Ислам также отвергает концепцию возрождения, выдвигая на первый план древнюю семитскую идею единого Бога, перед которым мы в конечном итоге держим ответ. Это не мешает исламским мистикам — последователям суфизма — принимать реинкарнацию и смотреть на человека как на кристаллизацию божества в человеческом облике[15].
Внутри христианства мистически ориентированные гностики, как и некоторые другие секты, поддерживали реинкарнацию, подвергаясь за это гонениям со стороны ортодоксальной церкви.
Следовательно, раскол в религиях по вопросу реинкарнации происходит в первую очередь не потому, что они делятся на западные и восточные, а потому, что в каждой из них существует эзотерический и экзотерический уровень[16].
Одно из волнующих интеллектуальных открытий XX столетия — тот факт, что видение жизни, вытекающее из мировых эзотерических духовных традиций, начинает подтверждаться современными исследованиями. Первым западным ученым, признавшим это, был швейцарский психиатр Карл Юнг, и с того момента, как он об этом написал, данная тенденция продолжает набирать силу. К примеру, сейчас множество людей осознают сходство между описаниями, предложенными квантовой физикой, и учениями восточных мастеров медитации. Фритьоф Капра, Гарри Зукав и Фред Вульф[17] — лишь трое из огромного списка авторов, которые утверждают: те, кто изучал в мельчайших подробностях физические явления и человеческое сознание, говорят удивительно похожие вещи о том, как устроен мир.
Кроме того, изучение сознания снабдило эзотерическое мировоззрение независимыми свидетельствами. Чем глубже мы с помощью современной теологии исследуем сознание, тем больше мы способны найти доказательств того, что древние исследователи психики только предвидели. Отличный пример этого можно найти в исследовании Станислава Грофа по высшей эмпирической психотерапии[18].
Учитывая такое совпадение древних и современных свидетельств и межкультурной согласованности эзотерических взглядов, я использую в этой книге эзотерические источники без оправданий и долгих речей в их защиту. Представленное в данном томе мировоззрение, хотя и является древним, получило благодаря новейшим исследованиям новую жизнь. Это духовный взгляд на жизнь, который размещает физическую Вселенную внутри еще более огромной и фундаментальной духовной Вселенной. А жизнь человека рассматривается как странствие от одной Вселенной к другой и обратно, заканчивающееся только тогда, когда мы окончательно выполним свое предназначение на Земле.
Представляя такое мировоззрение, я отдаю себе полный отчет, что иду посередине между двумя альтернативными видениями реальности, преобладающими в нашей культуре. С одной стороны, это традиционное иудаистско-христианское мировоззрение, подтверждающее существование духовного измерения, но отрицающее реинкарнацию. С другой стороны, вера в то, что материя — единственное, что вообще существует, точнее говоря, это контролирующая основа всего, что существует. Так как эта философия вообще отрицает независимое духовное измерение, в ней, естественно, нет места реинкарнации.
Принимая во внимание глубокое историческое влияние христианства на западное учение о загробной жизни, я посвящаю шестую главу вопросу, есть ли в христианском мышлении место реинкарнации. Что касается материализма, то я хочу коротко обсудить его прямо сейчас. Это очень важный экскурс, ибо все мы учились мыслить в XX веке и многие попали под влияние этого мировоззрения. Оно прямо и косвенно определяет, что мы считаем возможным, а что невозможным.
Является ли материя контролирующей реальностью?
Мировоззрение, утверждающее, что существует только материя, называется материализмом. Как философская концепция материализм показал свою полную непригодность, поскольку наши мысли и чувства (возьмем хотя бы два этих примера) не могут быть адекватно описаны в качестве материалистических явлений. Они — не материя, как мы привыкли понимать ее в других контекстах, и не могут быть сведены к материи. Недостатки этой концепции привели к возникновению другой, тоже материалистической, известной под названием натурализм. Натурализм — это мировоззрение, постулирующее, что:
1) нет ничего, что не имело бы материалистического компонента и
2) последнее слово остается за тем, в чем есть физический компонент[19]
Следовательно, с точки зрения натурализма все сущее имеет материальные корни. Материя — конечная основа действительности, и все опирается на нее. Таким образом, наши мысли и чувства, не являясь исключительно материальными феноменами, тем не менее имеют материальную составляющую в виде мозга, который представляет собой решающий и контролирующий компонент. (Различие между материализмом и натурализмом в непрофессиональной среде часто утрачивается, так как люди правильно улавливают суть: оба мировоззрения считают материю первичной, единственным, что “действительно достойно внимания”). Метафизический натурализм — наиболее распространенный научный взгляд на мир[20].
Через пятьдесят лет после своего появления господствующая “религия” интеллектуальных кругов Америки — квантовая теория — начала знакомить нас с гораздо более тонко организованной Вселенной, чем могли себе представить большинство метафизических натуралистов. Как мы пришли к этому верованию — долгая история, которая соединяет в себе рассказ о жестоком разочаровании в христианстве (причина этого — враждующие группировки, политическое вмешательство и гонение на знания) с сагой о беспрецедентном научном успехе в понимании физической действительности и управлении ею. Попытки науки объяснить тайны физического мира были настолько впечатляющими, что мы поверили, будто все во Вселенной можно объяснить физическими терминами. Таким образом, мы пришли к поспешному выводу, что физический мир — основа всего сущего.
Вначале научный метод существовал наряду с другими как один из методов получения знаний о действительности. Ученые исследовали материальный мир, теологи — духовный. По мере того как росла наша уверенность в науке, наряду с мечтами о том, чего мы можем достигнуть, усиливалось и наше убеждение, что наука изучает нечто более полезное, чем теология. Теологические методы не предоставляли такие убедительные доказательства, как научные. И разве не научные технологии дали нам те преимущества, которые мы пытались получить через религию, но с меньшим успехом? Крепло ощущение, что мы не должны терять время на изучение того, что не можем изучить хорошо, — нужно ограничить себя тем, что даст четкие результаты. Тем не менее этот вполне понятный и, наверное, оправданный методологический подход постепенно превращается в свою противоположность.
Благодаря впечатляющим успехам науки мы начинаем чувствовать, что она изучает нечто более реальное, чем теология, а в итоге начинаем сомневаться, существует ли вообще что-либо независимо от физической Вселенной. Согласитесь, точность, которая достигается при работе с физической реальностью, — это одно, а предположение, что ничего, кроме физической реальности, не существует, — совсем другое.
Последний взгляд часто называют “научным”, но это заблуждение, хотя, несомненно, ученые сыграли большую роль в его развитии и распространении. “Закостенелые” ученые нашего времени в основном ограничиваются изучением физической реальности, которую они исследовали более успешно, чем кто-либо когда-либо до них. В своей самовлюбленной замкнутости такие ученые не могут предположить существование нефизических миров или законов, управляющих ими. Они не в состоянии вынести суждение о проблеме, если не могут решить ее с помощью своих методов[21].
Когда ученые поступают таким образом, они перестают представлять собой настоящую науку и предлагают вместо нее то, что Хьюстон Смит называет сциентизмом, или метафизическим натурализмом, маскирующимся под науку. Сциентизм — это недобросовестная наука. Он редко принимается сегодня лучшими учеными-исследователями, хотя и получил широкое распространение среди тех, кто преподает, а также тех, кто через науку хочет добиться славы. С помощью социологических данных можно доказать, что многие, даже большинство занятых в науке людей, фанатично преданных натурализму, перестают функционировать как ученые, — в лучшем случае они становятся философами, хотя обычно не выдвигают никаких философских аргументов.
Под влиянием метафизического натурализма сциентисты в течение многих лет твердят нам, что ощущение, будто бы за пределами физического мира есть что-то еще, — просто стремление выдать желаемое за действительное, культурный невроз, оставшийся с доисторических времен. Они предлагают отбрасывать такие внутренние побуждения, как простые иллюзии, созданные для защиты от жестокой реальности без Бога и идеи вечной жизни. Подавляемые авторитетом науки, которую путаем с сциентизмом, мы продолжаем отрезать себя от сокровенной части своего существа. Ставя разум превыше всего, мы перестаем обращать внимание даже на слабый голос, доносящийся из-за пределов “разумных рассуждений”. За то, что наука и порожденные ею технологии впечатляюще усовершенствовали многие сферы человеческой жизни (хотя, как выяснилось впоследствии, иногда с сомнительным результатом), натурализм с его духовной стерильностью потребовал страшную цену.
