class="p1">Человек в белых одеждах снова улыбнулся:
– Я разговариваю с каждым одновременно, прямо сейчас.
– Со всей деревней, – глаза у Мальчика полезли на лоб.
– Со всей планетой, – Иисус обнял маленького собеседника. – Я пришел к тебе, как и к каждому, ответить на один вопрос.
– Какой?
– Самый важный для тебя и для каждого.
Мальчик задумался, видение было вполне осязаемым, от его руки на плече шло тепло по всему телу, разливаясь ласковой волной, это чувство снимало боль в теле и туманную взвесь в голове. Может и вправду спросить, но что? Он не представлял самого главного вопроса для каждого, как, в общем-то, и своего, но внутри родились слова, сами по себе, и Мальчик выпалил:
– Почему я болею?
– Так задумал Отец, – ответил Иисус.
– Мой отец говорит, что болезни приходят за грехи, – возразил Мальчик.
– Так задумал и Наш Отец, и твой, – Иисус снова поразил ребенка загадочной фразой.
– Как это?
Иисус снял руку с плеча, Мальчик уже не чувствовал никакого недомогания.
– Несовершенство Человека есть потенциал его обучения, а болезни – маяки на этом пути. Грехи сталкивают Человека с пути истинного и вызывают болезни тела, дабы через боль узреть мог Ученик Свет Истины и повернуться к нему, твой отец прав.
– Но я слишком мал, чтобы согрешить, а болею. Как возможно такое?
– В твоем возрасте болезнь приходит за грехи родителей, как… – он сделал паузу, подбирая слова, – энергообмен за полученное тело как энергоплата за твое присутствие здесь.
Он внимательно посмотрел Мальчику в глаза и тот понимающе кивнул.
– Скажи, Иисус, если у меня не будет детей, кто оплатит мои грехи?
– Все ляжет на тебя одного, и это тоже плата.
Мальчик, улыбнувшись уже с блеском выздоровевших глаз, поинтересовался:
– За что?
– За жизнь для себя, даже если она праведная. Не обременяя себя семьей и заботами о других, облегчаешь Путь свой и значит, отвечаешь за него в единственном числе.
При этих словах Иисус поднял глаза к потолку, веки его дрогнули.
– Можно еще один, маленький вопрос? – прошептал ребенок, осознавая, что Иисус сейчас уйдет.
Одетый в сияющие одежды, назвавший себя Сыном Божьим наполнил Мальчика, глядя на него сверху вниз, невероятным букетом любви, радости и надежды:
– Говори.
– Зачем прадед повесил над дверью подкову?
Иисус расхохотался, затем взглянул на ржавую железку и… вдруг стал серьезным:
– Это символ, прадед, начавший ваш род, «закрепил» его на этом месте.
– Как якорь на морское дно, – вспомнил картинку в альбоме отца Мальчик.
– Верно, как якорь, – подтвердил Иисус и исчез, будто его и не было вот тут и сейчас.
3
Старец лежал на своей кровати, устланной соломой и мхом, неподвижно. Болезнь, сдавливающая сердце безжалостной рукой, не пускала воздух в легкие, а кровь к конечностям – он умирал. Сквозь щелку едва приоткрытых век он наблюдал то единственное украшение в комнате, которое висело здесь, как ему казалось, от начала времен – старинную подкову.
Старик прожил долгую жизнь монаха, постриг он принял в юношеские годы (иначе и быть не могло, ведь его излечил Иисус) и, обременив себя обетом безбрачия, заперся в комнате с подковой, посвятив себя Богу, но отгородившись от мира.
«Мне и сказать-то нечего Всевышнему в час, когда предстану пред Очи Его, ибо все уже сказал в молитвах, что сплели день с ночью, и не ведал я порой ни числа, ни времени, ни сезона. О чем просил, уже не вспомнить, о чем мечтал, уже не важно, чего не успел, так всего и не поспеть, жаль только не дождался Второго Пришествия». От жалости к себе у Старца выступили слезы на глазах, сердце остановилось в раздумье, но знакомый с детства хруст соломы вернул его (сердце) к обычной деятельности по ритмичному разгону крови в ближние и дальние пределы Человеческого Храма.
– Пути Господни неисповедимы, – услышал Старец голос, не покидавший его всю жизнь.
– Ты ли, Иисус? – встрепенувшись, спросил старик.
– Я, мой дорогой Старец, – отозвался Иисус, – всего на миг оставил тебя.
– Да, – вздохнул умирающий, – всего на миг…
– Ничего не изменилось, – улыбнулся Иисус, – и подкова на месте.
– Да, – снова отозвался глухим эхом старик, – и подкова на месте…
– Ты помнишь, – продолжил Иисус, – я отвечаю на один вопрос, когда прихожу. Можешь задать его мне.
Старец мотнул слабой головой:
– Не знаю, о чем спрашивать. Я не оправдал надежд отца, не продолжил род, он заканчивается на мне. Я бы сейчас спросил о сыне или дочери, будь они у меня, но…
Он замолк.
– Думать надо об оправдании надежд Отца Небесного. Он слышал каждое слово твое, обращенное к Нему, а их было не мало, но ты так и не спросил Его о главном. Теперь перед тобой Сын Его, подумай и задай этот вопрос.
Старец попробовал, опершись на локоть, приподняться, чтобы сесть, но силы тут же оставили его, и он упал обратно на солому.
– Ты не поможешь мне? – обратился он к Иисусу.
– Время отделить зерна от плевел, – сказал Сын Божий, – и легче это делать лежа. Не мучай себя, я возлягу подле.
Два мужа лежали рядом, плечом к плечу, и разглядывали подкову на стене.
– Скажи, – неожиданно прервал молчание Старец, – та болезнь, что съедает меня, за какие грехи, если я покинул мир, закрылся за дверью, отгородился стенами и не деянием, ни помыслом не попрал законов Господа Бога нашего?
– Велик грех твой, затворник, оттого и болезнь тяжела. Что есть солдат, отсиживающийся за спинами товарищей в бою? Что есть одежды, запрятанные в сундуки и не надеванные ни разу, но чистые и без дыр? Что есть жена, принесшая в мир красоту лика, но не давшая жизни и любви потомству? Что есть сын, забравший из рук отца зерна, но не бросивший их в землю, а засушивший семя в подвалах?
– Господи Иисусе, обо мне ли говоришь? – взмолился Старец.
– И да, и нет, – ответил Иисус, – Отцу решать, Отцу взвешивать, Отцу оценивать, а мне пора, надо успеть к каждому.
– На всей планете? – прошептал со стоном старик.
– Как минимум в этой деревне, она, кстати, разрослась, пока меня не было.
Иисус улыбнулся и белым парусом выплыл из комнаты. Ветер как будто ждал столько лет, когда же эта вечно запертая дверь отворится, и с победным воплем дождавшегося своего часа проказника, хлопнул, что было силы. Подкова, висевшая на стене без малого две сотни лет, с грохотом рухнула на пол. Старец уже не видел этого эпического акта, он был мертв.
…Искусству владения испанским мечом
