Глаза у Рувима горели, и походил он сейчас на слишком хорошо одетого, но сварливого ветхозаветного пророка.
— Вот — мечта! — Рувим повысил голос. — Сильный Израиль в назначенных Богом границах. Израиль, который не окружен со всех сторон кровожадными соседями. Созданное Господом государство, признанное во всем мире, со своим собственным Храмом, возрожденным Храмом в Иерусалиме, государство, ждущее своего Мессию. Такая мечта стоит усилий и больших вложений. А ты не сделал ни того ни другого. А все вложения — и времени, и денег, и сил — окупились бы сторицей. Сторицей! И в финансовом плане тоже. И ты бы сейчас не прикидывал, как будешь существовать в старости на убогую преподавательскую пенсию! Вот чем ты явно ни разу не занимался — так это подсчетом упущенных прибылей. Если уж откровенно — ты для таких дел не годишься. Пьешь слишком много, зациклился на женщинах не того сорта и любишь помечтать. Одно я тебе точно скажу — бизнесмен из тебя никакой.
— Не спорю, — согласился я, кусая губы. Я понимал Рувима. Но понимал я и то, что нам с ним Ковчег нужен для разных целей.
Спать мы легли рано. За завтраком Рувим почти не говорил. Потом мы пошли прогуляться по лесу, он задал мне один-два лаконичных вопроса про Нгома, а через полчаса прибыл шофер — отвезти Рувима в Йоханнесбург. Рувим улетал в Тель-Авив. Он вяло помахал мне рукой из окна «мерседеса».
В тот день я видел его в последний раз.
Недели две я потерянно бродил по горам Соутпенсберга. Слова Рувима камнем лежали у меня на сердце. Я бороздил местность с востока на запад и с севера на юг. По узким, повисшим над пропастью тропинкам я карабкался выше и выше в горы, пробирался через оплетенные лианами рощи, а в ушах у меня звенели его едкие слова. Я ночевал прямо в горах, прикрепив к дереву москитную сетку. Заставлял себя попусту рисковать.
Во всех деревнях, где жили лемба, меня принимали прекрасно. За мной ухаживали, постоянно выражая ужас при известии, что я хожу пешком. Я осторожно давал людям понять, что раз уж я раскрыл важнейшие тайны истории лемба и отыскал Сенну и Пуселу, то мне осталось, покуда я не умер, найти еще одну вещь: Ковчег — Нгома Лунгунду. И от каждого я слышал одно и то же. Всегда оказывалось, что есть кто-то более старый и мудрый, чем мой собеседник, и уж ему-то точно известен секрет Нгома. Человека, которому известно местонахождение Нгома, я должен был найти сам.
Пару раз я навестил Мазива в его бунгало в Сибаса. Он ушел на покой; ему теперь нравилось сидеть на террасе, поглядывать на свой фруктовый сад и разбирать бумаги. Он сказал мне то же самое, что говорил уже много раз. Ковчег спрятан в горах. Вероятно, где-то неподалеку от Чиендеулу, высоко в горах Соутпенсберга. Кое-кто из стариков знает. А сам он не знает — ни где спрятан Ковчег, ни кому именно известно, где он спрятан.
Как-то раз, сидя на террасе за чашкой чая, я спросил у Мазива — были ли еще нгома, кроме Нгома Лунгунду.
— Люди всегда делали копии Ковчега. И к копиям переходила некоторая часть его могущества. Но настоящий Нгома, настоящий Ковчег, тот, который старики считали подлинным, — нашел у Лимпопо один белый. Я тебе про него говорил. Это случилось, когда я был еще совсем молодой, лет шестьдесят тому назад. Так говорили старики. А другие нгома, спрятанные в пещерах или расселинах, его копии, и они еще обладают некоторым могуществом. Все копии Ковчега стоит отыскать, где бы они ни были. Хотя бы потому, что они приведут к настоящему Ковчегу.
А я про себя подумал: легенда о многих ковчегах, ковчегах, рождающих другие ковчеги и передающих им свою силу, полностью соответствует тому, что нам известно о библейском Ковчеге-ефоде.
К концу февраля я уже вернулся в Лондон. Теперь мое представление о Ковчеге было яснее, я лучше прочувствовал его историю. Правда, ничего конкретного я так и не нашел. Я облазал больше пещер, чем самый завзятый спелеолог. Я опросил толпы дряхлых беззубых стариков. Того, что мне нужно, они не знали, но никогда не упускали случая отправить меня куда-нибудь еще — поискать кого-нибудь постарше и помудрее, старика, который-то уж точно окажется настоящим кладезем бесценных тайн. И вот такого-то — самого старого и неуловимого — мне найти не удалось.
До меня постепенно дошло, что ветхих мудрецов, на которых я рассчитывал как на надежный источник информации, просто не существует. С Южной Африкой, понял я, пора завязывать — хоть туда и вели многие интересные следы. Мне казалось, что я узрел свет, узрел проблеск истины, — и тем труднее было отвернуться.
Мне вспомнились слова из Корана, которые процитировал некогда муктар Сенны: «Сравнятся разве мрак и свет?»
По-видимому, вопреки собственному желанию мне придется искать где-то в другом месте.
12
ГОРШОК СО СВЯЩЕННЫМ ОГНЕМ
За последние годы я многого достиг. И все же потерпел неудачу в главном — в попытке найти Ковчег. Или хоть какой-нибудь ковчег. А для Рувима это важно. Почему бы теперь, думал я, не отправиться куда-нибудь еще — что-то сделать, поискать в каком-нибудь другом месте. И потом — мне хотелось приложить все усилия и реабилитировать себя в глазах друга. Когда мы разговаривали по телефону, он, естественно, упрашивал меня продолжать поиски, отправиться в какие-нибудь дальние диковинные края. Или вернуться в Эфиопию, чтобы покончить наконец с разъедающим его сомнением — а не там ли все-таки Ковчег? Уговаривал снарядить хорошую экспедицию, взять у него деньги.
Он действовал убеждением и обаянием. Нет, он вовсе не сомневается в моей теории, что Ковчег — это Нгома, просто ведь его могли перевезти куда-то еще. От раздражительности, с какой он вел себя тогда, в Южной Африке, не осталось и следа. Рувим просто настаивал, чтобы я продолжил поиски и расширил их сферу. Нгома увезли куда-то далеко. Быть может, он теперь на другом конце света.
В марте 2003 года известный семитолог профессор Алан Кроун пригласил меня прочесть курс лекций в Сиднейском университете.
Вскоре после моего приезда в Австралию в моем гостиничном номере зазвонил телефон.
— Это вы тот самый человек, который доказал, что племя лемба — евреи?
Я даже вздрогнул.
— Наверное, я. В некоторой степени.
— Значит, все правильно. Я в Интернете прочитал, что вы прибыли в Сидней читать лекции. У меня для вас есть другое предложение. Очень серьезное. Много поколений люди моего племени считают себя израильтянами. В священных преданиях говорится, что много-много тысяч лет назад мы пришли из земли Израиля. Мы — одно из пропавших колен Израиля. Это предание передается из поколения в поколение. Вы с помощью генетики доказали, что лемба — евреи. Вы брали у них изо рта клетки. Я видел передачу из серии «Новая звезда». Я вообще все про вас знаю — прочитал в Интернете.
Оказалось, мой собеседник собрал пряди волос у пятисот представителей своего народа и завтра прилетит в Сидней из Папуа — Новой Гвинеи, чтобы передать их мне.
— И вы сделаете для нас то, что сделали для лемба. Найдете потерянное племя Израиля. Да благословит вас Господь. — И он повесил трубку.
С Тони Вайза мы сразу же прониклись друг к другу симпатией. Его темное серьезное лицо так и светилось честностью. Он страстно верил в истинность легенд своего племени и знал его историю, как никто другой. Народность, о которой шла речь — племя гогодала, — живет охотой и собирательством; в прошлом они — каннибалы и охотники за головами. Обитает племя на заболоченных землях устья реки Флай в западной части Папуа — Новой Гвинеи.
Мой гость привез с полдюжины толстых папок с распечатками разных записей, таблиц и схем, доказывавших правдивость невероятной истории племени, — все красиво оформлено и подшито. В документах прослеживалось рассеяние племен Израиля вообще и племени гогодала в частности. Тони упрашивал меня поехать вместе с ним в Папуа — Новую Гвинею, взять образцы ДНК у людей гогодала и в первую очередь исследовать их иудаистские традиции.
— Это не так просто, — отвечал я. — Ведь у меня есть обязательства. Нет, думаю, я не смогу. В ближайшее время — не смогу.
Мы сидели в залитом солнцем вестибюле гостиницы. Тони сурово посмотрел на меня. Почесав свой основательный папуасский носище, он взял меня за руку и сказал:
— Вы должны поехать. Я ведь добирался в такую даль, чтобы вас привезти. И вы ни в коем случае не пожалеете. У нас такая красивая лагуна. И люди у нас красивые — и благочестивые, хоть мы и были каннибалами всего несколько лет назад. Жизнь у нас замечательная, мы ловим рыбу в лагуне, охотимся в джунглях. Мы так и остались охотниками и собирателями — не выращиваем ничего, кроме цветов. Еврейских цветов. Мы — уникальное еврейское племя, и мы до сих пор храним иудейские традиции. Пусть и не все, но многие. Большую часть. Вы сами увидите. Я уверен, что вы приедете. — И он широко развел руки, словно продавец, расхваливающий свои товары. — Вы увидите — мы самые настоящие, подлинные евреи, евреи болота Флай.
