не пытаюсь использовать Его в научном исследовании, чтобы объяснять те или иные явления, и я не использую науку, чтобы постараться доказать Его существование. Он существует в моем опыте, но и материальный, тварный мир существует тоже в моем опыте, если можно так выразиться.
Если возникнет несоответствие между моим богословским знанием и моими научными представлениями, я не стану использовать одно, чтобы доказать или опровергнуть другое, а просто скажу: вот два опыта, которые пока не согласуются друг с другом, может случиться, что они никогда не согласуются в моей умственной картине мира, но в конечном итоге нет причин полагать, что два подлинных опыта не совпадут однажды в истории человечества или в конце времен, когда мы будем знать Бога так, как Он знает нас.
– Какой был следующий шаг в вашем обучении? Вы сказали, что сначала занимались наукой в общем, но в какой-то момент определились с конкретным направлением?
– Сначала я хотел заниматься чистой наукой. Но потом осознал, что по причинам практического свойства, а если сказать проще, чтобы выжить, только этим заниматься невозможно, и я подумал, что стану врачом, и эта профессия позволит мне быть одновременно ученым и человеком, который может и умеет проявлять милосердие, заботу и ту меру любви к людям, какая у меня есть.
– Помогала ли вам работа врача более-менее совместить ваше восприятие Бога с восприятием этого инертного естественного мира?
– Я бы не сказал что «более-менее». Наука давала чувство гармонии и красоты, я занимался ею с восторгом. Когда я соприкоснулся с миром человека, миром страдания, мне просто открылось новое измерение – трагическое. Физика сама по себе трагического измерения не имеет, такое измерение открывается в больнице. Именно в ней я лицом к лицу столкнулся с тем, какое место занимает Бог в мире страдания, в мире трагедии, а не только в мире гармонии.
– Но вас не тревожило, когда вы столкнулись с некоторыми переживаниями по этой линии, что Бог, в Которого вы верите, предположительно – Бог любви?
– Нет. Богу, Которого я знал, я доверял до такой степени, что я мог сказать: «Это озадачивает меня, и все же у этой трагедии есть какой-то смысл и значение». А потом, когда я открыл Бога Воплотившегося глубже, я осознал, что Он разделяет с человеком его трагедию и сострадает ему неизмеримо больше нашего.
– Вы имеете в виду, что Бог отдал Своего Сына на страдание?
– Да. Но не только страдания Христа, но и солидарность Бога всей истории человечества, Его верность человеку, то, как Он сопутствует человеку во всех его путях, готов быть с человеком, как бы низко тот ни пал.
– А как именно Он сопровождает человека в его страдании?
– Я думаю, самые поразительные слова об этом (в тот период жизни, о котором мы говорим, я еще не продумал их до конца) – это возглас Господа на Кресте: «Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?» (Мк. 15:34). Будучи Богом воплощенным, умереть телесно – не проблема, если Тебя не покидает сознание, что умрет Твое тело, но в Своем Божестве Ты в полной безопасности. Но этот момент, когда внезапно Сын Божий, ставший Сыном человеческим, теряет сознание Своего Божества, сознание Своей неразрывной связи с Богом и до конца разделяет основную трагедию человечества – убийственную потерю им Бога, – этот момент поразил меня бесконечно. Я был потрясен таким видением Самого Бога, Который не только становится другом блуднице и мытарю, но и разделяет с нами Богооставленность, становится другом безбожнику, становится до такой степени человеком, что никакое человеческое состояние Ему не чуждо, даже отвержение Бога.
– Когда вы работали врачом, как вам казалось: осознание такой солидарности Бога помогало тем, кто испытывал сильные мучения? Нет ли опасности, что эти размышления могут стать просто удобной философской позицией, оторванной от реальности жизни?
– Я думаю, что если кто-то страдает, а вы приходите к нему с подобными речами, вы можете, конечно, очень задеть его. Но если вы приходите к человеку, глубоко переживая это, и готовы сидеть с ним, оставаться с ним в его страданиях, делить с ним, насколько вы способны, его боль и в то же время делиться всей своей убежденностью, своим доверием Богу, верой в несокрушимость жизни, в победу жизни, тогда вы можете что-то изменить. Я не раз убеждался на опыте, когда бывал в больнице еще студентом, что, навещая больного, не нужно стараться стать таким же несчастным, как он, но можно прийти со всем ощущением жизни и надежды, что у вас есть, и готовностью дружески поделиться ими с этим человеком.
– А насколько тяжело вы переживали опыт встречи со смертью?
– Мой первый опыт переживания смерти сыграл решающую роль в моем отношении к ней и избавил от чувства отчаяния. Это была смерть моего отца. В 1937 году он был совершенно здоров, а я болел тогда перед Пасхой, и так сильно болел, что мне казалось – я умираю. Я чувствовал близость смерти. А затем я понял, что мне становится все лучше и лучше – и ощутил недоумение, был даже почти оскорблен, потому что, во-первых, я уже внутренне приготовился умереть красиво и все не умирал, а во-вторых, меня удручало, что мое предчувствие меня обмануло. Настал день Пасхи, я провел его со своим отцом и другими людьми. С отцом у меня получился разговор, какой бывает иногда, когда люди встречаются на глубинном уровне, и этот разговор был таким глубоким, что, когда я уходил, чтобы кого-то навестить, я попрощался со всеми, кроме отца, потому что мне было совершенно ясно – мы не расстаемся. И он внезапно умер той ночью. И я помню, что, когда я вошел в его комнату, там был абсолютный покой. Это была маленькая, очень бедно обставленная комната, он лежал на кровати, в комнате не было почти ничего, кроме стула, стола и нескольких книг. Меня оставили одного. И этот глубокий покой, эта тишина были наполнены Жизнью с большой буквы. И я помню, что услышал собственные слова: «Как можно говорить, что смерть существует! Существует только Жизнь». И то впечатление окрасило мое отношение к смерти на все последующие годы.
– Но вы переживаете, что личная жизнь вашего отца прекратилась, не продолжается?
– Нет, не переживаю, так как не верю, что она прекратилась. Я верю в продолжение жизни каждого человека в вечности. Я верю, что после смерти человека в этом мире его живая душа продолжает жить, пребывая с Богом,
