конца понимал смысл этих угроз, но звучали они устрашающе.
Стоило ему об этом подумать, как он заметил, что на горизонте появились серые тучи, а в воздухе то тут, то там закружились одинокие снежинки. В свое время его чокнутый дядюшка Эрнест пытался объяснить, почему подобные явления можно смело считать предвестниками перемены погоды. «Поначалу это длится всего несколько минут, — говорил он, — но потом, когда мы улетим, снег будет падать целыми днями».
Но тут Август заговорил, и внимание Гомера переключилось на него.
— Послушай, Гомер, я не верю, что нам это по силам…
В этих его словах прозвучала такая удрученность, что Гомер ощутил ее почти физически.
— Вот не верю, и все. А еще я боюсь. И всякий раз, когда я это говорю, у меня возникает ощущение, что друзья начинают меня сторониться.
И Август рассказал о том, что молодые казарки, собравшиеся для тренировки, буквально разбегаются, когда он начинает делиться с ними своими страхами. Никто, кроме разве что нескольких старых диких гусей, не хочет даже слышать о его сомнениях. Вслед за этим Август посетовал:
— Да и старики эти толком меня не слушают. Они разносят в пух и прах мои доводы и отказываются принимать во внимание мои особые обстоятельства.
Гомера пробрала дрожь. Он спросил себя, нет ли у него самого каких-нибудь особых обстоятельств, которые помешали бы ему удерживать Сознание Стаи и лететь в составе длинного крыла. Внезапно ему стало так одиноко, что он испугался. Ему подумалось, что он просто-напросто не тренировался как следует, а раз так, то кто станет вникать в истинные причины его нежелания участвовать в большом перелете.
— Никто даже не подозревает о том, что со мной творится, — продолжал Август. — Я-то, конечно, буду тренироваться, но я не верю, что они поймут, как мне это трудно.
Гомер соглашался с ним и чувствовал, как силы понемногу покидают его. Речи Августа пугали его, и ему хотелось поскорее от него отделаться. Он принялся подпрыгивать, потом вразвалку двинулся к берегу, жестом приглашая приятеля следовать за ним. Он знал, что, если станет вести себя беспечно, Август прекратит с ним разговаривать и уйдет. Это-то ему было и нужно.
«Они будут оказывать тебе поддержку, ободрять тебя, и наконец в твоей жизни настанет время, когда ты поймешь, что не в состоянии больше слушать тех казарок, которые не верят в твои способности и не чувствуют при этом ужасной боли внутри», — эхом отдались у него в голове слова Великой Казарки. Да полноте, с ним ли это происходит? Неужели это и вправду та самая внутренняя перемена, а он наблюдает за ней как бы извне?
Ему пришлось остановиться и как следует поразмыслить о прошедшей тренировке. Затем он снова ощутил на себе дуновение холодного ветра и обратил внимание, как странно выглядит вечером осеннее небо. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы подумать, Природа мягко подталкивала его вперед.
Все вокруг красноречиво говорило о том, что лето кончилось и пора готовиться к большому перелету.
Обернувшись, Гомер увидел ковыляющего в его сторону Дедушку. «Вот ведь, — подумал он, — ходит вразвалку, стар уже, но сколько в нем истинного достоинства!» Он с нежностью посмотрел на Дедушку, и к глазам его подступили слезы. Ему захотелось рассказать Дедушке о своем чувстве безысходности. Как он ни пытался это остановить, мир вокруг него неумолимо менялся. Гомер чувствовал себя бессильным. В жизни его — так, по крайней мере, ему казалось — царил хаос, и не было никакой возможности навести порядок. Нужно было столько всего сделать, а времени оставалось так мало… Гомеру хотелось рассказать Дедушке, что он пытался войти в сверхполет и самоподдерживающийся полет. Он знал, что ему необходима помощь. Он понимал, что ему ни за что не справиться с этим в одиночку. Ему была нужна помощь Большого Крыла и других гусей стаи.
Внезапно Дедушка заговорил, и в его голосе Гомеру послышалась озабоченность.
— Возможно, ты не поймешь, о чем я, но когда я был таким, как ты, я тоже хотел всего достичь в одиночку. Мне не хотелось признавать, что инстинкт Большого Крыла кроется во мне самом. Я не хотел зависеть от стаи. Мне хотелось сделать все по-своему. Приближались холода, и мной стало овладевать отчаяние. — Дедушка пристально посмотрел на Гомера. — Попробуй понять меня, Гомер. Я прошел через это. Я знаю, что тебе нужна помощь. Я все вижу и понимаю, что тебе не хочется в этом признаваться, но ты ведь уже и сам признался себе во всем.
В тебе есть то, благодаря чему ты обретешь все необходимое для совершения большого перелета. Большое Крыло любит тебя и заботится о тебе. Оно поможет тебе лететь. Оно понесет твое тело именно так, как понадобится, чтобы благополучно добраться до цели. Благодаря ему ты станешь способен на все, что требуется от летящего на острие клина; ты будешь лететь во всю мощь — так, как ты не в состоянии себе пока и представить. Большое Крыло наделит тебя силой, превосходящей силу обычной казарки. Оно даст тебе больше, чем ты ожидаешь. Оно поможет тебе открыть в себе такие способности, о которых ты даже не догадываешься. Большое Крыло — это любовь, и оно любит тебя. Но оно может доставить нашу стаю к зимним гнездовьям, только если будет действовать через тебя. Большое Крыло, действующее через тебя, — это чудо любви Природы. Не веришь?
Гомер почувствовал, что все его тело сотрясается от рыданий. Да, он верил в то, что говорил Дедушка, но ему так не хотелось в этом признаваться… Порыв ледяного ветра снова хлестнул его. Ему также не хотелось, чтобы погода раз за разом напоминала ему о том, насколько он не властен над происходящим. «Если бы я только мог поверить, что в моем положении нет ничего особенного и что в действительности меня все понимают, я бы попросил о помощи», — подумал он.
— Твое положение во многих отношениях напоминает мое собственное в юные годы, — словно подслушав его мысли, продолжал Дедушка. — Мне казалось, что до меня никто не переживал таких перемен, хотя наставники и пытались убедить меня в обратном. Я верил, что я единственный в своем роде, и в то же время знал, что это не так. Казалось, я схожу с ума. Так я дотянул до наступления сильных холодов, когда, как мне казалось, было уже поздно обращаться за помощью и проходить
