твоя участь? – наступал Король.
– Известна ли тебе твоя? – парировал последний участник игры.
– Что ж, вразуми меня перед тем, как получишь награду опоздавшего, – ухмыльнулся монарх.
– Извольте, Ваше Величество, – Священник подошел к телу Шута и вынул из сердца кинжал. – Спросите себя, кто же покинул вас сегодня?
– Юная Леди, – вспомнив, ответил Король.
– Да, – подтвердил Священник, – а вместе с ней Обида. Затем, если я правильно предполагаю, свой пост оставил палач, то есть Гнев.
– Потом Фаворитка, – поспешил вставить Король.
– А с ней вас оставил Блуд, и последним из самостоятельных выходов из свиты стал Рыцарь, с ним, Ваше Величество, вы лишились иллюзий.
Король молча слушал, нахмурив брови, нервно перебирая кольца на пальцах.
– Шут убил себя, – задумчиво произнес он, – значит сарказм…
– Конечно, – закивал Священник, – твой сарказм уничтожил себя сам, изжил собственную природу.
Король начал догадываться, куда клонит Святой Отец.
– Что же есть ты, Священник, каков твой пароль, что должно быть умерщвлено?
– Я есть Гордыня, ее ты должен победить в себе, – Священник протянул Королю окровавленный кинжал.
– Я должен убить тебя? – почти в ужасе вскричал монарх.
– Не меня, гордыню, – Священник улыбался.
– Я не понимаю, – обескураженный Король стоял перед Священником в нерешительности, двор позабыл, как дышать, а Время, окутавшее Бальный Зал своею сетью, остановило ее движение окончательно.
– Время, проведенное в тайных коридорах, позволило задать мне самому себе вопрос – не будет ли Высшей Гордыней взойти на Голгофу и принять собственную смерть во имя жизни остальных, сделав это прилюдно?
– И как ты ответил на этот вопрос? – прошептал Король.
– Ответ в твоих руках, – снова улыбнулся священник и вложил кинжал в разжатую королевскую ладонь.
Прозреть истину – не великий труд.
Жить по ней – тяжелый подвиг.
1
Сколько бы раз Иисус ни являл себя Человеку, он видел изумление, удивление, неприятие, замечал зависть и даже страх, но не находил любви. Глаза встречного омывались слезами горького сожаления, а не радости единения, руки складывались в молитвенный жест вместо раскрытия объятий, мысли же нашептывали о собственном ничтожестве, но не воспевали всеобщее величие.
Так было в Первый Его Приход, когда Вера в Человека стояла плечом к плечу с Верой в Бога. Отец, отпуская от себя Сына, сынами своими полагая всех, ожидал от Встречи соответствия, ибо Сын Его нес в себе любовь ту же, что и заложена была изначально во Всем и Вся.
Явленный же миру людей Иисус спросил тогда:
– Куда идти мне, Отче?
И ответил ему Отец Небесный:
– Иди к грешникам.
– Почему не к праведникам, Отче? – удивился Иисус.
– Иди и к праведникам, только найдешь ли таковых, – напутствовал его Отец.
Праведников и впрямь не повстречал Иисус, хотя внутри каждого грешника видел праведность, а распятый на Кресте, столь ярко воссиял сам, что зажег в каждом дремлющую до того Искру Божию, как согревает своим теплом солнечный луч всякого на тверди земной, пусть и скрывается тот в тени древ или под толщею вод.
Вознесенный Христос, вне мира людей, из мира ангелов в каждом усматривал праведника (от воспылавшей Искры Божьей), но спускаясь «ангельскими путями», находил грешника, в коем властвуют пороки, скрывая во глубине Истину. Многие тысячи раз касался Иисус трепетной дланью маковки Человека, не пропуская никого и никогда, но меняя устои и одежды, неизменным оставался он (Человек), неверующий, к сожалению, ни во что, оттого и не воспринимающий близости единения с Сыном Божьим.
– Отче? – возопил всякий раз Иисус, не покидая «пустыни» людского безразличия.
– Придет время, – отвечал Отец, и Иисус возвращался в мир ангелов.
– Как разбудить их? – уже из высших сфер обращался он к Создателю.
– Спуститься еще раз, когда придет время, но не путем ангельским, а дорогой рожденного человека, дабы разделить праведников и грешников по делам и помыслам их.
– Не пребывают ли они в неведении, Отче, коли ведут себя так? Не стать ли мне Судией при не ведающих и оттого невинных?
– Сын Мой, Человеки ждут тебя со дня твоего «обновления», ведом им План Мой, даже название дали ему – Второе Пришествие.
2
Возвращаясь в реальность из забытья, первое, что видел Мальчик, открывая слабые веки, была подкова над дверью, прямо напротив кровати, прибитая туда еще его прадедом. Что задумал, цепляя кусок ржавого, гнутого железа на беленую стену спальни далекий родственник, не ясно, но его потомок в четвертом колене, мечущийся в жару неведомой болезни, стягивающей горло и не пускающей воздух в легкие, вынужден был наблюдать именно это украшение скромного крестьянского жилища. Надеяться на рыцарское прошлое прадеда не приходилось, да и не подкова тогда, а, например, шлем с забралом бы торчал сейчас над дверью. О кузнечном промысле ни дед, ни отец не рассказывали, стало быть, удаленный во времени родственничек был, как водилось в их семье, нищим и безродным и подкову либо нашел, копошась в дорожной грязи, либо получил в дар от проезжего господина, выпрашивая милостыню у которого сунулся неудачно под его кобылу, за что та, неверно истолковав его намерения, приложила наглеца в лоб задними копытами, отчего прадед всю оставшуюся жизнь заикался, а подкову сохранил на видном месте в назидание потомкам.
Сейчас Мальчику стало чуть легче, он улыбнулся своим мыслям и, собравшись с силами, присел на кровать. Голова кружилась, его качало, но лежать на мокрой подстилке надоело, да и телу требовалась смена положения. Мальчик прикрыл веки, чтобы успокоить «плывущую» вдоль стены дверь вместе с подковой, солома возле него хрустнула, он вздрогнул и открыл глаза. Рядом с ним, на кровати сидел человек. Простые, но чистые белоснежные одежды, деревянные сандалии на ногах, открытое лицо и глаза, улыбающиеся, сияющие, обнимающие.
– Я – Иисус, – назвался незнакомец, – Сын Бога.
Мальчик, за три дня пожирающей его сознание болезни пережил множество видений, это же было слишком реалистичным, и он решился поговорить с призраком:
– Я не звал тебя.
– Я пришел к каждому, – ответил человек, назвавшийся Иисусом.
– К каждому в нашей деревне? – изумился Мальчик.
– К каждому на этой планете, – улыбаясь, сказал Иисус.
Мальчик знал близлежащие дворы и своих соседей, но деревня «убегала» от родительского дома к холму и даже пыталась «забраться» по его склону. Что было дальше, за холмом, что такое планета и есть ли люди где-нибудь еще, ребенку ведомо не было, но неожиданно для себя он почувствовал, что речь идет о чем-то значительном и многочисленном.
– Может, тогда, Иисус, тебе пора идти дальше, наш дом у самого края деревни, и ты не успеешь к другим.
