Пока мы собираемся в путь, Геер направляется в двухнедельную поездку, чтобы пополнить наши припасы, а Бегер и Винерт решают основательно исследовать все районы Северо-Восточного Сиккима.[87] Но получалось, что главный лагерь некоторое время оставался пустым и всеми покинутым, что могло вызвать ощущение сбежавшей экспедиции. Впрочем, утром второго дня наш маленький караван, окутанный плотным туманом, начинает свой путь на север. Мы едем по диким и почти пустынным просторам, преодолеваем два горных перевала, каждый высотой по 5000 метров. Мы одни в этой высокогорной степи. Радуют глаз пастельные краски этих бескрайних далей. 1де-то далеко на севере, над блестящими горами, тянутся вереницы облаков. Кажется, что мы попали в совершенно другой мир, где законы мира земного не имеют никакой силы. Все это напоминает лунный ландшафт Такие же странные формы, непостижимые в своих гигантских размерах. Я не нахожу слов, чтобы выразить свое настроение. Поэтому мы едем верхом и молчим.
Под нашими ногами находится «крыша мира». Здесь зловеще-тихо и таинственно-торжественно. Но какая-то магическая сила тянет нас, старается, чтобы мы продолжили свое путешествие. Чем длиннее становятся тени от гор, тем удивительнее делается игра тени и света. Здесь не видно ярких цветов, которые бы, наверное, соответствовали этому ландшафту столь же мало, как и порывы теплого ветерка. Ветер, который свистит здесь, холодный и пронзительный. Только яркие лучи солнца еще в состоянии поддерживать тут какую-то жизнь. Но воздух остается здесь холодным даже в самый разгар лета. Цвета этих краев тяжелые, приглушенные, начиная от фиолетового неба и заканчивая красно-коричными скалами, сероватой зеленью и охряными полутонами вечерних пейзажей, которые прекрасно передают мягкое и все же грустно-печальное настроение западного неба.
Настоящее лето никогда не наступает на этой земле. Этот ландшафт странных контрастов можно постичь только в движении. Здесь все изменяется, все перетекает во что-то. Так и длящееся здесь два-три месяца лето стоит посредине между зимой с ее арктическими морозами и ледяными штормами, сходящими с гор, которые здесь читаются весной. Что сейчас? Весна или осень? А может быть, зима? Или все-таки лето? Тибет почти всегда одинаков. И только биологу под силу увидеть сезонные различия. Горная страна остается горной страной. Здесь весна — как осень. Здесь нет того очаровательно колдовства, которое на наших широтах сопровождает смену времен года, заставляющую людей то веселиться, то грустить, то тянет к романтике, то заставляет мыслить о судьбах мира. Тибет почти не меняется, он такой же, как и всегда. Но только здесь можно понять непостижимую силу природы, которая иногда дарует маленькие прелести, которые греют душу человек и радуют его сердце. Здешняя природа формирует своего человека, она строит его тело и вырабатывает его характер. Тибет такой огромный и могучий, как и большой океан. Однообразный, непостижимый, фантастический и дикий. Это страна для людей, которые хотят испытать свою судьбу.
Незаметно сгущаются сумерки. На севере бледно-свинцовый свет, который льется между темными чудищами облаков и ярко сверкающими серебряными шпилями горных вершин. Небо за нами на юге светится каким-то нереальным желто-зеленым блеском. Мы никогда его не видели таким, а потому это поражает. Это не нежная вечерняя заря родного северного неба, и не горящие пурпуром закаты южных широт. Это небо ледяных Гималаев, самой большой крепости на нашей планете. Я не могу оторвать глаз от небосвода. Я впитываю в себя воздух этих редких небесных расцветок. Я чувствую, как в душе начинают реветь лавины, выть ветра и вздрагивать горные великаны. Эти цвета зловещи, неимоверно мощны и стихийны. При взгляде на них чувствуется мороз и холод. Эти цвета — символ жизни в данных краях.
Мы должны двигаться дальше, чтобы достигнуть Гиру, прежде чем совершенно стемнеет. Огромная равнина раскидывается перед нами на множество миль. Сложно сказать, где мы и сколько проехали, пока прямо перед нами совершенно неожиданно не возникает долина с изъеденными эрозией террасами скал. Мы оказываемся перед домами первого тибетского населенного пункта. Сотни разноцветных флажков с молитвами колышутся на вечернем ветру. Уже в сумерках мы разбиваем палатку. Мы закрываемся в ней вместе с туземцами, которые поят нас «джо» — кислым молоком.
На следующие день мы много снимаем на камеру К вечеру мы достигаем крепости Кампа-Дзонг — строения, которое резко возвышается на фоне тусклого неба.
Здесь нас дожидается Кайзер Бахадур Тапа, которого мы выслали вперед, чтобы он предупредил о нашем прибытии короля. Кайзер Бахадур Тапа ехал верхом два дня и две ночи, но выполнил порученное ему задание просто идеально. Но здесь нас ожидает и плохая новость. Генерал и губернатор провинции Кампа-Дзонг намерены отказать нам в продолжении поездки. Он не готовы выдать нам разрешение на посещение Доптры, несмотря на то, что переводчик вручил им щедрые подарки.
Хотя тот факт, что подарки были приняты, не лишает нас надежды. Пока наши туземцы разбивали палатку, мы совершили первый осмотр местности. У палатки собралось множество любопытных. Мы сидели на спальных мешках, когда появился генерал и гражданский губернатор Кампа-Дзонга, который является ламой. Слуги ламы тут же ставят перед нами муку Чамбы,[88] вяленое мясо и яйца. Мы вскакиваем и низко кланяемся, пожимаем руки знатным тибетцам, — один словом ведем себя так, как будто бы мы старые друзья. Тибетцы во многом наивны и очень восприимчивы к подобным проявлениям дружбы. Их очень легко захватить врасплох, демонстрируя свою расположенность.
Без каких-либо промедлений оба эти правителя садятся рядом с нами на надувные матрасы и как дети начинают играть вентилями надувных подушек. Пока мы жуем мясо, они курят сигареты. Они являются самим радушием. По понятным причинам во время нашей первой беседы я вообще не упоминаю о продолжении нашей поезду в Доптру. Это очень щекотливый момент. А пока для серьезных опасений нет никаких поводов. Пока тибетцы настроены весьма дружественно. Когда мы прощаемся, то они приглашают нас в свою совместную резиденцию,[89] на ночной обед (в дословном переводе — «ночная еда»). Наша просьба сделать на этом мероприятии несколько фотоснимков со вспышкой весьма охотно приветствуеися.
Уже поздно вечером нас забирает большая толпа служителей культа. Они должны позаботиться о нашем благополучии, а потому ведут нас темной ночью по ухабистой дороге под руки.
Наш путь заканчивается у правительственного здания.
Там нас проводят через темные, пахнущие чем-то затхлым коридоры в большую гостиную, где перед картинами и статуэтками святых горит бесчисленное количество маленьких масляных ламп. От них идет уютный приглушенный свет. Некоторое время мы убиваем время, пока не появляются оба властителя. Они очень богато одеты. Вежливым жестом нам предлагают сесть на почтенные места. Все является настолько понятным, что не требуется никакого специального переводчика. Поначалу ведется непринужденная беседа. Но разговор идет на таком ломаном языке, что даже Кайзер Бахадур Тапа не всегда в состоянии понять, что говорят хозяева дома.
Поэтому волей-неволей все официальные вещи, которые мне кажутся наиболее важными, ему приходится озвучивать на придворном тибетском наречии.[90]
Все идет хорошо. Мы отпускаем хозяевам комплименты, а они говорят о религии и угощают нас воистину превосходным цангом — светлым тибетским ячменным пивом. В полумраке Краузе начинает хлопотать, чтобы снарядить свою фотокамеру. Но у него что-то не получается. Отказывает фотовспышка. Краузе отпускает сквозь зубы проклятия. Когда через несколько минут она все-таки заработала, то обстановка начинает накаляться. Вероятно, тибетцы боятся нас. Не исключено, что даже ненавидят, как «белых чертей». В любом случае, настроение уже испорчено. Гражданский губернатор сидит, как идол. Он взирает на нас с гневной гримасой. Она настолько выразительна, что не требуется никаких слов, чтобы понять его мысли. Ситуацию даже с большой натяжкой нельзя было назвать благоприятной, с каждой минутой она становилась все более критичной. Дело в том, что Краузе то ли случайно, то ли в силу своей демонической сущности, то ли под воздействием выпитого «цанга» (сам он придерживался именно такой версии) разбивает вдребезги ценную древнюю китайскую чашку. В силу стечения столь неблагоприятных обстоятельств мы вынуждены констатировать, что сегодня вряд ли удастся исправить ситуацию. По этой причине мы предпочитаем ретироваться настолько быстро, насколько было возможно в данной обстановке. Перед этим мы пытаемся убедить тибетцев, что очень благодарны им. Мы отвешиваем несколько поклонов. Спокойно вздохнуть нам удается только на улице, когда в лицо нам подул свежий ветер.
