были вытеснены мудростью и состраданием буддизма. Эпоха света и счастья воцарилась в Стране Снегов. Среди тибетских последователей Гуру Ринпоче двадцать пять стали наиболее известными и духовно реализованными учениками. Они вошли в историю как
Двадцать пять учеников. Среди них была и госпожа Еше Цогьял, самая известная йогини Тибета.
Самому мне довелось побывать в Тибете лишь однажды, надеюсь, не в последний раз. Я родился, вырос и получил образование в Индии. Поездка в Тибет была для меня довольно впечатляющим и глубоко эмоциональным событием, и, путешествуя, я представлял себе, как Падмасамбхава отправлялся в Тибет, впервые неся туда буддийское учение. После перехода непальско-тибетской границы снежные вершины Гималаев, простор дикой природы, тишина, суровый климат и довольно грубое воздействие внешних элементов, присущих этому региону, показались мне довольно негостеприимными. Могу представить себе всё остальное…
В то же самое время место это по-своему влекло. Оно словно приглашало в себя, в нём ощущались некая первозданность и совершенно невинная, будто застывшая, энергия. Это место приглашает вас прислушаться к своей тишине, ясности и открытости. Можно сказать, что одновременно это и очень неприветливая, и крайне манящая земля.
И конечно, вы испытываете нечто невообразимое, взойдя на величественные вершины Гималаев.
С территории Индии или Непала вы можете видеть Гималайскую гряду, но лишь издалека. Когда вы едете на машине по дороге, ведущей из Катманду в Лхасу, гигантские горы внезапно вырастают у вас на пути, и это очень мощное личное переживание. По сути, это волшебное место, но также оно может быть и исключительно угрюмым и давящим. Вы можете пуститься в пляс или умереть. Выбор за вами.
Тот факт, что Буддадхарма в конечном итоге укоренилась в Тибете, удивителен сам по себе. Удивительно, как такое совершенно враждебное, совершенно дикое и неуправляемое место могло стать идеальным сосудом для учения Будды, в особенности для его наивысшей формы, Ваджраяны. Я полагаю, что энергии этого места были столь грубыми и сырыми, что, для того чтобы прорваться сквозь них, потребовалась наиболее энергичная и острая форма прорыва, которой является только тантра.
В Индии основная буддийская традиция тхеравада прочно укоренилась как на социальном, так и на культурном уровнях. Индия вообще представляла собой весьма благоприятную почву для буддизма: эта страна уже являлась домом для огромного количества духовных и философских традиций. Поэтому Индия была готова к принятию этого учения, и традиция тхеравады не встретила особых препятствий, распространяясь по субконтиненту, и была с лёгкостью ассимилирована в культурный ландшафт Древней Индии. В Тибете же ситуация была совсем иной: тхеравада, базовая колесница хинаяны, там просто не сработала бы.
Буддизм ваджраяны проник в Тибет, распространился повсеместно и стал доминирующей формой буддизма в этой стране. Также в Тибете утвердились и свод уложений винайи из традиции хинаяны, и махаянский идеал бодхисаттвы. Направленный на достижение просветления уже в этой жизни, путь тантры стал наиболее популярным среди тибетских практикующих.
Таким образом, буддийский путь во всей его полноте, от хинаяны до ваджраяны, должным образом утвердился в Тибете. Все тексты, учения, а также сущностные наставления были принесены сюда из Индии и распространились повсеместно. Благодаря этому линия преемственности живой мудрости Буддадхармы хранится в Тибете по сей день.
Мудрость и сострадание являются сущностью Буддадхармы. Являются они одновременно и сущностью гуманизма. Это делает буддизм и гуманизм очень близкими понятиями. Мы даже можем назвать буддизм религией 1уманизма, или человечности, подразумевая, что мудрость и сострадание жизненно необходимы всем и каждому, каждый может получить от них огромную пользу, сделав свою жизнь более осмысленной, наполненной и счастливой.
Свет мудрости и сострадания, направленный на застывшие эмоции
Когда позитивные качества мудрости и сострадания начинают наконец глубоко проникать в поток нашего ума, вглубь нашего существа, они извлекают на поверхность то, что долгое время таилось в глубинах нашего сознания — застывшую часть наших эмоций. Это исключительно косная и инертная разновидность эмоций, которые отказываются покидать нас, являясь в то же самое время предельно стойкими и неуловимыми.
Все мы имеем внутри себя психические составляющие, которые не так легко выявить и обнажить, поскольку корни их чрезвычайно глубоки. Так, мы порой натыкаемся на весьма интенсивные эмоции, упорно избегающие нашего внимания.
Эмоции, пребывающие в подобном застывшем состоянии, не так-то легко растопить. Добиться этого можно, лишь открывшись и развивая в себе мудрость и сострадание. Мудрость и сострадание являются источником света и тепла, способного достичь этих потаённых уголков нашего ума, самых закоснелых и застывших эмоций. То, чем мы обыкновенно занимаемся в своей повседневной жизни, необязательно порождает в нас мудрость и сострадание. Коль скоро это так, наши действия будут лишь усиливать стагнацию и затвердение подобных скрытых эмоций. Они будут чувствовать себя в ещё большей безопасности.
Порой нам кажется, что мы хорошо знаем себя. Знаем, как работать с собственными эмоциями. Пока в один прекрасный день мы вдруг не обнаруживаем всплывающую невесть откуда «законсервированную» часть наших эмоций, что ввергает нас в состояние шока.
Подобные скрытые эмоции либо созревают, когда наступает их время, — чего, быть может, придётся ждать очень и очень долго — или они созревают кармически, когда истекает время их стагнации. Возможно также и более прямое, непосредственное их созревание. Мудрость и сострадание как раз и являются тем методом, качеством или энергией, которые напрямую работают с этими эмоциями. Чем больше мы развиваем в себе мудрость и сострадание, тем глубже и активнее они проникают в эти потаённые области, вызывая их таяние, что, в свою очередь, приводит к обнажению скрытых эмоций.
Так, например, обстоит дело с нашей привычной речью, манерой общения. Мы настолько привыкли к этому, что не замечаем в своей речи никаких изъянов, но, как только мы начинаем упражняться в осознанности, во внимательном наблюдении за тем, как мы говорим, мы вдруг обнаруживаем, что речь наша, оказывается, может ранить других. Столь привычный нам стиль общения может быть грубым и обижать других людей; но это становится для нас очевидным лишь тогда, когда мы начинаем практиковать осознанность в процессе общения. Только когда мы пытаемся быть более мягкими в разговоре, мы внезапно явственно замечаем противоположное.
На пути бодхисаттвы даже взгляд, брошенный на другого человека, должен быть мягким, заботливым и сострадательным. Чем больше мы осознаём то, как мы смотрим на других людей, тем понятнее нам становится, что на самом деле мы смотрим на них довольно агрессивно или неискренне.
Когда мы начинаем глубже ценить и понимать сострадание, тогда мы открываем и всю глубину наших
