаивающие две разные стороны одной большой правды. Западные говорят об индивидуальной жизни, восточные — о родословной жизней, составляющих Сверхдушу. Западные отстаивают истину, заключающуюся в том, что у каждой индивидуальной жизни есть возможность достичь завершенности независимо от того, что ей предшествовало и что следует за ней. Если мы в состоянии справиться с трудностями, то можем рассчитывать на духовную награду по окончании учебы в земной школе. Восточные напоминают, что жизненная работа оценивается в историческом контексте, значительно большем, чем наша настоящая жизнь, что хотя сейчас мы — настоящая жизнь, но на другом уровне мы значительно больше, чем эта жизнь. В итоге, две точки зрения не противоречат, но дополняют друг друга.
Чем больше мы ценим относительную автономию каждой жизни в Сверхдуше, тем глубже способны оценить значение жертвенной смерти Христа. Классически сформулированная, эта доктрина гласит, что Христос, сам ни в чем неповинный, умер за грехи всего человечества и своей смертью, этим фактом великодушия, искупил их. Но архетип жертвенной смерти благородной личности, добровольно принимающей страдания во благо других, имеет в реинкарнационном христианстве еще более глубокое значение. Каждый из нас абсолютно невинен при рождении. Той личности, которой я ощущаю себя, не существовало до моего рождения. Карма, над которой я работаю в этой жизни, идет от человеческих жизней, мне совершенно не знакомых, о которых я ничего не помню. Таким образом, инкарнируя на Земле и принимая чужие кармы, я добровольно иду на страдания во благо других, чтобы они могли вернуться к своему Источнику и обрести целостность. С этой точки зрения каждый из нас участвует в таинстве жертвенной смерти. Распятый на кресте Иисус наставлял каждого из нас в великом таинстве: чтобы владеть своей жизнью, мы должны отдать ее. Мы должны заставить себя работать с жизненным сценарием, в который вовлечены, каким бы несправедливым он нам ни казался, и верить, что наша жертвенность будет во благо. Каждый из нас здесь и сейчас совершает миссию искупления.
Почему христианство отрицает концепцию реинкарнации?
Если возрождение не противоречит учению Христа о Боге, вечной жизни, любви, миссии Спасителя на Земле и прочим перечисленным выше главным составляющим христианства, почему идеи реинкарнации считались неприемлемыми для церкви? Тексты Haг-Хаммади показывают, что реинкарнация была жизненной реальностью для многих ранних христиан. Если это так, то почему в 553 году на пятом Вселенском соборе она была исключена из христианства? Ее отвергли на теологической основе или сыграли роль какие-то другие факторы?
В ряде книг Геддеса Макгрегора утверждается, что причина, по которой отвергли реинкарнацию, — не в угрозе, которую она якобы представляла для христианства, а в угрозе для института молодой церкви. В книге “Реинкарнация в христианстве” Макгрегор пишет:
[Реинкарнация] способна вызвать у тех, кто верит в нее, ощущение, что можно обходиться без институционных сторон христианства…, так как реинкарнационные системы верования особо привлекают внимание к роли личной воли. Они подчеркивают свободу выбора и способности личности творить или же портить свою собственную судьбу. Моя судьба в моих руках. Церковь может сильно помочь мне. Я глубоко уважаю ее учения и жажду ее таинств… Но если я принимаю реинкарнационное мировоззрение, то понимаю, что в самом крайнем случае могу обойтись без церкви, как ребенок может в крайнем случае обойтись без матери, хотя и очень ее любит (с. 61–62).
Во времена Отцов церкви на этот институт смотрели как на первейшее условие спасения христиан. Священники были посредниками в передаче божьего благословения, которое они несли верующим через таинства. Реинкарнация даровала личности слишком много автономии. У нее был достаточно большой потенциал, чтобы подорвать централизованную власть римской церкви, а это рассматривалось как смертельная опасность для христианства.
То, что продвигало христианство в одном веке, могло отбросить его назад в другом. Строгая иерархия руководства, жестко контролируемая централизованной властью, способствовала выживанию христианства на раннем этапе, но продолжает ли она служить ему и сегодня — большой вопрос. Старая мечта об одной власти/одной религии сменилась более плюралистическим мировоззрением. Многие исследователи понимают: то, что когда-то было для христианской церкви необходимостью, сейчас стало помехой; ее первоначальная концепция должна быть заменена новой, рассматривающей эту церковь как равноправного члена сообщества мировых религий. И, наконец, если христианство отрицает концепцию реинкарнации не потому, что она в чем-то главном противоречит Евангелию, но потому, что она не соответствует теории церкви, созданной ее Отцами, тогда ничто не мешает нам принять концепцию реинкарнации.
Более широкий взгляд на возрождение
Логика реинкарнации приглашает христиан пойти дальше, чем переосмысление отношения к другим мировым религиям. Голод по Богу и жажда трансцендентного универсальны. Истину можно найти в любой культуре, и осознание Божественности происходит повсюду. Люди повсеместно открывают для себя мир духа и законы взаимодействия, управляющие нашим возвращением к нему, которые запечатлены во всех священных писаниях.
Концепция реинкарнации настолько расширила границы нашего сознания, что мы не можем больше всерьез принимать утверждения, будто только одна религия дает истинные ответы на вопросы жизни, а другие трактуют их или ложно или неполно. Благодаря личной эволюции мы обошли вокруг света, путешествуя во времени. Мы инкарнировали на всех континентах, во всех культурах и религиях. То, что одна религия делает для одной культуры, другая делает для другой. А все вместе они напоминают, что наше земное существование, несмотря на всю свою значимость, преходяще. В каждой жизни нас заново учат правилам игры и вновь направляют к конечному пункту назначения.
Концепция реинкарнации полностью совместима с христианским учением, но не с теологическим шовинизмом, который до недавнего времени нередко искажал его смысл и историческую миссию. Когда у Иисуса спросили, какая заповедь самая главная, он ответил: “Люби Господа своего Бога всем сердцем, всей душой, всем разумом. Это величайшая заповедь… Вторая же такая: Возлюби ближнего своего, как самого себя”. (Евангелие от Матфея, 22:34–39)[126].
Когда Иисус перечислял критерии того, что на небесах соответствует спасению, среди них были следующие: накорми голодного, одень раздетого, напои жаждущего, навести больного, приюти странника и позаботься о нуждах узника (Евангелие от Матфея, 25:31–46). Ни слова не было сказано о принадлежности к какой-то определенной религии, не говоря уже об особом вероисповедании. Почему мы утратили эту открытость доброте, истинный взгляд на мир, понимание того, что Христос везде, где любят Бога и служат Ему? Как случилось, что мы стали истолковывать слова: “Никто не придет к Отцу моему иначе, как только через меня”, — в самом узком из возможных смыслов? Вместо того чтобы признать, что речь идет об универсальном Христе, мы считаем, будто должны принять баптизм и только таким образом обрести Бога. Разве Иисус, учивший, что Бог — это чистая любовь, намеревался отлучить от спасения всех, кому от рождения не суждено услышать Евангелие? Неужели любовь Бога так ограниченна, что из нее исключаются все, кто в течение десятилетий воспитывался собственной религией и в насаждении новой, которую несли миссионеры, видел только неуважение к верованиям своих предков? Какой глупой и недалекой выглядит эта концепция сегодня! К счастью, в наше время такое узкое понимание сменилось более широким взглядом на вещи.
